– И папа его так называл? То есть он считал, что Джим действительно играет такую роль в твоей жизни?
– О да. Папа считал, что Джим был очень важен для меня. И в сексуальном, и в духовном плане, – добавляет она. Я морщусь при мысли о том, что отец использовал слово «сексуальный» для описания моей матери. Меня захлестывает волна сочувствия к Дэниелу. Никто не хочет думать о своих родителях в таком ключе. Но, помимо этого, я также восхищена. Значит ли это, что мой отец испытывал истинную сорадость? Что он был счастлив, что мама отправилась в свое собственное путешествие, в котором были и секс, и духовность, даже без него?
– А потом, разумеется, был Будда.
Я вынырнула из своих мыслей.
– Будда?
– Ну это было еще одно кодовое имя, конечно же.
И невольно я вспоминаю разговор с мамой после того, как закончились мои отношения с Мэттом: «О милая. Все еще впереди».
– А кем был Будда? – спрашиваю я.
Мама какое-то время молчит.
– Ты правда не знаешь?
– И она была права? Ты знала, кто скрывается за прозвищем Будда? – спросил Митчелл несколько дней спустя, когда я возобновила наши сеансы. Теперь, когда мы со Стю вместе ходим на терапию к Эвелин, мои индивидуальные сеансы проходят только раз в месяц. Митчелл уже несколько раз притормаживал мой рассказ, уверяя, что у нас достаточно времени. Я удивилась, когда, взглянув на часы, поняла, что за пятнадцать минут приема успела рассказать ему предысторию о парной терапии, Карле и моей маме. Я даже не забыла поделиться с Митчеллом комплиментом, который Дэниел сделал нам со Стюартом на семейном празднике в честь четырнадцатилетия старшего сына: «Вы, ребята, идеальный баланс – не скучные, но и не сумасшедшие».
– Я не сразу поняла, – отвечаю я. – Но я надавила на маму, чтобы она мне рассказала, кто он, и тогда все встало на свои места.
Будда был сенсеем айкидо (боевого искусства, имеющего более глубокие духовные корни, чем карате или дзюдо). Во время первого визита моей мамы с Джимом в додзё Махикари Будда дал ей свою визитку, пригласив прийти в другое его додзё на занятия по айкидо. Мама пошла, надела форму ги и начала свой путь с белого пояса. Иногда я ходила на детские занятия, смысл которых в основном заключался в умении группироваться и кувыркаться по полу. Я познакомилась с Буддой, но вряд ли вспомню его настоящее имя.
– Мама сказала мне, что у Будды были проблемы со здоровьем, что-то с почками. И несмотря на то что Джим первым рассказал ей о Махикари, именно Будда попросил ее стать членом клуба. Он хотел, чтобы она могла передавать ему «божественный свет» или что-то в этом роде. И вдобавок ко всему, – я делаю глубокий вдох, – это Будда сказал ей перестать встречаться с Джимом. Он был не против того, чтобы моя мама была замужем, но мысль о том, что у нее есть другой любовник, заставляла его испытывать чувство ревности. Поэтому она сделала то, что он хотел. Она перестала встречаться с Джимом. Ну, по крайней мере в романтическом смысле.
– И что это значит для тебя? – спрашивает Митчелл, потянувшись за своим блокнотом. Должно быть, он предвидит озарение. А меня пугают возможные варианты.
– Ну это заставляет меня усомниться в том, что моя мать вообще когда-то что-то делала для себя, – отвечаю я. – Ведь встречаться с другими мужчинами было идеей отца. А потом все эти ее духовные поиски себя были продиктованы мужчинами, с которыми она была в отношениях. Даже имена им давала: Иисус Христос и Будда. Как будто они божественные существа или что-то такое. Будто у этих людей есть ответы на все вопросы, а она просто следует за ними. Как прилежная ученица.
Митчелл ободряюще кивает, делая пометки.
– И вот что я думаю: не в этом ли источник «подавленного гнева», о котором она мне говорила. – Я делаю паузу, а Митчелл прекращает писать и выжидающе смотрит на меня. – Меня это немного пугает, – продолжаю я. – Я думала, что ее сексуальная свобода – это единственный глоток воздуха, что у нее был. Но что, если это была всего лишь… ну не знаю, иллюзия свободы? – Я чувствую, как к глазам подступают слезы.
– И я полагаю, – начинает Митчелл, глядя на волшебное место на потолке, которое дает ему все ответы, – что теперь ты обеспокоена этим же? Что открытый брак тоже дает тебе лишь иллюзию свободы?
Я молча киваю, потянувшись за салфетками, моими верными спутниками в терапии.
– Ведь Карл тоже просил меня перестать встречаться с другими мужчинами.
– Ну не совсем так, – поправляет Митчелл. – Мне показалось, он сказал, что твои свидания с другими мужчинами заставляют его ревновать, но действительно ли он просил тебя прекратить это делать?
– Нет, – говорю я. – Думаю, нет. Я тоже считаю, что это было верным решением для меня, но сейчас мне трудно доверять своим инстинктам. Что, если я просто делаю то, чего хотят Стюарт и Карл?
– Это очень важный вопрос, который тебе нужно задать себе.
Теперь я перевожу взгляд на потолок. Почему когда Митчелл смотрит туда, его посещают хорошие идеи, а я смотрю – и ничего?
