Мы наказаны за то, что сожгли то, чему поклонялись, но наши племяннички после катастрофы станут поклоняться всему тому, что мы сожжем. Нас признают безумными злодеями, наших богов — монстрами, наши догматы — ужасами, а наши императивы — кошмарами, люди будут спрашивать себя, не были ли мы одержимы, и они будут правы, ибо нужно быть одержимым, чтобы ползать на коленях перед своими божествами.
Болезнь и ложь — источники тайн, и хотя кажется, будто все наши легенды сотканы из бреда, всё-таки нас за уши не оттащишь от выгребной ямы духовности, созданной по образу и подобию наших грязных водоемов, мы так яро голосили о чистоте, что лишились ее окончательно, мы восстановили человеческие жертвоприношения и настолько запутались, что перестали осознавать, что делаем.
Что может с нами случиться такого, что было бы хуже текущего положения? Может ли само небытие подняться на уровень наших преступлений, и не надо ли нам умереть дважды, чтобы их искупить? Пустота есть благо, пустота свята, и те, кто жаждет видеть ее соприродной злу, хотят только длить власть зла и путем этой власти длить свою жизнь на Земле.
Если бы мир стал языческим, он бы не надругался над природой. Язычники обожествляли природу, они, в большинстве своем, поклонялись деревьям и источникам; вместо времени, которое так называемые богооткровенные религии помещают в центр своих догматов, Язычники делают ставку на пространство и, за несколькими исключениями, они предпочитали трансценденции меру и превыше всего ценили гармонию.
Религии, зовущиеся богооткровенными, привили нам фанатизм, и христианство, которое пошло по этой дороге дальше остальных, обожествило безумие, восславило неспоследовательность и узаконило беспорядок во имя некоего высшего блага. Пока его ужасающим тезисам соответствовали только недостижимые орудия, люди к нему приспосабливались, но когда наши творения поднялись на их высоту, мы ощутили, насколько наши императивы непомерны и, более того, — безумны.
Идея воплощения — одна из самых чудовищных идей, и будущее верно опознает в ней движущую силу наших неразрешимых парадоксов, приведшую, среди прочего, к насилию над природой, к которому нас готовит трансценденция и которую узаконивает ненависть к дольнему миру: не следует забывать, что в глазах христиан именно Мир, Плоть и Дьявол формируют анти-Троицу.
Что с того, что новомодные христиане отказываются подписываться под теми тезисами, которые я озвучил, и что, начитавшись теологов, они пытаются ограничить себя следствиями из этих тезисов! Они только усугубляют беспорядок и в лабиринте своих парадоксов только глубже погружаются в ошибки, пытаясь исправить непоправимое.
Непоправимое уже свершилось, и дух непомерности, который ранее принадлежал Церкви, теперь охватил весь мир, вертикаль догматов только явственней расползается по швам и, сталкиваясь с протяженностью, меняет ее масштабы. Отыщутся мыслители, которые с восторгом примут это потрясение, и среди церковников найдутся такие, которые восславят надругательство над ойкуменой в надежде на новую духовность.
Так что мы движемся к животному состоянию и целим в расчеловечивание, несмотря на гомилии и вопреки всем пророчествам веры, напрасно мы строим из себя грешников, в действительности мы просто семяизвергающие роботы: человек никогда не был таким, каким его воображала Церковь. Нужно и заново дать ему определение, и заново продумать мир, но теперь для всего этого уже стишком поздно, поэтому остается отдаваться мечтам.
После катастрофы наши потомки — крошечная доля теперешнего человечества — будут почитать источники и деревья, они обручат Землю с Небом, они признают идею жертвенности отвратительной, а идею трансценденции — кощунственной, они восстановят в правах всё, что было запрещено религиями: священную проституцию и ритуальный промискуитет, культ потомства и поклонение символам, иерогамию и сатурналии.
Они увидят человека таким, каким он всегда и был, а не таким, каким должен был стать, они не станут опять поддаваться проповедническим иллюзиям, они откажутся совершенствовать аппарат, которому недоступно совершенство, они осознают; что духовность недостижима для больших чисел и что ошибочно учить всех одному и тому же по примеру так называемых богооткровенных религий.
Пусть лучше большинство поклоняется идолам и плоти, истинное зло начинается тогда, когда мы виним их в этом и заставляем врать и нам, и себе, пусть лучше простые люди ассоциируют божества с радостью, чем с раскаянием, и пусть оргазм будет для них тем, чем для Христиан стало пресуществление.
Веками и тысячелетиями мы идем по ложному пути, настала пора платить, одного разочарования недостаточно для искупления, и нам уже не вернуть потерянный Рай, сперва нужно избыть всё самое хаотичное и тёмное, что готовит нам Ад.
Мы всё еще настолько слепы, что искренне любим тех, кто не перестает нас обманывать, и мы всегда будем их прощать, несмотря на их преступления и ошибки, мы продолжим следовать их абсурдному учению и плясать под их дудку, как если бы они были пастухами, а мы — презренными животными.
И всё-таки они сведут нас в пропасть, эти безгрешные люди, которых мы только что не обожествили, поколение за поколением они заблуждаются, а мы отказываемся это признавать и приносим им в жертву свои интересы, свою честь, и скоро на тот же алтарь мы сложим и наше будущее. Много ли знает история примеров такой откровенной глупости?
Выжившие в последней катастрофе оценят нашу слепоту и увидят в ней предвестницу конца, который нам уготован, они разгадают ту логику, пути которой нам неведомы.
Ибо мы не выходим за пределы этой логики, и в мире, который, судя по всему, становится только более абсурдным, мы уже не спрашиваем себя, заслужили ли мы ту участь, которой нам не избежать, наши традиции готовят нас к этому, наши идеи обрекают нас на это, наша послушность быстро берет свое после короткой вспышки протеста, и наши привычки утверждают нас в этом после тщетного мгновения потерянности.
Мы хотим то, что хотим, в той мере, в которой себя мыслим, так что мы хотим то, что хотят наши господа, пусть и вместо нас. Изобретение нам недоступно, хоть это и было бы нам на руку, и мы со всей решительностью собираемся вокруг того, что нас разъединяет.
Мы не решаемся порвать с тем, что нас влечет, и мы воображаем, что жертвенность творит чудеса. Жертвуем ли мы собой? Приличия непреложны, и придет время и нам их соблюсти, и мы пожертвуем собой ради наших мертвых богов и трухлявых идолов, мы облекли этот акт такой важностью, что стоит нам пролить кровь за идею, она становится оправдана, независимо от ее содержания.
Идеал заступает на место инстинкта, и повальное стремление умирать, охватывающее рыб и насекомых, грызунов и жвачных, завоюет и нас с помощью идеала, призванного нас одурачить.
В тот самый миг, когда мы кажемся себе наиболее достойными и бескорыстными, когда мы страстно увлечены и мечтаем о бессмертии, тогда-то мы убиваем в себе человеческое и движемся по наклонной. Вот где таится истинный трагизм ситуации и величайшее падение, которое нас ждет со дня на день.
Нам не избежать видовых законов, а эти законы, в свою очередь, восходят к законам, регулирующим животные сообщества, и мы отыщем ключ к нашим поступкам в безднах под нашими ногами, а не над нашими головами. Идеал — это отблеск инстинкта и, по всей видимости, его антипод; сила его заключается в гнусности его происхождения, а также в удовольствии, которое мы испытываем, когда под благородными предлогами отдаемся своим порывам, мы просим у идеала приукрасить оргазм и скрыть следующий за ним упадок сил.
Человек из всего извлекает удовольствие, даже из собственной гибели.
Мы обречены, и те из нас, кто это знают, не имеют права голоса. А когда имели, предпочитали молчать. Что уж теперь проповедовать перед глухими, просвещать слепых? Разве уберечь их теперь от того движения, которое их уносит?
На нас надвигается ужасающее будущее, оно настигнет нас со дня на день, мы погрузимся в него, сами того не понимая, и нам останется только одно — в отчаянии умереть в мире, непригодном для жизни. Люди вечно сражались за владение землями, скоро они будут кромсать друг друга за доступ к воде. А когда закончится воздух, мы станем резать друг друзу глотки, чтобы иметь возможность дышать посреди руин.
Мы ждем от науки чудес, и скоро мы станем требовать от нее невозможного, но наши нужды ее превзошли, и никогда уже нам ее не хватит, нельзя требовать Рая на Земле, когда ее топчут несколько лишних миллиардов, неизбежным становится Ад и наука только способствует этому, когда пляшет под дудку наших полоумных пастырей. Будущее покажет, что единственными провидцами среди нас были Анархисты и Нигилисты.
Именно тогда, когда на рассвете этого века человек приблизился к чувству счастья, когда начал надеяться на будущее без болезней и голода, без каторги и террора, в этот самый момент случилось непоправимое и силы прошлого возвратились и восторжествовали как никогда прежде, несомые бесчисленными людскими потоками.
Хватило двух поколений для удвоения мирового населения, хватило трех — для утроения, в четвертом население увеличилось в семь раз, и наши религиозные и моральные лидеры, застигнутые врасплох, могли только заниматься демагогией и тянуть время, напуская тумана на наши истинные проблемы: и это преступление им не простится, ибо они останутся преступниками перед лицом будущего, они предпочли процветанию человечества собственное спокойствие, имея возможность просвещать народы и рассказывать им о духе наших орудий, они только прочнее утвердили народы во лжи и настолько позорно их обезоружили, что нет теперь бессилия под стать нашему.
Поэтому-то Анархисты и Нигилисты правы, когда их тошнит от якобы морального порядка, порядка хаоса под видом морали.
Нам нужно новое Откровение, которое провозгласило бы обветшалость тех, которые нам известны. Но известные нам Откровения никуда не исчезли, их мертвый груз в союзе с Фатумом обрушивается на нас, порядок и хаос образуют единство, которое нам не разрушить.