– Не надо! Моя кровь отдает запахом илиижиимж!
Илиижиимж были зверьками, которых тектоны находили отвратительными на вкус. Да-да, я знаю, это было глупо: как кровь человека могла отдавать запахом илиижиимж? Но в безвыходном положении придумать что-нибудь разумное чрезвычайно трудно. Их копья остановила не моя ложь, а мой тектонский язык. Человек, говорящий по-тектонски, – не просто диковина. Они очень быстро обо всем догадались:
– Ты – Марк Туллий. Нестедум наградит нас и подарит целую ферму свиней.
Ты понимаешь мое отчаяние, Прозерпина? Я вновь становился его пленником. Пленником Нестедума! Один всадник достал из переметной сумы маленькое животное. Я пискнул от страха, как мартышка, потому что знал, что это за зверушки. Представь себе, Прозерпина, две головы хамелеона, соединенные вместе, – вот какую форму имело это существо. Из двух ртов тянулись странные нити то ли растительного, то ли животного происхождения – они прилипали к щиколоткам или запястьям и служили наручниками. Я закричал еще громче; тектон спешился, направился ко мне со сдвоенной хамелеоньей головой в руках и вдруг упал замертво. Камень, ударивший его в висок, был так велик, что тектон умер, еще не коснувшись земли. Другой всадник яростно взвыл. В десяти шагах от нас стояла Ситир Тра. «Вот это меткость!» – подумал я. Второй тектон хотел уже броситься на нас, но тут мне все-таки удалось сделать что-то полезное: я схватил сдвоенную голову хамелеона и запустил ее под ноги тритону. Зверушка одним языком обхватила лапу огромной ящерицы, а другим лежавший поблизости валун, и тритон рухнул. Ситир добила всадника, словно раздавила муху, потерявшую крылья.
– Что ты здесь делаешь?
– Я тебя защищаю, как обещала.
Она сказала это так, словно тот далекий день, когда она появилась в Субуре, был вчера. Я отряхнулся и сказал:
– Ладно, но все-таки один раз тебя спас я.
Она посмотрела на меня с недоумением.
– Это шутка!
Мы нашли Либертуса и Бальтазара Палузи на вершине холма, за которым притаилось войско бывших рабов. Отсюда открывался прекрасный вид на поле битвы. За спинами этих двоих стояли еще двое – они держали каменную плиту, на которой возвышалась статуя Куала. Чуть позади, на склоне, расположились тридцать тысяч вооруженных повстанцев; все взгляды устремлялись на статую.
Мы с Ситир поднялись на холм бегом.
– Цезарь отдал приказ! – закричал я. – Атакуйте немедленно!
– Прекрасно! – воскликнул Палузи. – Все готово, мы только ждали вашего приказа.
Для простой армии нищих они были очень хорошо организованы. Сейчас за скалами и деревьями прятались подразделения, в каждом из которых насчитывалось около пятисот человек. Их оружие оставляло желать лучшего, но все-таки оно у них теперь было: часть вооружения они собрали после побед на Сицилии, а часть сделали их кузнецы. Если раньше острия копий просто обжигались на огне, то теперь у большинства были металлические наконечники. У многих солдат были шлемы и доспехи или хотя бы что-нибудь одно, а кое-кто даже носил поножи – уж не знаю, где они их взяли. (Поножами, дорогая Прозерпина, называли щитки, которые закрывали ногу от щиколотки до колена.) Палузи был прав: не львы, но и не мыши. Однако, видя их настрой, их готовность идти на битву, любой понял бы, что исход боя решат они. И их было много.
Я посмотрел на поле брани, где ситуация постепенно ухудшалась. Половина римского строя там, где стояли легионы Помпея, дрогнула. Тектоны наступали постепенно, давили солдат, кололи их кинжалами. Этот фланг прогибался, точно балка, которая неспособна выдержать лишний вес и в любой миг может сломаться. Поскольку мы стояли в тылу неприятеля, нам было прекрасно видно, что Нестедум направляет на этот фланг все больше и больше солдат. Да, тектоны напоминали стаю гиен, которая всегда нападает на самое слабое животное в стаде. Ситир шагнула вперед, к полю боя. Я почувствовал, как она напряглась: ее кулаки сжались, Темный Камень уже растекался по ее телу второй кожей. И тут я обратил внимание на Либертуса.
Выражение его лица переменилось. Он смотрел на сражение как в забытьи, полуоткрыв рот с пересохшими губами и не мигая. Я приблизился. Либертус что-то бормотал. С кем он разговаривал? Сам с собой.
– Они убивают… друг друга, – говорил он. – Звери против зверей, звери против зверей…
– Либертус? – окликнул его я, но он меня не слушал.
– Надо только дать одному злу уничтожить другое… – продолжал он. – А потом добить оставшееся зло… И мы будем свободны, свободны.
Он произносил эти слова, точно во сне. Я встревожился и закричал:
– Что ты тут мелешь? Вам пора идти в атаку! Ты должен им приказать!
Нет, он меня не слушал. Мурашки побежали у меня по коже. Вероятно, этот план он продумал заранее: подождать, чтобы и римляне, и тектоны истекли кровью, а потом вкусить плоды победы.
Я перевел взгляд на Ситир и Палузи. Их изумление не уступало моему.
– Ситир! Бальтазар! – взмолился я. – Мы должны начать атаку, иначе все погибнут!
