Именно этого и хотел Нестедум: теперь он стоял в полный рост, а я оказался на коленях. За его спиной виднелась бесконечная стена щитов тектоников, а за моей – заграждение из щитов легионеров. Оба войска были довольно далеко, и мне хватило бы времени убить тектона прежде, чем его сородичи пришли бы ему на помощь. По крайней мере, я мог бы попытаться, потому что в некотором смысле имел небольшие преимущества. Если помнишь, я сам отрубил ему кисть одной руки. И хотя он заменил ее неким подобием «ежа» с длинными паучьими лапами, которые отвратительно шевелились, сгибаясь в суставах, этот протез не мог сравниться с настоящей конечностью. У меня на поясе висел меч, а у него был только зазубренный нож из слоновой кости. Я, несомненно, мог сразить врага, и его смерть стала бы не менее решающим событием, нежели бегство Дария после битвы при Гавгамелах. Мне, как никому другому, было известно, до чего велико влияние Нестедума, как важно его командование. И тогда, Прозерпина, почему я его не убил? Из-за чего?
Из страха. Истина заключается в том, что я не осмелился. И хуже всего было другое: Нестедум понимал это и наслаждался моей трусостью. Потому он сам и отправился передать нам Кудряша. Да, Нестедум знал, что мне не хватит духу сражаться с ним и что недостаток храбрости ранит меня больнее, чем любое копье. Тектоники всегда действовали таким извращенным способом.
Кудряш не приходил в себя. Я сказал Нестедуму на языке тектонов:
– Ты зря явился сюда.
Он ответил мне на латыни:
– Ты уйдешь отсюда со мной, Марк Туллий.
Наверное, я побледнел. Вдоволь насладившись моим страхом, моим бессилием и моей нерешительностью, Нестедум изложил свои требования: тектоники предлагали возвратить нам десять молодых аристократов, которые находились у них в плену, и в качестве доказательства того, что они живы, предъявляли одного патриция. В обмен на каждого из десяти тектоны хотели получить по сто рабов.
– В Риме больше нет рабов, – заявил я.
Он спросил:
– Вы что, их съели?
И засмеялся, если только жуткий хохот тектонов достоин того, чтобы его приравняли к нашему ответу на проявления священного искусства юмора. Затем Нестедум беспечно повернулся ко мне спиной и ушел, смеясь.
Я помог Кудряшу подняться, и мы пошли в римский лагерь. Бедняга был тощ, как бродячий пес, совсем обессилел и настолько плохо соображал, что даже не узнал меня. Я оставил его в своей палатке на попечение врача и побежал к Цицерону, Цезарю и Помпею, чтобы рассказать им о предложении Нестедума. Они должны были его обсудить, и это, естественно, откладывало битву до того момента, когда они примут некое решение; обе армии возвращались в свои лагеря.
Так все и случилось, Прозерпина! Битву отложили до следующего дня, и тектоники так и не узнали, какой прекрасной возможности покончить с нами лишились. Объяснив командующим условия Нестедума, я вернулся в свою палатку к Кудряшу. Нам было чрезвычайно важно услышать его подробный рассказ о том, что ему удалось узнать в плену, потому что эти сведения могли помочь нам в битве.
Гней бредил. Он был истощен и очень бледен, а его глаза налились кровью. Мелкие судороги сотрясали его тело, словно кто-то колол его невидимыми булавками. Кудряш не понимал моих вопросов, а его взгляд блуждал по сторонам, точно следя за полетом мухи.
– Гней!
На один миг он пришел в себя, сосредоточил свой взгляд на мне и улыбнулся, узнав друга. Он страшно потел, нес какую-то чушь, и ничего из его речей понять было невозможно. Я вздохнул, потому что понял бесполезность своей затеи. Ему надо было немного отдохнуть. Оставив его в покое, я вернулся к триумвирам. Когда я вошел в палатку претора, речь держал Помпей.
– Ладно, – говорил он, – я предлагаю всем внести свой вклад. Пусть каждый аристократ отдаст столько слуг, сколько сочтет нужным. Их у каждого хватает, потому что они последовали за своими хозяевами, когда те присоединились к армии. Семьи освобожденных пленников щедро отблагодарят всех.
– Что вы такое говорите? Мы не можем так поступить! – воскликнул я.
Они посмотрели на меня как на сумасшедшего.
– Напоминаю вам, что на сегодняшний день это свободные люди. Мы не можем принудить тысячу человек отправиться в лагерь тектонов, чтобы их там сожрали! – (Теперь они переглядывались в растерянности.) – Если моральная сторона вопроса вас не волнует, подумайте о наших интересах: не позднее чем завтра сюда прибудет Либертус со своими тридцатью тысячами солдат. Как вы думаете, что он вам на это скажет?
– Это правда, совершеннейшая правда, – согласился Цезарь. – Он наверняка не пожелает сражаться на нашей стороне, а нам не обойтись без его войска.
Задача казалась невыполнимой, но с нами был Цицерон, который оставался самым мудрым из римлян. Он сказал:
– Вы не задаете себе правильного вопроса, а он таков: почему они предлагают нам этот обмен? Если они уверены в том, что завтра победят нас на поле боя, не имеет смысла просить у нас то, что завтра все равно будет принадлежать им.
Действительно, почему тектоны так поступили? В случае их победы мы все – восемьдесят тысяч римлян – окажемся в их желудках. Если они рассчитывали на это, зачем было устраивать обмен, в результате которого они получали только жалкую тысячу людей, которые все равно окажутся в их власти на следующий день?
Я вернулся в палатку, где отдыхал Гней. Ему дали суп с тимьяном и яйцом, он немного успокоился и уснул, что было естественно, учитывая крайнюю слабость его организма. Он попал в плен во время трагической экспедиции легиона в Проконсульскую Африку, а я знал, как плохо кормят тектоны своих пленных. Мне пришлось его разбудить.
– Гней, – потряс я его за плечо, – объясни мне, чего на самом деле хочет Нестедум?
Кудряш говорил с большим трудом:
– Марк, Марк… – Бедняга посмотрел на потолок палатки, словно ответ был написан там. – У меня провал в памяти.
Ничего удивительного: очень часто жертвы страшного насилия стирают воспоминания об этом в своей голове. В голосе Гнея зазвучали грустные нотки:
– Удивительная штука. Я лучше всего помню беременную свинью. Когда чудовища ее зарезали, она должна была очень скоро разродиться. Ей оставалось так мало времени до родов, что стоило тектонам вспороть ей живот, как оттуда выскочили поросята и бросились врассыпную.
– Может быть, ты помнишь об этом, потому что смерть породила жизнь, – рассудил я. – Поэтому твоя память хранит эту картину. Но наверняка ты помнишь еще что-нибудь. Сделай над собой усилие.
Кудряш посмотрел на меня так, словно видел в первый раз.
– Марк, Марк… – произнес он обреченно. – Они всё о нас знают. – Тут Гней перешел на крик: – Некоторые из чудовищ даже умеют читать по-латыни! Кто-то их этому научил.
Мои щеки побледнели от стыда, потому что, естественно, этим человеком был я. Разволновавшись, Гней приподнялся на локтях на своем матрасе:
– Они даже знают о Либертусе!
Вдруг Кудряш заозирался по сторонам и попытался убежать, словно тектоны уже входили в мою палатку. Чтобы его удержать, мне пришлось позвать врача с помощником.
История Гнея нам уже известна: после разгрома легиона в Африке он, следуя моему совету, показал свое кольцо патриция, и это спасло ему жизнь. Тектоны не отправили его в огромную толпу пленных, а усадили на спину гусеномуса вместе с десятком других аристократов. Их всех часто подвергали допросам, потому что небольшая группа тектонов знала латынь. Вероятно, незачем и говорить, что чудовища были не слишком любезны: если кто-то отказывался отвечать на заданный вопрос, тектоны просто откусывали несчастному пальцы своими акульими зубами. Палачей интересовали подробности устройства римской армии и географии Италии, и таким образом тектоники уточняли и дополняли все сведения, которые получили от меня. Но, как это обычно происходит, допрос был не монологом, а диалогом, во время которого палачи и их жертвы обменивались информацией.
– Слушать, как они говорят на латинском языке, Марк, было ужасно… – сказал Кудряш. – Они произносят слова так, словно их рты полны галькой, и звуки вылетают из их зубастых пастей со змеиным присвистом. – И тут он добавил очень тихо: – Это воплощение зла, Марк, исчадья ада.
– Почему они потребовали тысячу рабов?
Он горько улыбнулся:
– Рабы им вовсе не нужны.
– Тогда зачем они хотят устроить этот обмен? Почему?
– Чтобы внести раздор. Они знают о союзе Либертуса и Сената. Если мы отдадим им тысячу рабов, Либертус нас возненавидит. Но пленники – это дети самых знатных римских семей, и, если вы откажетесь от обмена, Сенат вас проклянет.
Дело было именно в этом: Нестедум хотел нас рассорить. И он был близок к достижению своей цели.
Я изложил свой разговор с моим другом, славным и беспечным Гнеем-Кудряшом, опустив неважные подробности. Но, направляясь в палатку претора, я все время думал о словах, которые он чаще всего мне повторял: «Вчера случилось нечто важное, Марк, но я не могу вспомнить, что именно, никак не могу. Это важно, но мне никак не удается напрячь память, будто в голове у меня скопился густой туман». После этого он снова и снова повторял историю о забитой свинье и поросятах, появившихся из раны, хотя этот навязчивый образ вряд ли имел существенное значение.
Войдя в палатку, я доложил триумвирам, что выдача тысячи рабов действительно оказалась ловушкой, расставленной тектониками, чтобы разобщить нас. Но тут Помпей устало махнул рукой и с глубоким равнодушием произнес, сложив губы бантиком:
– О, не беспокойся. Этот вопрос мы уже решили.
На моем лице, вероятно, выразилось недоумение.
– Мы уже выдали им эту треклятую тысячу рабов, – добавил Цезарь. – Десять наших юношей уже в лагере.
Цицерон пристыженно разглядывал полотняный свод палатки, но ничего не говорил.
Ты не можешь даже представить себе, Прозерпина, мою ярость. Но, естественно, что толку от гнева, каким бы справедливым он ни был, против двух самых могущественных людей в мире? Не успел я открыть рот, как Цезарь заставил меня замолчать: