– Вперед, вперед! Не останавливайтесь!
С этими криками я толкал солдат вперед, обеими руками нажимая на плечи и спины. Там, где мы оказались, не было ни построений, ни линии фронта, ни шеренг соперников, а только тысячи и тысячи людей, которые били в спины тысяч тектоников. Вокруг кипел бой, лилась красная и темно-синяя кровь. Некоторые вольноотпущенники стихийно строились в некое подобие фаланг и направляли на противника горизонтально расположенные копья, а другие вступали в схватку с тектонами поодиночке: вопли, стычки, удары кулаков, пинки и укусы. И вдруг два человека, бежавшие передо мной, упали как подкошенные, и на их месте возник он – Нестедум.
Ошибки быть не могло. Неизвестно, сколько времени он уже следил за мной. Нестедум собственной персоной со своей паучьей лапой – тот самый тектон, что утащил меня в подземное царство и подверг тысяче изощренных пыток. Тот самый Нестедум с глазами, полными ярости и жажды мести, который поклялся съесть мою плоть и выпить мою кровь. Мы оба помнили все, что случилось в пустыне и в недрах земли, – помнили, каким мучениям подвергли друг друга, какую боль друг другу причинили. Нам уже надоело гоняться друг за другом, особенно ему, который, когда я ускользнул из его владений, гнался за мной до самой вершины Стромболи. Зачем мне терять время, Прозерпина, описывая всю глубину нашей взаимной ненависти? Описать ее словами невозможно. Скажу тебе только одно: ненависть не разобщает, но объединяет ненавидящих сильнее, чем любовь связывает влюбленных.
Я был безоружен, а он бросился ко мне с мечом, тщась перерезать мне горло одним горизонтальным ударом. Я отпрянул, и лезвие просвистело совсем рядом, едва меня не задев. Нестедум хотел было схватить меня другой рукой, на которой извивались длинные и волосатые паучьи лапы. Он был куда более искусным бойцом и гораздо лучше орудовал мечом, поэтому я поступил самым разумным образом: развернулся и побежал, стараясь лавировать между сражающимися. Однако иногда, Прозерпина, самый разумный шаг – не самый честный и своевременный; передо мной возникла фигура Ситир в доспехах из Темного Камня.
– Тебе нельзя бежать, на тебя смотрит все войско, – сказала она мне своим обычным ровным тоном.
Она заставила меня вернуться и вступить в схватку с заклятым врагом, однако Нестедума окружала небольшая свита, и на ахию набросилась дюжина тектоников. О Прозерпина, если бы ты только видела, как сражалась Ситир Тра в день великой битвы, которую мы вели, чтобы защитить род человеческий! Все ее удары поражали врагов, и все ее тело было оружием: локти, колени, ступни, руки и голова.
Мое участие в схватке нельзя назвать героическим: прыгая позади сражавшихся, я осыпал чудовищ проклятиями на языке тектонов. Никогда в жизни с моих губ не слетали такие яростные речи. В разгар битвы солдаты теряют рассудок.
Да, то была наша битва – последняя битва перед Концом Света.
Обычно люди, живущие во время великих исторических катаклизмов, не вполне отдают себе отчет в том, что происходит, и уж точно не сознают, к чему все идет. Но там, на нашем поле брани, был по крайней мере один человек, которому все уже стало ясно, – Юлий Цезарь.
В пылу схватки, в толпе сражавшихся не на жизнь, а на смерть, нам, забрызганным кровью двух цветов, казалось, что битва в самом разгаре и судьба вселенной еще не решена, но мы ошибались. В эти минуты Цезарь уже знал, что мы выиграли эту битву.
Мы этого видеть не могли, но все шло именно так, как он задумал. Даже отступление воинов Помпея входило в его планы.
Как я уже сказал, Прозерпина, когда солдаты Помпея обратились в бегство, множество тектонов не смогли обуздать свою Алчность: они превратились просто в свору хищников и, побросав оружие и щиты, стали кусать противников. Именно на это и рассчитывал Цезарь. Однако строй солдат Помпея нарушился не полностью, потому что за ним стояла сотня ахий, твердых как скалы. Я сам этого, естественно, не видел, но мне рассказывали, что зрелище было незабываемое: сто ахий встали во весь рост, непоколебимые, точно спартанцы Леонида, а Темные Камни начали затягивать их обнаженные тела. Ахий была всего сотня, поэтому, чтобы закрыть весь фланг, они стояли на расстоянии десяти шагов друг от друга, и солдаты Помпея, обратившиеся в бегство, устремились в промежутки между ними. Говорят, что в эту минуту Цезарь позвал Помпея:
– Смотри, как убегают твои вояки! Будь мужчиной и поступи как генерал – иди и выстрой их заново.
Но Помпей не послушался и заспорил, и тогда настала очередь моего отца. Доспехи, которые он надел в тот день, сидели на нем довольно нелепо, и тем не менее он вскочил на коня и поскакал к убегавшим солдатам, крича:
– За Республику, за ваших предков! Будьте стойки!
Уверяю тебя, Прозерпина, что боец, который спасается от врага, думает о чем угодно, но не о Республике или отцах отечества. И все-таки его поступок возымел действие, потому что Помпей не мог спокойно смотреть, как Цицерон обращается к его солдатам, и тоже устремился к ним вместе со своими офицерами. Общими усилиями им более или менее удалось сдержать бегущих.
Но, по правде говоря, настоящей силой, которая остановила эту волну, стал не мой отец и не Помпей, а сотня ахий. Увидев, что ни один из этих воинов не сдвинулся с места, легионеры Помпея одумались. То ли из чувства собственного достоинства, то ли просто от стыда они остановились и выстроились в шеренги снова.
Да, я понял, что Цезарь сразу задумал вызвать Impetus тектоников. И теперь чудовища, поддавшиеся Алчности, вдруг поняли, что противник, которого они уже считали побежденным, восстановил свои силы с необычайной скоростью и вдобавок получил поддержку сотни превосходных воинов и тридцати тысяч солдат, ударивших тектонам в спину. Но было уже слишком поздно: тектоны успели побросать свои щиты, дротики и зазубренные мечи. Однако дело этим не кончилось: Цезарь еще не завершил свой маневр.
Поскольку многие тектоны, сражавшиеся против шеренг Цезаря, сдвинулись на левый фланг, чтобы подкрепиться бежавшими воинами Помпея, Цезарь приказал своим легионерам сдвинуть шеренги и перекрыть противнику путь к отступлению. Таким образом, войско тектоников видело перед собой солдат Помпея и ахий, позади – армию Либертуса, а на правом фланге – легионы Цезаря. Только левый фланг оставался открытым. И туда прибыла нумидийская конница царя Богуда Справедливого, который уже справился с тритонами в реке.
Мы их разгромили. Даже в битве при Каннах[94] окружение противника не было таким полным и совершенным. Чудовища оказались в кольце, их атаковали с четырех сторон, а больше половины этих вояк добровольно разоружились, поддавшись Impetus!
При этом только Цезарь, который со своего холма видел всю панораму в целом, знал, что исход битвы решен. Мы, видевшие поле боя с той же точки зрения, что какая-нибудь гусеница, продолжали раздавать удары и получать ранения. Я не видел ничего, кроме возбужденных толп людей и чудовищ, а потом заметил Ситир, которая вместе с несколькими воинами Либертуса сражалась с Нестедумом и его охраной. И вдруг за рядами тектонов, над головами сражавшихся показались штандарты легионов Цезаря.
Это могло означать только одно: мы разгромили тектонов; даже Нестедум догадался. В его отвратительных глазищах зажегся огонек сомнения, его продолговатый череп повернулся направо, а потом налево, тектон посмотрел назад и вперед и понял, что проиграл.
– Возьмите его живым! – закричал я. – Живым!
И Ситир набросилась на него.
К этому моменту, Прозерпина, битва уже превратилась просто в страшную бойню. Тектоники, зажатые со всех сторон на площадке, которая сокращалась с каждой минутой, уже с трудом могли поднимать руки, чтобы защищаться. Мечи легионеров разрубали их черепа, точно серые арбузы. Копыта нумидийских лошадок топтали их, а воины Либертуса убивали чудовищ и добивали раненых колючими дубинками, копьями и топорами. Это было ужасно, Прозерпина. И знаешь, что показалось мне самым страшным? То, что мы уничтожали их очень долго, несколько часов. Тектонов оказалось так много, что мы полдня убивали чудовищ, хотя они уже не могли организованно и действенно сопротивляться. Даже я, не державший в руках оружия, промок от темной крови с головы до ног, словно меня опустили в красильный чан. Мне вспоминается, что, осипнув от крика, я посмотрел на небо, которое тоже приобрело ужасный лиловато-синий оттенок, как морская глубь или кровь тектонов.
Обессиленный, я отошел к краю поля и опустился, тяжело дыша, на землю среди груд трупов тектонов и людей. Ситир увидела меня. Как все ахии, она не любила разговоры и не спросила о моем самочувствии, а просто отвела меня подальше, а потом ласково положила мне руку на плечо. Я погладил ее пальцы и спросил, что случилось с Нестедумом. Она сказала, что его взяли в плен и отвели в надежное место.
– Ты хочешь отомстить ему за все? – спросила она меня.
Хотел ли я отомстить ему за все? Я вскочил на ноги. Конечно, я хотел! Никому не дано понять, что мне пришлось пережить там, в недрах земли. И главным образом в моих страданиях был виноват Нестедум. Но я ничего не успел сделать, потому что мы услышали долгий и радостный победный клич. Битва закончилась. Мы увидели, как в знак победы к небу взметнулись мечи, лес копий и прочее оружие. Все кричали, и от того, что случилось тогда, Прозерпина, слезы навернулись бы на глаза самого непреклонного из стоиков: легионеры и воины Либертуса слились в объятиях. По сути, эти люди были не слишком далеки друг от друга; их различия были ничтожны. Все открытые лица сияли радостью победы. Да, по всей длине шеренги легионеров повторялась одна и та же картина: солдаты бросали свои щиты и мечи и обнимали тощие фигуры вчерашних рабов. И те и другие были покрыты синей кровью, которая подчеркивала их равенство, и они казались братьями. В тот день богиня Согласия, наверное, очень радовалась.
И вся эта сцена закончилась очень важным эпилогом. Цезарь верхом на лошади явился, чтобы понаблюдать за последними ударами по врагу и убедиться, что мы победили. (Или чтобы доказать свой вклад в победу.) Его конь медленно продвигался среди тысяч и тысяч воздетых мечей, открывая себе дорогу в толпе приветствующих его легионеров. Цезарь держал в одной руке поводья, а вторую поднимал к небу. Но случилось так, что немного впереди Палузи посадил Либертуса себе на плечи и поднял его, как перед битвой поднимал статую Куала.