Я какое-то время обдумываю его вопрос.
– Мне нравилось, что меня считали умной, – говорю я. – Взрослые считали меня одаренной, особенно мои родители.
Митчелл внимательно смотрит на меня.
– Но тяжело было быть столь юной, – произношу я, и тут меня осеняет одна мысль. – Всю жизнь меня считали ботаником. И до первого курса колледжа у меня никогда не было парня. А потом появился Уильям. Мы встречались с ним четыре года, до того, как я встретила Стюарта. Собственно, поэтому Стю и сказал мне – еще до нашей помолвки, – что хочет, чтобы я спала с другими парнями. Он считал, что я упустила возможность насладиться молодостью или что-то в этом роде.
Я наблюдаю за Митчеллом, пока он что-то быстро записывает.
– К тому же это его заводит, – добавляю я.
Доктор кивает и молча смотрит на меня.
– И еще кое-что, – вспоминаю я. – Не знаю, важно это или нет, но у моих родителей тоже был открытый брак. Правда, они его так не называли. Моя мама спала с одним парнем, и отец поощрял ее поведение. В общем, как у нас со Стюартом. Но когда мы со Стюартом обсуждали такой формат брака, я не знала, что мои родители так жили.
Митчелл приподнимает брови, а ручка в его руке напряженно царапает бумагу.
К тому времени, когда наш сеанс заканчивается, я завалена домашними заданиями. Первое задание – отслеживать свои головные боли. Но второе задание намного важнее.
– Молли, – задумчиво произносит Митчелл, смотря на полоток и, видимо, собираясь с мыслями, а затем переводит взгляд на меня. – Ты рассказала мне, почему Стюарт считает, что ты должна состоять в открытом браке. И ты привела в пример отношения твоих родителей. Но ты так и не смогла сформулировать, что ты желала получить от этого соглашения. Поэтому я бы хотел, чтобы ты обдумала этот момент.
Я киваю, жалея, что не могу забрать Митчелла с собой домой.
Тем временем он продолжает, интонацией придавая следующим словам особое значение:
– И я настоятельно рекомендую тебе поговорить с матерью.
Глава 6
Я не была бы собой, если бы не взялась за выполнение домашнего задания со всей ответственностью.
Я прилежно отслеживала свои мигрени, но в них трудно было выявить какую-то закономерность. Голова могла заболеть, когда я отводила Нейта в класс, во время обеда или последнего урока или когда я забирала Дэниела из школы после уроков, а порой и в моменты, когда я вечером укладывала мальчиков спать. Или я могла резко проснуться в четыре утра, потому что во сне мою голову придавило огромным камнем. Я замечала, что выпивала по таблетке экседрина[15] перед запланированным свиданием со Стюартом, пытаясь сдержать приступы боли, чтобы изображать счастливую супругу, готовую к безудержному сексу. Я могла подумать о Мэтте и ощутить подступающую тошноту, а в глазах начинали мигать яркие вспышки. Все это загоняло меня в постель, и я, тихо рыдая под одеялом, надеялась, что смогу избавиться от головной боли и вытереть слезы до того, как меня найдут дети.
А что же еще провоцирует мои приступы? Размышления о двух других моих заданиях.
Почему я хочу, чтобы формат нашего брака стал открытым?
Действительно ли мне нужно поговорить с мамой?
В субботу я попросила Стюарта отвести мальчиков на игровую площадку, чтобы я смогла позвонить маме. В начале недели я отправила ей письмо на электронную почту с вопросом, сможем ли мы найти время для разговора. На самом деле мы с ней регулярно общаемся по телефону. Поэтому моя просьба была направлена на то, чтобы предупредить ее: этот разговор будет отличаться от нашего повседневного общения.
«Конечно же мы сможем поговорить. Как интригующе!» – написала мама в ответ.
Несколько дней я ломала голову, пытаясь придумать, с чего начать наш разговор. Ожидая, пока мама ответит на звонок, я мысленно прокручиваю в голове начало нашего диалога. В трубке раздается шуршание, и я снова вспоминаю о маминой реальности с ее новыми физическими возможностями.
– Привет, мама! – начинаю я, придавая голосу максимально позитивную окраску.
– Привет, милая, – отзывается мама, как будто отошла от телефона очень далеко. – Ох, прости. Подожди минутку, я правильно возьму трубку.
Я вспоминаю телефонные разговоры с бабушкой за несколько месяцев до ее смерти. Чаще всего она переворачивала телефон динамиком вверх, и мне приходилось громко кричать, чтобы она перевернула его. По крайней мере, мама знает о том, что что-то не так.
– Так-то лучше! – мама говорит не так быстро, как раньше, но я слышу бодрость в ее тоне, как и всегда. – Так в чем дело? Признаюсь, твое письмо заинтриговало меня.
Я делаю глубокий вдох и, пока не передумала, произношу заготовленную заранее вводную фразу:
– Ну, я сейчас хожу к психотерапевту, и он задал мне пару домашних заданий. И одно из них – обсудить кое-что с тобой. Но я не знаю, с чего начать.
– Понятно! – отвечает она. Иногда я думаю, что моя мама могла бы с легкостью пройти прослушивание на роль неунывающей Джун Кливер[16]. – Ну в таком случае я предлагаю тебе просто начать говорить!
Хотя я догадывалась, что мама отреагирует на мою фразу именно так, мне никогда не удавалось заранее составить текст своей следующей реплики. Я делаю глубокий вдох и чувствую, как меня сносит потоком слов, которые я вовсе не собиралась произносить.
– Хм, ну хорошо. Несколько лет назад Стю захотел, чтобы я переспала с каким-нибудь другим мужчиной, так же как папа когда-то сказал тебе, что ты должна завести роман на стороне. И я так и сделала. Его зовут Мэтт. Наши отношения продолжались какое-то время, но теперь он больше не хочет со мной разговаривать. А еще я думаю, что у нас со Стюартом сейчас все хорошо, но переживаю, что могла разрушить свой брак. И я не уверена, что мне стоит делать что-то подобное снова. Я очень скучаю по Мэтту, но не знаю, действительно ли я скучаю по нему или просто мне не хватает тех ощущений, которые я получала рядом с ним. И я все еще люблю Стюарта, но я не думаю, что смогу принять его отношения с другими женщинами. И сейчас я в полном раздрае, меня постоянно мучают мигрени, и я не знаю, что мне делать.
Как только я закончила говорить и вдохнула воздух, слезы хлынули из моих глаз. Не знаю, насколько мама смогла разобрать мой словесный поток, но я больше не могу говорить. Я зажимаю телефон между левым плечом и ухом и тянусь к коробке с салфетками, стоящей на тумбочке.
– О милая, – начинает мама. – Ты так долго держала это в себе. Я так рада, что ты рассказала мне об этом.
– Правда? – спросила я, шмыгнув носом. – Я боялась тебе сказать. В последний раз, когда я заговорила о тебе и Джиме, ты выглядела очень… ну как-то неловко…
Я избегаю называть то мамино состояние чувством стыда. С прошлого нашего разговора на эту тему прошло уже больше десяти лет, и в моей памяти он все еще окутан дымкой послеродового истощения. Но сейчас, когда я резким движением сорвала пластырь с этой раны, сдерживающей воспоминания, я буквально наяву вижу, в какой напряженной позе тогда замерла мама. Я слышу ее тихие слова: «Я была девственницей, когда мы поженились. Твой отец думал, что такая интрижка придаст мне уверенности. Это было так давно».
– Наверное, так и было, – отвечает мама. – И я до сих пор не хочу делиться интимными подробностями моей жизни. Но если тебе нужно поговорить об этом – что ж, это другое дело.
– Хорошо, – говорю я. – Думаю, не стоит обсуждать детали, но у меня есть пара вопросов. Так, для общей информации.
– Ладно, – соглашается она. – Задавай.
– Как ты думаешь, если я буду спать с другими мужчинами, это разрушит мой брак?
– Определенно нет, – отвечает мама с такой уверенностью, что я невольно прыскаю смехом. Она тоже смеется. И я снова вспоминаю, как она заливалась звонким смехом, разговаривая с Джимом по телефону. Это моя настоящая мама. Не тот образ примерной и счастливой матери, которому я пыталась подражать в детстве, а цельная личность – та, что бросила вызов правилам и призывает свою дочь сделать то же самое, да еще и вдобавок ко всему смеется над этим.
– Но почему ты так уверена? – спрашиваю я, когда мы успокаиваемся.
– Потому что у вас со Стюартом есть два волшебных ингредиента, – отвечает мама ровным голосом. – Вы разговариваете друг с другом и любите друг друга. Если вы будете продолжать делать две эти вещи, погружаясь в новый опыт, ваш брак станет только ярче и крепче.
– Ты говоришь так, будто это все просто. А вам с папой было легко? Ты не ревновала? – спрашиваю я, выведывая важную информацию. – То есть, я полагаю, ты тоже разрешила ему спать с другими женщинами.
– Я не собираюсь обсуждать с тобой опыт твоего отца, – холодно чеканит мама, как всегда, не собираясь доставать скелеты из шкафа. Ее слова звучат размеренно, с паузами между ними. Она всегда говорит так, когда старается сдержать эмоции и контролировать мышцы рта. – Об этом ты должна поговорить с ним сама. – Я содрогаюсь при одной только мысли о том, чтобы спросить отца о его сексуальной жизни или поделиться с ним хотя бы крупицей информации о своей собственной. – Скажу только, что это было нелегко. Ничуть. Иногда мы не спали ночами, обсуждая все на свете. Но если бы передо мной встал выбор, начать все сначала или оставить как было, я бы ничего не изменила.
Когда она произносит эти слова, у меня в горле поднимается какой-то небольшой сгусток горечи.
– Но, мам, – начинаю я, – у тебя с Джимом были полноценные отношения. И ты до сих пор с ним дружишь. Может быть, поэтому ты ни о чем не жалеешь. Мы с Мэттом почти не виделись. И теперь я думаю, не было ли все это просто… не знаю… поверхностным.
– О милая, – отзывается мама. – Не волнуйся. Все еще впереди.
И только когда я кладу трубку, до меня доходит: в жизни мамы тоже должно быть что-т