Всё охвачено духом разложения, мы радостно капитулируем перед ужасом и заболеваем спасительным безумием, мы без удержки реформируем программу обучения, перелопачивая, один за другим, элементы, которые служили ступенями на пути к ясности.
Вместо них, захваченные жаждой инноваций и страхом выйти из моды, мы предлагаем подрастающему поколению хаос ошметков и отказываем в уроках Истории. И вот мы отказываемся от диалектики меняющегося и неизменного, мы жертвуем вторым в пользу первого и затем удивляемся, обнаружив себя среди варваров и безо всяких ориентиров.
Ибо мы умеем только варваризовать тех, кого якобы учим, и, делая вид, что готовим их к жизни, мы разоружаем их перед ее лицом. Посреди безостановочного изменения надо бы больше, чем когда-либо, держаться за непоколебимое, больше, чем когда-либо, культивировать Гуманизм и изучать Филологию и Историю, больше, чем когда-либо, снабжать себя ориентирами и эталонами весов и мер. Мы виновны в том, что сегодня капитулировали перед тем, что поглотит нас завтра.
Желая контролировать погибельные массы, мы пошатнули наши собственные основания. Желая без конца коммуницировать, мы поставили под вопрос сотни давно принятых решений, и надо ли еще спрашивать, что будет нам наградой?
Партия проиграна, погибельные массы сводят на свой уровень всё, что могло бы их над ним приподнять, они тяготеют к земле, утаскивая за собой все элементы, которые наши допущения жалуют их бесчестию, утаскивая порой и нас с ними вместе. Становится тягостно поддерживать остатки наших привилегии, мы уже не решаемся отвоевывать их на той глубине, где мы напрасно ищем будущую законность.
Ибо никакая законность не возникает из бездны; мы переняли иллюзию утопистов, но социальному водостоку не искупить этот мир, и святые, которые в него бросаются, в нем и останутся — безо всякой надежды на возвращение. Спасение вида свершится наперекор массам, массы — это хаос с человеческим лицом, и мы погрузим их в бездну вместе со всеми их творениями, и останутся только люди, толпы же исчезнут и унесут за собой зло.
Немногие люди переживут последнюю катастрофу, в которой сгинут погибельные массы, рожденные злом и завещанные злу, которому они соприродны.
Вскоре человечество будет драгоценным останком, и быть останком — его извечная судьба. Тогда предрассудок количества растянется до скончания веков, и таков будет урок Истории, который мы, хочется верить, усвоим лучше прочих:
«Ни во что не верьте и никогда не плодитесь, источник зла - в плодовитости, бойтесь исчерпать ресурсы Земли и запятнать ее невинное одеяние, отвергайте удел насекомых и помните о тех человеческих выкидышах, миллиарды, которых сгубило пламя, которые прозябали в гуще отходов и питались собственными испражнениями, по пять-шесть человек на комнату в мириадах чудовищных городов, полных рокота и смрада, где ни росло ни деревца.
То были ваши отцы, вспомните об их мерзости и не следуйте их примеру, призрите их мораль и отбросьте их веру, равно безобразные. Они поплатились за то, что остались детьми и искали Отца в Небесах. Небеса пусты, готовьтесь осиротеть, чтобы жить и умереть свободными».
А теперь мы вступаем в Великую Ночь, с оружием в руках, одновременно жрецы и жертвы, отчужденные и одержимые, дети хаоса, приспешники смерти.
Ибо сперва миллионы из нас умрут, а затем — еще миллиарды, и мы будем умирать, пока погибельные массы не сгинут, а вселенная не очистится от чумы пожирающих ее человеков.
Только такой ценой можно изменить мир, только такой ценой Спасение, о котором мы толкуем уже две тысячи лет, перестанет быть гипотезой, и только на гробнице народов, уничтоженных вместе с их памятниками, мы сможем восстановить всё то, что заслуживает жизни, останки людей, разочарованных в наших неясных и путаных идеях.
Говоря по правде, меньшим тут не отделаешься, здесь-то наши традиции наконец и соприкоснутся с нашими творениями и свяжутся навеки в своем падении в пропасть: традиции, узаконивающие последствия наших творений, и творения, утверждающие непомерность, свойственную нашим традициям. Зря мы жалуемся на нехватку синтезов, мы сами послужим свидетельством их действительности.
Глупость и безумие настигли нас посреди наших творении. Мы всё еще не поднялись на уровень тех орудии, которыми пользуемся, мы живем в плоскостях, которые не согласуются между собой, и мы даже не можем назвать друг друга современниками.
Непомерность — наш общий знаменатель, и нам не избавиться от непоследовательности, мы устраняем объективность под наимилейшими предлогами, и мы лишаем самих себя правдивости, прибегая к диалектике, мы овладели искусством без устали множить точки отсчета и менять их по мере необходимости.
Мы загнали себя в лабиринт и оправдали свое дурацкое положение, объявив синтез невозможным во имя уносящего нас движения. После такого — всё дозволено и никто не в ответе, мы стали роботами, свободно связавшими себя фатумом, который мы обожествили, чтобы не чувствовать себя людьми.
Мы довольны отречением и нежимся в прозябании, мы сами возглавляем свою погибель, отказываясь порывать с тем, что нас влечет, мы очарованы, мы согласны...
Так бездна взывает к бездне, и мы несем в себе жажду смерти, которая нам неподвластна. Мы полагаем, что нами движет яростная жажда жить, но эта ярость отзывается своей противоположностью, и эта буря обрекает нас на гибель.
Порядок знать не знает, насколько он безумен, порядок глупее, чем ему кажется, а мы, те, на ком он держится, мы чувствуем сходство между ним и нами, и он не воображает о себе больше того, что мы воображаем о себе сами, он ведет нас, как слепой, ведущий слепых.
Нет ничего страшнее этой картины, но только будущему доведется на нее взглянуть, нам ума не хватит, мы исполняем свой долг, и нам этого довольно, мы воюем и спим. Одних только наших анархистов возмущает этот сговор, только они отказываются принимать это соглашение, в которое мы безропотно внесем свой вклад, анархисты правы в отношении людей порядка.
И всё же людям порядка не изменить систему, и даже если она приведет их к хаосу, они скорее падут ее жертвами, чем признают свою ошибку. В конечном счете зачем им ее признавать, если их противникам нечего предложить взамен?
Когда все правы — всё потеряно, всё становится дозволено и возможно, это время высшей трагедии, и это наше время. Мы окружены людьми добрых намерений, которые готовы умереть за свое дело, согласны пасть жертвами.
Мы знаем, что обычно их дело - просто недоразумение, но бесполезно им об этом говорить, они нам не поверят, тем более что на этом держатся их жизни. Идеал почти всегда соткан из недомолвок, и, вскрывая его противоречия, мы обрекаем большинство людей на бессмыслицу, ибо правды они недостойны.
Таким образом наши орудия делают правду всё сильнее, а мы становимся всё более чужды этому миру, который мы всё больше и больше очеловечиваем: этот парадокс не менее трагичен, чем предыдущий, и пути его разрешения не видно. Сколько мы протянем во власти беспорядка? Ибо беспорядок невозможно длить вечно, человеческий дух его не выносит. Так что катастрофа кажется предпочтительной, и человек ускоряет ее приход в надежде править будущим.
Я — один из пророков своего времени, и я окутан молчанием. Люди поняли, что мне есть что сказать, но знать об этом не пожелали. От меня защитились теми путями, которые ныне в ходу, меня хотят закопать живьем, но оттого мои партизаны в будущем станут только фанатичней.
Я упорно иду по пути, который сам же прокладываю, и этот путь отныне открыт, вскоре мне не придется шагать по нему в одиночку, моих идей недоставало этому миру, и те, кто их усвоит, сформируют новый народ среди людей порядка и анархистов.
Я не анархист, и обе эти группы меня ужасают, я поместил себя выше их дрязг, я порываю с альтернативной, назначая новую ось законности, я хочу, чтобы женское начало легло в основание Города будущего, и я смещаю все знаки: что было отрицательным, не должно им оставаться, а что еще им не стало, непременно станет, вот и вся моя революция, она зарождается у всех на глазах, и в ней отражаются мои идеи.
Я не проповедую утопию, я предвижу правду.
Мне скажут, что я не конструктивен, меня обвинят в том, что я строю на костях, полагая катастрофу начальным условием возвращения мира к порядку. Меня назовут асоциальным, меня обвинят в проповеди необходимости массового уничтожения для того, чтобы человек наконец возродился; меня назовут бесчеловечным, потому что мне нет дела до жизней миллиардов насекомых и я превозношу опустошение ойкумены; меня назовут аморальным, поскольку я потрясаю ось ценностей и переворачиваю полюса.
Я признаю свои ошибки, я признаю вину и дозволяю себе упорствовать в моей стезе: ибо я верю в порядок завтрашнего дня, в тот порядок, который я проповедую и в котором наши потомки найдут то, что пророчили древние люди.
Я один из тех, кто восстановит то, что было в основании мира, порядок женского намного древнее того, которому мы служим и от которого я отрекаюсь, я подрываю основы с одной только целью — выявить их фундамент, на нём-то я и строю вневременной Город будущего.
История — приключение, которое нужно пережить, История началась пятьдесят веков назад, и мы не желаем погибнуть с ней вместе. Грядущий порядок будет гробницей Истории, и только так наш вид может выжить, нам нужно покинуть Историю, и только женщины могут нам в этом помочь, власть женщин вырвет нас из-под опеки Истории и покончит с обязательствами перед нею.
Только тогда время закончится, и — как было до его начала — безвременье станет нашим воздухом; только тогда Земля обручится с Небом, и Иерогамия заменит Жертвоприношение, только тогда конец мира, в котором мы обитаем, наполнится смыслом, и нам не придется в нём усомниться.
Нам не сбежать от катастрофы, но мы можем посеять семя, которое проклюнется из-под руин этого мира, мы можем посвятить свою надежду отречению ото всякого формального замысла, равно как и ото всякого рационального видения, ибо мы знаем, что ничему не сломить логику ситуации, которая предшествует элементам ее генезиса и которую не исчерпает эпоха нашей смерти.