– И вот еще что. Мартина хочет со мной познакомиться. И я не знаю, как к этому относиться. Думаю, в этом нет ничего такого. К тому же я знаю, что Карл будет счастлив, если мы поладим друг с другом.
– Хорошо, – кивает Митчелл, возвращаясь к своему блокноту. – А если взглянуть на это с другой стороны? Что говорит твоя интуиция?
– У меня нехорошее предчувствие. Мне кажется, что все станет еще сложнее. Сейчас у нас отличная система. Я прихожу к ним в квартиру, а она уходит к своей подруге, и нет никакой неловкости.
Митчелл кивает, не поднимая на меня глаз, и продолжает писать.
– Но в книге «Этика бл**ства» говорится, что это хорошая идея – познакомиться с партнерами своего партнера. Что мы, скорее всего, представляем себе худшее, но обычно все заканчивается хорошо. И мне даже немного любопытно.
Митчелл улыбается мне, продолжая молчать.
– Но как мне все-таки поступить? – настаиваю я.
– Молли, нет правильного ответа. Просто обращай внимание на свои внутренние сигналы. А теперь давай обсудим, когда ты придешь ко мне в следующий раз.
Этой ночью на Нью-Йорк обрушивается сильная метель, которая сметает все мои тревожные размышления о Карле, Мартине, моей маме, Стюарте и Киви. Поскольку школьные занятия обоих детей отменены, а крыльцо само себя не почистит, я и не замечаю, как отвлекаюсь от всех мыслей.
После обеда Нейт умоляет меня покататься с ним на санках в Проспект-парке. Пока мы пробираемся по сугробам к Седьмой авеню, я чувствую, как в кармане моего зимнего костюма завибрировал телефон. Надеясь, что это сообщение от Карла, я стремительно стягиваю зубами перчатку с руки и пробираюсь под одежду, чтобы проверить.
«Привет, Молли! Ты от снега получаешь удовольствие?» – пишет он, и, как обычно, его немецкий вариант построения предложений заставляет меня улыбнуться.
«Да! Я уже веду Нейта на горку, кататься на санках!» – пишу в ответ, набирая текст большим пальцем.
«Мы тоже идем кататься на санках! У подруги Мартины есть дети, и она пригласила нас! Встретимся на вершине холма!!»
Так много восклицательных знаков. Так мало времени, чтобы обдумать слова, за которыми они стоят. Я чувствую, как тяжелеет моя голова, а ноги немеют. Я погружаюсь в раздумья и постепенно замедляю шаг.
– Давай, мама! – кричит Нейт, подбадривая меня двигаться вперед.
Через десять минут мы дойдем до парка. При росте 190 сантиметров и весе в 114 килограммов Карла будет трудно не заметить, но все же я осматриваю окрестности, чтобы не быть застигнутой врасплох. Сын слишком взволнован предстоящим весельем, чтобы заметить мою рассеянность, и бросается на поиски своих друзей в толпу у горки. Я снимаю перчатки, чтобы напечатать еще одно сообщение Карлу: «Мы здесь!» Едва я нажимаю кнопку «Отправить» и поднимаю глаза, как вижу его, стоящего на небольшом холме и машущего мне рукой. Я догадываюсь, что из тех двух женщин, что стоят рядом с ним, та, которая пониже ростом, – Мартина. Я неуверенно машу в ответ.
Когда они приближаются, подруга Мартины со своими детьми сворачивает в сторону горки. Я делаю несколько шагов им навстречу и останавливаюсь. А я могу обнять Карла? Или лучше обнять Мартину? Застыв в нерешительности, я держу руки прижатыми к бедрам и, по-идиотски улыбаясь, киваю им. Карл решительно заключает меня в объятия и целует в обе щеки на свой европейский манер. Мартина смотрит на нас с таким перекошенным выражением лица, что я решаю быстро подойти к ней и поздороваться таким же образом, чтобы сделать взаимодействие с этой парой равнозначным. Она принимает меня довольно напряженно.
– Привет, Мартина, – говорю я, надеясь, что холодная погода скрывает мое покрасневшее лицо и легкую дрожь в теле. – Рада наконец-то с тобой познакомиться!
У Мартины вырывается короткий смешок, больше похожий на насмешку.
– Я тоже. Карл часто о тебе говорит, – говорит она и бросает на него косой взгляд.
Я выразительно смотрю на Карла, пытаясь намекнуть ему, что было бы неплохо стереть эту самодовольную ухмылку с его лица. Но он продолжает радостно смотреть на нас по очереди.
– Это так забавно! Все равно что встретить своего учителя на продуктовом рынке! – говорит он и смеется над своей шуткой.
Позади Карла я замечаю Нейта, который бежит ко мне. Он бросается в центр нашего треугольника и нарушает воцарившуюся неловкость.
– Мам, пойдем, посмотришь, как я съезжаю с горки! – прохрипел сын, поправляя шапку.
– Хорошо, – спокойно говорю я, скрывая свой восторг от такой удачной перспективы. – Но сначала поздоровайся с моими друзьями.
– Здрасте, – он неопределенно взмахивает рукой. – Ну пойдем, мам!
«Мой мальчик», – с гордостью думаю я, пока Нейт тянет меня прочь.
– Пока, Карл! Пока, Мартина! Было так приятно с вами познакомиться!
– Взаимно, – говорит она.