И тут я осознал весь ужас ситуации: Ситир, хотя сердцем была со мной, не могла воспротивиться воле Либертуса, а Палузи не мог противостоять его власти. Бальтазар никогда не дал бы сигнал к наступлению, не получив приказа от вождя повстанцев.
Битва на равнине продолжалась, и сейчас казалось, что она неминуемо закончится победой тектонов. Римское построение, по крайней мере фланг Помпея, постепенно разрушалось. Когда солдаты падали на землю, чудовища добивали их кинжалами и зазубренными мечами или давили щитами. Если отряды Помпея не выдержат натиска, их паника передастся всем легионам; неопытные солдаты уже начинали нарушать построение и отступать.
Я закричал во всю силу легких:
– Ради всего, что тебе дорого, Либертус! Отдай же приказ!
Несмотря на мой жуткий крик, он не обращал на меня внимания. И тогда Палузи шагнул вперед, положил руку ему на плечо и сказал:
– Либертус, брат мой, это же тектоники! Они поднялись из царства мертвых, чтобы истребить нас!
Дружеский жест Бальтазара по крайней мере вывел Либертуса из его странного забытья. Он посмотрел на нас: на Палузи, на Ситир и на меня.
– Я прошу тебя! – взмолился я.
Внезапным молниеносным движением Ситир подхватила статую с каменной плиты, которую держали два человека, и поставила ее к ногам Либертуса:
– Куал погиб, сражаясь с тектониками! Ты думаешь, он бы захотел, чтобы мы стояли тут и смотрели, как легионы чудовищ убивают людей?
Либертус устремил на нее взгляд:
– Ситир, если ты меня любишь, то позволишь мне сделать то, что необходимо, как бы это ни было ужасно.
Она сделала искренний, но двусмысленный шаг: подошла ко мне, одной рукой взяла за руку меня, а другой Либертуса и закричала:
– Конечно, я люблю тебя, Либертус. Но сейчас нам нужно пойти в атаку. Дай приказ наступать!
Нет, он не послушает ни меня, ни мольбу своей любимой Ситир, нашей любимой Ситир. И мы с ней это поняли. И Бальтазар тоже это понял и вдруг изменился в лице. Он вытащил из ножен свой старый нож и хриплым от волнения голосом укорил Либертуса:
– Тектоны убили мою жену и моих детей! Они убили жену и детей моего брата! И пока мы тут стоим, они продолжают убивать людей, а ты говоришь, что мы должны бездействовать! И ради этого мы пришли сюда?
Либертус растерянно заморгал. По-моему, он не ожидал, что эти мужчина и женщина, его самые близкие люди, перестанут ему подчиняться. И тогда он понял, что придется отдать приказ, ибо в противном случае Ситир Тра и Бальтазар Палузи, не посчитавшись с его желаниями, пойдут в атаку против его воли.
Люди, сведущие в политике, всегда следуют этому правилу: не делай ничего, пока обстоятельства тебя к тому не вынудят, но, подчинившись необходимости, говори, что поступаешь по своей воле. Наконец Либертус обратился к Палузи и произнес два слова, разрядивших напряженность:
– Исполни это.
Тебе следует знать, Прозерпина, что выражение «исполни это» имело двойное значение: эту фразу использовали также священники во время религиозных действ, дозволяя принести жертву богам, – слова «исполни это» служили приказом нанести смертельный удар. Лицо Палузи просветлело, он взмахнул длинным ножом и завопил, от восторга не стесняясь в выражениях:
– Вперед! Сейчас мы их трахнем!
Он отбросил нож, словно человек, который отделывается от ненужной вещи, обеими руками поднял статую Куала, выточенную из легкого камня, и завопил, раскачивая ее над головой. Тридцать тысяч свободных воинов Либертуса гигантской волной устремились за статуей, яростно крича. Они спустились по склону, направляя удар прямо в спину тектонам. Возглавлявший их Бальтазар Палузи издал нечленораздельный вопль, а все войско вольноотпущенников ответило воем на его призыв и в едином порыве бросилось на врага.
Меньше всего тектоники ожидали атаки с тыла. Однако решающим моментом, дорогая Прозерпина, было даже не это, а точный расчет Цезаря. Как он и предполагал, к тому времени почти половина тектоников – тысячи и тысячи чудовищ, которые атаковали построение римлян на фланге Помпея, – уже подчинились призыву своей натуры. Impetus. Они побросали оружие и щиты, чтобы кусать и грызть солдат, спасавшихся бегством, – они считали, что победа уже за ними, но вдруг позади себя услышали гневные крики. На это и рассчитывал Цезарь: напасть на чудовищ с тыла, когда Алчность одолеет их, заставит забыть о дисциплине и нарушить строй. То был единственный способ победить врага.
Орда повстанцев обрушилась на спины тектонов. Нападавшие кололи их в шею, вонзали им острия копий между лопаток и буквально перешагивали через чудовищ, которые соображали туго и даже не могли ответить на внезапный удар. Некоторые люди останавливались добить раненых тектоников, но Палузи понимал, что его задача – неутомимо давить арьергард врага, и кричал:
– Не останавливайтесь! Вперед! Вперед!
Он не ошибался. Важнее всего было не ослаблять натиск, и воины Бальтазара в большинстве своем подчинились. Людской поток устремился дальше. Ситир вооружилась римским гладием и зазубренным мечом тектонов; ее руки вращались с такой быстротой, что мне не удавалось за ними уследить. Фигура ахии источала отвагу, как солнце излучает тепло, поэтому многие собрались вокруг нее, и я был среди них и тоже кричал: