Главная задача в любой битве заключалась именно в этом: нарушить линию неприятеля, добиться того, чтобы он от усталости или многочисленных ран, от страха или от отчаяния бросил оружие и щиты, дабы бежать с поля боя налегке. Однако прорвать строй тектонов было невероятно трудно, и Цезарь это знал, потому что я сам подробнейшим образом описал ему сильные стороны их формирований. За две тысячи лет тектонской истории их удалось разбить только двум противникам. (Но ты согласишься со мной, Прозерпина, что сейчас не время описывать эти редкие исключения.) Почему Цезарь так упорствовал? А что, если за его отчужденным видом скрывалась растерянность, а то и безумие? Он даже не послал гонца к Либертусу, чтобы тот пошел в атаку с тыла. Я ничего не понимал, и все остальные тоже.
– Но зачем? – повторял в отчаянии Помпей. – Любому ясно, что тебе не удастся прорвать их оборону. Почему ты упорствуешь?
– Если молоток стучит, – уверенно отвечал Цезарь, – он обязан вбить гвоздь до самой шляпки.
И тут пошли в атаку тектоники.
Они приближались к нам таким же плотным строем, как легионеры в начале битвы, прячась за рядами щитов, которые сплелись между собой тысячами крошечных щупалец. Свежие раны и порезы щитов не кровоточили, а многие уже зарубцевались, и щиты ревели, как молодые слоны. Из щелей между щитами высовывались зазубренные мечи слоновой кости, а солдатские сапоги-осьминоги твердо ступали по земле. Тектоны шли на нас. Легионеры поспешно выстроились в шеренги, объединившие воинов Цезаря и Помпея. Под крики центурионов, которые драли глотки не зря, солдаты встали плечом к плечу. Все затаили дыхание: если тектоникам удастся прорвать нашу оборону, наступит Конец Света.
Помпей набросился на Цезаря, обвиняя его во всех грехах: Рим погибнет по его, Цезаря, вине, ибо в этот злосчастный день войска возглавил он. На сей раз Цезарь не ушел от ответа и употребил такие жесткие выражения, каких ни один римский политик никогда еще не употреблял в отношении другого (и я это говорю со знанием дела, потому что внимательно прочитал все речи моего отца).
– Заткнись, старая перечница! – закричал Цезарь. – Сегодня ты подчиняешься мне и благодаря этому не погибнешь. Если бы ты сражался не на моей стороне, а против меня или против них, уверяю тебя, ты бы свою шкуру не спас!
Перед строем римлян тектоники не остановились, как прежде легионеры перед ними, но двинулись дальше, словно хотели раздавить неприятеля. Когда войска столкнулись, раздался страшный треск, долгий грохот, словно деревянный нос корабля напоролся на каменные скалы. Воины обменивались ударами мечей и кулаков. Наш строй составляли восемь шеренг солдат: если один падал, на его место немедленно вставал другой. Со всех сторон слышались крики боли, раненых становилось все больше, и некоторые римляне задрожали. Как это ни удивительно, нам, наблюдавшим эту картину, все войско казалось одним человеком. И этот человек от изнеможения уже сомневался, что способен выдержать атаку.
И в этот момент, дорогая Прозерпина, меня охватило странное чувство вины – глубочайшее убеждение в том, что я совершил какую-то ошибку в своей жизни или сделал недостаточно, дабы предотвратить такую страшную развязку. Вытащив меч из ножен, я решил присоединиться к нашим солдатам, потому что, вероятно, хотел умереть. Лучше так, чем лицезреть Конец Света, видеть, как Нестедум пожирает Ситир и весь Рим. Но когда я уже пришпорил было коня, Цезарь меня остановил.
– Можно спросить, куда ты собрался? – грубо рявкнул он. – Твоя жизнь принадлежит не тебе, а Риму! Стой здесь и слушайся моих приказаний!
Сражение затягивалось. Здесь следует заметить, что тела тектонов менее мускулисты, чем человеческие, и они не так сильны и крепки, как люди, однако не уступают им в выносливости. Легионеры первой шеренги обессилели, и Цезарь приказал их сменить. Центурионы приступили, хотя это была непростая задача – не прекращая боя, заменить бойцов первой шеренги воинами второй. Обычно смену осуществляли так: легионер вставал прямо за спиной своего товарища, стоявшего в первом ряду, и во весь голос объявлял о себе, стараясь кричать ему прямо в ухо. И тогда солдат первой шеренги, собрав все силы, старался своим щитом оттолкнуть врага подальше; и пока тот немного отступал или готовился защищаться, второй легионер сменял товарища, а тот отходил в тыл. Таким образом бой продолжался со свежими силами.
Но, как ты понимаешь, Прозерпина, сменить первую шеренгу по всему фронту в пылу сражения – это один из самых сложных маневров. Тысячи легионеров должны были сменить своих товарищей практически одновременно. Все могло сорваться, но, представь себе, смену удалось осуществить. Ветераны Цезаря действовали безупречно, а солдаты Помпея немного растерялись и понесли некоторые жертвы. В рядах Помпеевых легионов образовались пустоты, щели в плотном строю. Тут Цезарь увидел что-то, невидимое для других, – на то он и был Цезарем. И тогда он обратился ко мне.
– Поспеши! – закричал он. – Отправляйся к Либертусу и скажи ему, что Цезарь приказал нанести удар врагу, не жалея сил. Пусть атакуют все, до последнего мужчины и последней женщины. Пусть он ударит в спину тектонов всей своей мощью! Скорее! Лети, Марк, лети, как Меркурий!
И я поскакал, решив, что разумнее исполнить его приказ, чем покончить с собой. Я мчался быстрее молнии, потому что войско Либертуса стояло очень далеко, Прозерпина, позади армии тектонов. Дорога в объезд поля боя была долгой, и Цезарь знал это – он все рассчитал. Мне приходилось спешить, да еще как.
Тем временем тритоны, преследуя Богуда и его кавалерию, отошли на двадцать с лишним стадиев. Нумидийцы переправились через реку по довольно широкому броду, где вода доходила их лошадкам до груди. Тритоны с ревом и воем догоняли, наступали им на пятки. Чудовища без страха бросились в воду, поднимая тучи брызг: морская соль обжигала и разъедала их кожу, но они уже знали, что в наших реках вода пресная. И едва оба отряда переправились через реку, Богуд и его солдаты развернули своих коней и бросились на врага. Они сражались самоотверженно и наносили смертельные удары с радостью солдата, которому больше не надо притворяться, будто он спасается бегством. Их отступление было не более чем обманным маневром, а сейчас десять тысяч всадников на низкорослых лошадках вступили в бой с двадцатью тысячами тритонов. Но численное превосходство неприятеля не имело никакого значения. На войне, Прозерпина, цифры сами по себе не важны.
Нумидийцы окружили тритонов – те были крупнее их лошадок, но не такие проворные. Воины Богуда с безопасного расстояния осыпали неприятеля точными и убийственными ударами дротиков. Они старались поразить не всадника-тектона, а его тритона, потому что это существо с длинной шеей и большим хвостом, падая, увлекало за собой еще двух или трех. Очень скоро кавалерию тектоников охватила паника; нумидийцы между тем не ослабляли обстрела. Тритоны так сгрудились, что любой удар достигал цели и все дротики поражали плоть врагов. На земле скопились груды тел гигантских ящериц и их хозяев, раненых, мертвых или раздавленных, что еще больше затрудняло большелапым тритонам движение. Раковины у них на боках испускали отчаянные жуткие вопли, словно поняв, до чего опасной стала ситуация; наконец тектоны поняли, что им остается лишь отступить и вернуться к основным тектонским силам.
И они обратились в бегство. Впервые в истории отряд людей повернул вспять подразделение тектонов: тысячи чудовищ отступили, желая избегнуть гибели, и снова бросились в воды реки. Но там их ожидал сюрприз.
Цезарь приказал заготовить сотни повозок с солью, и пока нумидийцы и тектоны сражались на другом берегу, возничие сбросили свой груз в реку. На плесе течение было слабым и не очень быстро уносило соль. Стоило тектоникам снова войти в реку, как вода обожгла им ноги. Я объяснил Цезарю, что только долгое пребывание в соленой воде разъедает чудовищам кожу, и он предвидел, что случится, когда первые всадники почувствуют боль. Как он и предполагал, они инстинктивно потянули поводья, осаживая своих тритонов и преграждая путь тем, кто ехал следом. Очень скоро посреди реки скопилась настоящая пробка из чудовищ.
За этим последовало странное и ужасающее побоище. Тритоны шлепали по воде хвостами и лапами, тектоны падали в воду и корчились от боли… Лилась синяя кровь, а от тел в реке поднимались облачка дыма. Нумидийцы бросались на тектонов со своими длинными ножами, закалывали врагов, добивали раненых. Тектонов, которым еще удавалось держаться в седле, они приканчивали ударом в спину, а тем, кто уже барахтался в воде, размозжали голову.
– Никого не жалейте! – ревел Богуд. – Раса, которая не умеет прощать, не заслуживает прощения.
Однако уничтожение тритонов ничего не решит, если мы не победим в основном сражении.
Никогда в жизни я не скакал так быстро: я нес Либертусу приказ вступить в битву. Он должен был нанести удар в спину противника прежде, чем дрогнет строй легионеров, – от этого зависел исход сражения. Однако, торопясь выполнить свою задачу, я допустил промах – поехал слишком близко к полю боя. Мне казалось, в пылу великого сражения никто не заметит одинокого всадника, скачущего галопом по краю равнины. Так вот, по своему обыкновению, я ошибся.
Парочка тектонов верхом на тритонах увидели меня и пустились вдогонку. Не знаю, откуда они взялись – может, избежали смерти на переправе, а скорее, просто патрулировали фланг тектонов на случай нежданной атаки.
Я пришпорил коня и направился в лес, надеясь спрятаться за деревьями, но все было напрасно. За моей спиной раздавались стоны раковин на боках тритонов, и стоны эти предвещали мою смерть. Клянусь тебе, Прозерпина, я чувствовал себя зайцем, за которым гонится лиса. И тут мою лошадь ранило копьем; меня вышвырнуло из седла, и я, преодолев изрядное расстояние по воздуху, рухнул лицом в землю. Когда я обернулся, два тектона рассматривали меня с небольшой высоты своих тритонов и целились зазубренными наконечниками копий. От отчаяния мне не пришло в голову ничего лучше, чем закричать по-тектонски: