– Ладно, – говорю я, не совсем понимая, на что соглашаюсь.
На фотографии, сделанной во время церемонии кэнсю, я сижу в первом ряду. Я такая маленькая. На мне моя самая красивая одежда: блузка пастельного оттенка и юбка цвета хаки. Носки на моих ногах натянуты до колен, и, согласно японскому обычаю, я, как и все остальные, без обуви. Мои длинные волосы светло-песочного цвета, который я уже почти не помню, разделены по пробору и подколоты двумя заколками. Я серьезна и неулыбчива, что резко контрастирует со стоящей за мной мамой, которая сияет.
Гнев бурлит внутри меня.
– Раньше я никогда об этом не задумывалась, – говорю я Митчеллу. Я начинаю складывать пазлы воедино, и итоговый результат вызывает тревогу.
– Но Джим – причина, по которой моя мама вообще попала в Махикари. И с ее стороны было довольно нелепо просить меня присоединиться к их культу. Не то чтобы она называла это учение культом. Но лечение без лекарств? И все эти деньги, которые она им отдавала. Как мама могла внушить десятилетнему ребенку всю эту чушь? Ведь я была в возрасте Нейта!
Митчелл смотрит на меня с сочувствием.
– Очень часто люди вспоминают или даже заново переживают какие-то события из детства, когда их собственные дети находятся в том же возрасте.
Я киваю, представляя себе ту маленькую десятилетнюю заболевшую Молли, которая стоит рядом с Нейтом. Я ощущаю, как во мне поднимается желание защитить эту малышку Молли. А еще я чувствую бессмысленное негодование. Ведь с того момента прошло уже больше тридцати лет.
– Но что мне со всем этим делать?
Митчелл переводит взгляд на потолок. Он ставит руки перед лицом, сложив из пальцев треугольник и подпирая указательными кончик носа. Доктор буквально закрывает этим жестом рот, чтобы даль себе время подумать над ответом.
– Молли, что тебе с этим делать – зависит только от тебя, – после паузы начинает он. – Похоже, ты действительно злишься на свою мать за то, что она вовлекла тебя в то, что должно было быть ее путешествием.
– Я на самом деле злюсь, – подтверждаю я. Мне приятно в этом признаться, хотя я не могу представить, как скажу матери о своих чувствах. Я невольно задумываюсь о том, каким обиженным становится выражение маминого лица, когда моя сестра злится на нее. И я не хочу, чтобы причиной ее расстройства была я.
– А еще ты переживаешь о том, как твой путь к открытому браку отразится на твоих собственных детях.
Я снова киваю, и вся моя ярость сменяется чувством вины.
– Прочувствуй то, что сейчас происходит с тобой. Каждую эмоцию. Сейчас самый благоприятный для этого момент, – мягко говорит Митчелл.
И я пытаюсь. В голове проносятся образы, каждый из которых поднимает эмоциональную волну. Я – мое горло, которое буквально горит от недолеченной инфекции. И снова я такая серьезная на фотографии в кэнсю. Джим за обеденным столом смешит мою маму. Дэниел, читающий слова «открытый брак» на ноутбуке Стюарта. Нейт, недобрым взглядом провожающий мужчин, которые мне улыбаются.
Когда наш сеанс заканчивается и я встаю с дивана, чтобы уйти, Митчелл говорит:
– Молли, сегодня ты показала себя довольно стойким человеком. – Его улыбка становится лукавой, и он отвечает на вопрос, который я не задавала ему вслух: – Между прочим, я считаю, что твоя мать испортила тебя ровно настолько, насколько это нужно.
В течение следующих нескольких недель Дэниел был озадачен вопросом о моем местонахождении.
– А куда ты идешь? – спрашивал он меня в очередной раз. – Ты действительно идешь к Джесси? А ты точно идешь в спортзал?
А Стюарт при этом продолжает приходить и уходить как ему вздумается, но старший сын не обращает на него ни малейшего внимания. Меня гложет чувство вины, но в то же время меня поглощает ярость, и я выплескиваю на Стю оба этих чувства.
Поздней ночью за закрытой дверью нашей спальни я взрываюсь:
– Почему Дэниел не спрашивает, куда ты идешь?! – Я не кричу, но негодование разрывает меня на части. – Почему никого не волнует, что отцы занимаются сексом, а каждая мать должна быть треклятой Девой Марией?
– Может, тебе стоит воспринимать это как комплимент, – резонно замечает Стю. – Ты нужна ему больше, чем я. Или, может быть, он беспокоится о тебе.
– Ни от одного из этих вариантов мне не становится легче.
– Как насчет того, чтобы я поговорил с нашим сыном по-мужски?
– И что ты ему скажешь? – спрашиваю я.
– Предоставь это мне, – отвечает муж.
На следующий день мне приходится сжать в кулак всю свою силу воли, чтобы не подслушивать их разговор. Я достаточно хорошо знаю своих мужчин, чтобы с уверенностью сказать, что ни один из них никогда не расскажет мне подробностей из этого разговора. Вернувшись в спальню, Стю говорит мне, что все прошло хорошо. А Дэниел просит меня поговорить с ним наедине.
– Мам, прости, что я все время спрашиваю, куда ты идешь, – начинает он. – Я знаю, что это твое личное дело. И это несправедливо, что я никогда не устраиваю папе такой допрос с пристрастием.
– Все в порядке, милый, – отвечаю я, как и обычно, удивляясь своему рассудительному и не по годам развитому мальчику. – Просто я не думаю, что ты на самом деле хочешь знать, иду ли я на свидание. А иногда я могу действительно идти к Джесси или в спортзал.
– Ага, – соглашается он задумчиво. – А ты можешь просто солгать мне? Я постараюсь не спрашивать, куда ты идешь, но если вдруг спрошу, ты можешь просто соврать, если действительно идешь на свидание?
Разумеется, именно это я и делала все это время. Но разрешение, которое он мне дает, признание Дэниелом того, что моя ложь в его интересах, немного снижает чувство вины, которое породила моя нечестность. Но все же стыд остается.
В следующий раз с Лео мы встречаемся после долгого перерыва. Он отправился в плавание с друзьями из Нью-Йорка в канадские воды. В течение нескольких недель он присылает фотографии, на которых стоит на лодке, загорелый и обдуваемый ветром, или фотографируется перед безвкусной вывеской на фоне живописного портового городка. На электронную почту от него приходят сообщения, которые едва ли можно воспринять как приглашение: «Когда-нибудь ты должна отправиться в плавание – со своей гитарой!»
На следующий день после возвращения Лео присылает сообщение рано утром, практически умоляя меня приехать. Но умолять и не нужно. Дети уже в школе, и приглашение на полуденный секс без вопросительного взгляда Дэниела мне в спину – как раз то, что нужно.
Я быстро принимаю душ и запрыгиваю в вагон метро, следующий в центр города. Пока я иду по улице к квартире Лео, я пытаюсь разглядеть себя в витринах магазинов и небольших зеркалах. Проверяю свой макияж и надеюсь, что капельки пота, скапливающиеся у линии роста волос, не испортят его. Лео встречает меня у двери, как обычно, полуодетый, и совместными усилиями меньше чем за минуту мы оба остаемся без одежды. Наши встречи всегда проходят по одному сценарию, но в этот раз все иначе.
Наверное, не зря за моряками закрепилась такая своеобразная репутация изголодавшихся по женскому вниманию мужчин. Ведь они подолгу находятся в море без доступа к женщинам. В тот день наш секс хоть и был по обоюдному согласию, но он был грубым. Значительно грубее, чем обычно, и жестче, чем я хотела. Я отдаюсь желаниям Лео и пытаюсь подавить свои. В порыве страсти мужчина сильно прикусывает мою губу. Оставленная им лиловая отметина еще несколько дней напоминает о себе болью. И как только наш секс подходит к логическому завершению, вместо привычных разговоров мы прощаемся. У Лео накопилось слишком много дел. Он благодарит меня за то, что я так быстро приехала, и… выпроваживает за дверь.
Даже когда я иду по улице в сторону метро, я сомневаюсь в своих ощущениях от этой встречи. Но саднящая боль в губе не позволяет мне лгать себе.
Почему я не остановила его? Почему я не сказала ему о том, что он ранил мои чувства? Почему я не сказала, что почувствовала себя как второсортный бургер из доставки? Он просто сожрал меня, даже не воспользовавшись тарелкой, приборами и салфетками. А ведь действительно, кто я такая? Я не особенная. Я не его любимая девушка. Я даже не любовница Лео. Я просто его интрижка. Девушка, согласная на быстрый секс. Чего я вообще ожидала?
Следующую сессию с Митчеллом я начинаю с признания.
– Я чувствую себя дерьмово. Я думала, что путь к свободе должен быть веселым, – говорю я.
– Ничего не бывает веселым всегда, – отвечает Митчелл, а я, понимая, что его слова звучат логично, тяжело вздыхаю. – Давай подробнее обсудим твои чувства. Слово «дерьмово» звучит весьма образно.
– Хорошо, – соглашаюсь я. – Как насчет «я себе неподвластна»? Как будто я просто поддаюсь тому, что хотят мужчины. Я совершенно не отстаиваю свои интересы. Безусловно, получать внимание и секс приятно, но это все так кратковременно. А потом я чувствую себя дерьмово. Прости… Я имею в виду, что после чувствую себя опустошенной.
Сам факт произнесения этого слова вслух поднимает это чувство на поверхность. Опустошенность. Пустота. Я чувствую пустоту. Слезы с новой силой текут из глаз, и я тянусь за салфеткой.
Митчелл делает паузу, давая мне время прийти в себя. Он смотрит в потолок, по своей привычке обдумывая, что сказать дальше.
– Молли, позволь мне спросить тебя кое о чем. На твой взгляд, что противоположно этому чувству? Чувству пустоты.
– Противоположно? – переспрашиваю я, задумавшись. – Полагаю, наполненность?
– Отлично, – говорит Митчелл. – А теперь давай на мгновение отвлечемся от тех поступков, которые приводит тебя к ощущению опустошенности. Вместо этого я хотел бы, чтобы ты подумала над обратной стороной этой ситуации. Можешь ли ты вспомнить несколько моментов, когда ты чувствовала себя наполненной?
Я погружаюсь в свои мысли. В какие моменты я