Таковы были мы – люди, жившие до Конца света, дорогая Прозерпина. Человек – существо странное.
18
Сражение.
Дети и люди, несведущие в военном деле, воображают, будто великая битва – это столкновение двух армий, которые борются, как разъяренные быки, и бой превращается в тысячи схваток между парами солдат враждующих сторон. Та сторона, которая сможет обеспечить больше побед в этих драках, в результате выигрывает сражение.
Это вовсе не похоже на правду. Может быть, во времена Гомера самые отважные бойцы двух сторон и сражались попарно, но во времена Республики с ее манипулами[93] и легионами все значительно усложнилось и битвы проходили совсем по-другому. Крупное сражение было явлением чрезвычайно сложным, одновременно жестоким и трудным для понимания, и Цезарь это учитывал.
На рассвете обе армии покинули свои лагеря и встали друг напротив друга: легионеры против тектонов. Расстояние между ними не превышало трехсот шагов. Я расположился в тылу вместе с Цезарем, Помпеем и Цицероном; мы все сидели на лошадях, и нас окружала целая свита офицеров. Наша позиция на небольшой возвышенности позволяла нам видеть все окрестности. Помпей смирился с передачей власти, физиономия его выражала недовольство, но, согласно закону о сменном руководстве, в тот день командование переходило к Цезарю. Мне больше всего запомнился его взгляд, Прозерпина, его черные глаза, изучавшие наши ряды и построение неприятеля. Цезарь был так сосредоточен, что, как это ни парадоксально, казался немного рассеянным. И надо сказать, что равнина, покрытая пожухлой травой, на которой друг напротив друга стояли две готовые к бою армии, представляла собой величественное зрелище. Нас всех объединяло одно чувство: мы могли погибнуть в тот же день, но даже если бы судьба уготовила нам еще пятьдесят лет жизни, в нашей памяти эта картина сохранится навсегда.
Строй тектонской пехоты протянулся до самого горизонта. Солдаты укрывались за своими живыми прямоугольными щитами, которые мычали, как коровы на пастбище, и крякали, как утки. За темными щитами виднелись их светло-серые физиономии; их шлемы и доспехи были почти черными. Сколько же там было чудовищ! Восемьдесят тысяч вооруженных и свирепых монстров с вытянутыми черепами и убийственными челюстями. Как можно их победить? Эта задача казалась невыполнимой, а мы еще не видели тектонской кавалерии, которая пока где-то пряталась – возможно, скрывалась за строем пехоты.
Что же касается нашего войска, Цезарь следовал тому плану, о котором мне рассказал. Левый фланг нашего построения занимали сорок тысяч его опытных воинов, а правый – сорок тысяч солдат Помпея. За ними стояла сотня ахий, готовых направиться туда, куда им прикажут. Среди них была и Ситир Тра. Я все время смотрел в ту сторону, но видел только бритые головы и обнаженные тела. Самое удивительное заключалось вот в чем: с минуты на минуту должна была начаться самая важная баталия за всю историю, а они стояли безоружные. (Ты ведь знаешь, Прозерпина, что ахии не брали в руки оружия – по крайней мере, пока не вступали в борьбу.)
Все началось по приказу Цезаря: он дал сигнал, в центральной части нашего построения пехотинцы расступились, и на поле боя появился Богуд со своими десятью тысячами всадников. Они галопом приблизились к строю тектонов на такое расстояние, чтобы их дротики могли достичь врагов, и принялись стрелять. У каждого нумидийца было в запасе больше дюжины этих коротких смертоносных копий. Каждые пятьдесят всадников отделялись от общего строя и начинали скакать по кругу: тот, который оказывался ближе других к строю чудовищ, бросал дротик, и таким образом град ударов сыпался на врага непрерывно. Убить им удавалось немногих, но тектоны только пытались укрыться и не имели возможности пойти в атаку, что их крайне раздражало. Вероятно, именно поэтому ряды чудовищ наконец раздвинулись, чтобы пропустить вперед двадцать тысяч тритонов. Казалось, будто за строем врага началось землетрясение.
Земля задрожала от топота тяжелых лап, воздух наполнил вой раковин на боках страшных огромных ящериц, из чьих драконьих пастей тоже раздавался жуткий рев. Не желая больше терпеть удары дротиков нумидийской кавалерии, Нестедум отправил тритонов покончить с ними. И это решение он принял далеко не сразу.
– Ты был прав, – сказал мне Цезарь. – Эти жители подземелий соображают туго.
На самом деле именно этого и хотел достичь Цезарь: отделаться от кавалерии тектонов. Богуду было поручено не вступать с ними в бой, а только отвести их подальше. С вершины нашего холма он был прекрасно виден. Следуя указаниям Цезаря, он скакал на своем белом коне на восток, пытаясь скрыться от врагов или просто делая вид, что спасается бегством. Тритоны, естественно, устремились за ним. Нумидийские лошадки и тритоны скрылись за правой границей равнины, точно актеры, которые стремительно покидают сцену. Нумидийцы поглядывали на врагов с издевкой, а тритоны скакали за ними, и раковины на их боках выли от ярости. В этот миг Цезарь дал сигнал к общему наступлению.
Весь строй римлян ожил, медленно двинулся на тектонов, отбивая шаг своими подбитыми гвоздями сандалиями, и казалось, будто вся долина превратилась в огромный барабан. Солдаты несли в одной руке щит, закрывавший их до самых глаз, а в другой меч. С каждым шагом они подходили все ближе к врагу, который поджидал их, тоже прячась за свои живые щиты.
Помпей не мог вынести этого неторопливого и размеренного наступления и на коне подъехал к Цезарю.
– Почему ты приказал им идти в атаку? – укорил Помпей. – Эти чудовища захватили нашу землю, а значит, они и должны начать генеральное наступление.
– На войне надо использовать порывы ярости солдат, а не сдерживать, – ответил ему Цезарь.
Строй римлян двигался вперед и остановился, только когда до врага оставалось всего двадцать шагов. Легионеры схватили свои пилумы, то есть длинные металлические копья, и метнули их все как один. То был настоящий железный град: тысячи и тысячи копий одновременно падали на тектоников с небес. Тектоники присели, подняв щиты, которые переплели свои лапки и образовали над головами хозяев очень прочную, почти идеальную крышу без единой щели. Когда острия копий ранили щиты, те издавали жуткие стоны и выдыхали облачка белесого пара: нам это было хорошо видно и слышно.
И тут легионы пошли в атаку. Восемьдесят тысяч солдат с воинственным кличем просто набросились на заслон неприятеля. Раздался оглушительный звон, словно кто-то колотил железом о камень: металлические щиты легионеров били о грани жестких панцирей живых щитов. Теперь битва началась по-настоящему. Легионеры наступали, прикрываясь своими щитами в форме черепицы, и пытались наносить врагу удары своими короткими мечами. Они искали щели между тектонскими щитами, чтобы ранить противника в лицо. Тектоники отвечали римлянам ударами своих гарпунов, стараясь достать до ног или голов.
Крики и шум битвы были столь оглушительны, что нам с трудом удавалось беседовать, хотя штаб Цезаря находился довольно далеко от линии фронта. Я не мог оторваться от картины сражения: каждый удар, каждая рана, каждый погибший человек или монстр вызывали в моей душе чрезвычайное волнение – то отчаяние, то радость. Цезарь наблюдал с иных позиций: перед нами была не арена цирка, и его мозг принимал стратегические решения. Немного погодя он спешился и сел на складной табурет, который принес ему слуга. Другой слуга стал массировать Цезарю шею, а наш командующий устремил взор к небу и даже прикрыл глаза.
Сколько времени длилась эта схватка? Не очень долго: у человека ушло бы приблизительно столько же минут на то, чтобы осушить два или три стакана вина. Затягивать борьбу дольше не представлялось возможным – имей в виду, Прозерпина, что щит легионера был очень тяжелым, и прибавь к этому вес остальных доспехов. Вдобавок солдаты сражались на пределе сил, потому что боролись за свою жизнь, – оставалось только удивляться продолжительности этой атаки.
Через некоторое время Цезарь поднялся с табурета, и его черные глаза окинули все поле боя. Он поднял руку и после этого возвратился к своему массажисту. Поднятая рука была сигналом, после которого раздались горны и свистки. Легионеры прекратили наносить удары щитами, колоть копьями и рубить мечами и отступили на тридцать шагов, не нарушая строя. (Честно говоря, солдаты Цезаря сделали этот маневр гораздо слаженнее, чем воины Помпея.) Каждая когорта собралась вокруг своего штандарта, чтобы передохнуть.
После отступления легионеров между войсками образовалась ничейная полоса, усеянная трупами воинов обеих армий, причем большая их часть оказалась возле строя тектонов. Не стоит и говорить, Прозерпина, как поступили с ними чудовища: во время передышки они, как это у них принято, стали подкрепляться, пожирая без разбора и людей, и своих соплеменников. Монстры выбегали из строя и тремя ловкими движениями челюстей ломали суставы и отгрызали руку или ногу. Как умело и как быстро действовали эти самые искусные в мире мясники! Потом они возвращались в строй со своей добычей, прятались за щитом и перекусывали. Наши легионеры, в отличие от меня, еще не знали их нравов, и ты не можешь себе представить, дорогая Прозерпина, как ужасно было им во время этой передышки видеть чудовищ, которые прямо у них под носом пожирали их погибших или смертельно раненных друзей.
Цезарь отдал новый приказ, и легионы в яростном порыве снова бросились на врага. Щиты легионеров были не менее действенным оружием, нежели их мечи: солдаты толкали ими врагов и сбивали с ног или поднимали щит над головой и наносили удары краем. Цезарь дал им на борьбу примерно столько же времени, как в первый раз, а потом опять приказал отступить. Оба строя снова разделило расстояние в тридцать шагов.
Солдаты устали и вспотели; они тяжело дышали, и их грудь ходила ходуном, словно кузнечные мехи. Я увидел много сгорбленных спин и рук, опиравшихся на колени. На сей раз Цезарь дал им отдохнуть чуть дольше, затем приказал наступать в третий раз, потом в четвертый, но ему так и не удалось прорвать строй тектоников.