– И что же?
– Охваченный отчаянием, он совершает самоубийство.
Нестедум: его взгляд, его глаза. Его культя, которой он провел по моей щеке. И его голос – никто другой не умел издавать такие звуки: то свистящие, словно шипение змеи, то хриплые, точно рычание медведя. Он наклонился ко мне еще ближе, посмотрел мне прямо в лицо и сказал с коварной нежностью:
– Мы еще увидимся под землей.
И ушел. Наверное, дел у него хватало: надо было подавить последние очаги сопротивления в огромном городе и найти клетки для многочисленного стада пленных. Это и были их трофеи, богатство для тектонов. Нестедум вышел из здания Сената в сопровождении некоего подобия своей личной охраны, которая следовала за ним по пятам. Но перед уходом он отдал несколько приказов. Я их прекрасно понял: он велел тектонам через отверстие в полу увести под землю пленных сенаторов. И, естественно, меня.
В обычных условиях на строительство туннеля, соединявшего два мира, могли уйти годы. Но тектоны знали все особенности почв, их состав и подземную географию. Я знал, что иногда они сокращали свои маршруты, пользуясь природными гротами и пещерами. Именно так они и поступили на сей раз. Колодец, который они вырыли сейчас, должен был привести их через расселины и пустоты в породах в их чудовищную республику.
Тектоны начали затаскивать в колодец сенаторов, которые визжали как свиньи. Но это им не помогало: огромная черная пасть поглощала их одного за другим, дюжины серых когтей хватали их за тоги с красной каймой и увлекали в пропасть. Когда в колодце исчез последний сенатор, они пришли за мной.
Нет, ни за что! Снова туда, в подземелье к тектоникам. Ради всех лемуров рода Туллиев, нет! Я не выдержу второго плена в подземелье. Мне уже были известны все ужасы и мучения, ожидавшие меня там, а теперь Нестедум захочет подвергнуть меня еще более страшным пыткам. Но судьба распорядилась именно так: серые когти вцепились в мои запястья и щиколотки: руки на каждом моем запястье, руки на каждой щиколотке. Их пальцы, жесткие, как кандалы, сжимали мою плоть и мои кости, спасения не было. О Прозерпина, каким беспомощным я себя чувствовал! И только повторял про себя: «Идиот, идиот! Почему ты не покончил с собой, когда еще мог?» Отверстие колодца было круглым, и в глубине я увидел кромешную тьму, пугавшую своей чернотой.
Когда мы оказались у края ямы, моим врагам пришлось на мгновенье отпустить мои руки и ноги, чтобы передать меня своим сородичам, которые работали в глубине колодца. Я воспользовался моментом, чтобы укусить несколько пальцев и рук, извернуться и схватиться за выступ расколотой мраморной плиты, покрывавшей пол Сената. Чудовища снизу тянули меня за ноги, их лапы сжимали мои голени, точно удавы. Я непристойно орал, ибо отчаяние всегда неприлично. Нет!
Все кончено. Но как раз в это мгновение три тектона, которые давили мне на плечи и на голову, полетели вниз, в яму. Случилось нечто удивительное и одновременно простое: их тела пролетели мимо меня и исчезли в темном колодце. А на их месте возникла Ситир. Ты постигаешь, Прозерпина, какой ужас и какую радость я испытал?
Ситир моментально завладела длинным шестом, который тектоны использовали для своих работ, и стала бить им по головам чудовищ, все еще державших меня за ноги, а потом вытащила меня из колодца. Ахия не обняла меня, потому что ей было некогда: в Сенате еще оставались тектоны, и они атаковали ее, клацая зубами и размахивая мечами и шестами. Ситир в диком танце убила всех врагов или почти всех. У тех, кто еще дышал, были раздроблены кости, и они валялись на полу, корчась от боли, или старались отползти подальше, волоча сломанные конечности. По правде говоря, Прозерпина, нам очень повезло, что тектоны не оставили внутри большой отряд, – у них еще оставалось слишком много дел на улицах захваченного города. Мы вышли наружу, оставив позади разрушенный римский Сенат.
– Как ты меня нашла? – спросил я Ситир, когда мы оказались на улице.
– Разве я могла тебя не найти? Ведь ты меня звал.
У нее, как у всех ахий, была своя логика.
Я знал Рим гораздо лучше, чем она, и вывел ее за пределы города по самому краткому из возможных путей, минуя пожары и груды развалин. По дороге мы, конечно, встречали отдельных тектоников, но они не могли тягаться с Ситир.
– Идите за нами! За нами! – кричал я всем мужчинам и женщинам, которые готовы были слушать.
Многие так и поступили, и вскоре за нашими спинами уже тянулась цепочка растерянных людей. Ситир прокладывала нам дорогу, и очень скоро, как это ни удивительно, мы вышли за пределы города и поднялись на небольшой холм, откуда был виден весь обреченный город.
Рим. Конец Рима, конец эпохи, конец всей цивилизации. Конец Света. Над городом высились сотни столбов дыма, будто сама душа города поднималась в небо. Тысячи и тысячи людей устремлялись за пределы Рима через все его ворота, словно потерпевшие кораблекрушение, которые стараются отплыть подальше от тонущего судна. Рим был так велик и так плотно населен, что даже тектоны не могли остановить эти потоки.
Я заплакал, Прозерпина. Как Сципион Эмилиан перед развалинами Карфагена. Но перед моими глазами был не Карфаген, а мой родной город. Отчий дом, Субура.
Сквозь слезы, которые навернулись мне на глаза, я увидел какого-то человека. Но он шел не из города, а почему-то приближался ко мне с противоположной стороны. Узнать его не составило труда: он нес три пращи на шее и на поясе. Это был он, привратник Единого Бога, пращник с Минорики.
Он поприветствовал меня легким кивком, с изумлением посмотрел на захваченный, разгромленный и горящий город и сказал:
– Ты сам знаешь, кто меня послал. Он велел передать тебе послание. Вот оно. – Он вздохнул и ровно заговорил: – «Марк Туллий, сегодня ты должен думать о моих словах. Я могу сказать тебе только одно: как это ни странно, утешительно само существование народа тектоников. Ибо существование абсолютного зла доказывает нам, что, вероятно, существует и противоположная ему сила».
Однако в тот час мне было не до разговоров о блестящем будущем ни с Единым Богом, ни с кем угодно еще. Ситир Тра это поняла, положила руку мне на плечо и прошептала на ухо:
– Терпи. – И добавила с любовью и без похвалы: – Теперь Рим – это ты.
Многие беглецы проходили мимо нашего холма и устремлялись дальше. Среди них я узнал одного из наших домашних слуг и, схватив его за локоть, попросил рассказать о судьбе моего отца.
– Твой отец мертв.
– Расскажи мне о его смерти, – попросил я, сдерживая слезы.
– Доминус, есть вещи, которые людям лучше не знать.
– Расскажи мне.
Он послушался и описал мне все подробности гибели Цицерона. Нестедум обещал сожрать моего отца. О Прозерпина! Пока мои глаза, не отрываясь, смотрели, как гибнет Рим, наш слуга рассказывал мне о последних минутах жизни Марка Туллия Цицерона, самого великого из римлян.
– А потом, – сказал он, – не в силах терпеть жуткой боли, которую вызывало продление его существования, он глазами подозвал к себе Деметрия…