лишь пешкой в их странной игре. Мартина уважала женщин с консервативными взглядами на отношения. Задача Карла заключалась в том, чтобы знакомить их с Мартиной. Вполне возможно, что у Карла неожиданно возникли настоящие чувства ко мне, и из-за этого Мартина потребовала, чтобы он разорвал все отношения со мной. Но если это так, почему он не написал мне хотя бы последнее сообщение или письмо? Почему не написал хотя бы короткого «Прощай!» или хоть что-то, что позволило бы мне не чувствовать себя столь ужасно использованной?
«Может, это карма, – думаю я. – Мэтт встряхнул наш брак, а я сыграла такую же роль в браке Карла».
* * *В то же время я чувствую себя раком-отшельником, который перерос свой панцирь. Я в ужасе бегу по пляжу, голая и уязвимая, оглядываясь по сторонам в поисках нового пристанища. В какой-то момент я решаю обратиться за советом к Джесси. И вот мы сидим у нее на кухне. Между нами стоят две чашки кофе и большая пачка салфеток. Я рассказываю ей сагу о «К-Марте» – это сокращение вызывает у нее приступ смеха – и благодарю за то, что она тогда дала мне номер Митчелла.
– Прости, что я так долго с тобой не общалась, – говорю я в перерывах между вытиранием глаз и высмаркиванием носа. – Думаю, я избегала тебя, потому что боялась того, что ты скажешь. И я знала, что ты будешь права.
Она снова смеется.
– И в чем именно я была бы права?
– Не знаю, – отвечаю я, пожав плечами. – Может быть, в том, что я слишком много беспокоилась о нуждах других людей и не уделяла достаточно внимания своим собственным.
Джесси молча кивает. Сейчас она переживает не лучшие времена, ведь недавно бросила пить.
– То, о чем ты говоришь, напомнило мне одну мысль, которую я услышала на собрании анонимных алкоголиков. Теория о «правильном размере». Честно, я все еще пытаюсь ее до конца осознать. – Она замолкает и делает глоток кофе.
– А можешь привести пример? – спрашиваю я. Теперь я понимаю, как скучала по нашему общению. У нас так ловко получается чередовать смешные шутки с обсуждением серьезных тем из наших жизней.
– Ну, например, мои отношения с алкоголем. Он занял слишком большую часть моей жизни. Я не могла и для прожить без него, поэтому слишком много времени проводила в раздумьях о том, когда же я смогу выпить. А потом я срывалась и выпивала так много, что наутро чувствовала себя ужасно. Я просто не могла держать себя в руках. Поэтому я решила, что должна бросить пить. Думаю, тебе знакома эта ситуация. Вот, например, когда Стюарт расстроился из-за того, что ты не могла перестать говорить о Карле и Мартине. Или когда тебе казалось, что ты сходишь с ума, потому что зациклилась на том, как справиться со всей этой ситуацией.
На какое-то мгновение я погрузилась в раздумья. Мы не спеша потягивали кофе, и я вздохнула.
– Да, ты права. Это определение мне подходит. Отношения с Карлом определенно были мне не по размеру.
– Но это не подразумевает, что тебе стоит отказаться от такой формы брака, – подытоживает подруга, чем вводит меня в замешательство. – Видит Бог, я бы хотела уметь соблюдать меру и не отказываться от алкоголя. Возможно, тебе нужно просто спросить себя: а сможешь ли ты сделать свой открытый брак «подходящей тебе» частью жизни?
И это действительно хороший вопрос.
* * *Как-то вечером я помогаю Нейту с решением блока задач по математике, который он должен был разобрать к последнему дню занятий перед каникулами. Эта та история, которая для нас обоих стабильно заканчивается слезами. И пока Нейт отдыхает от уравнений, я поднимаюсь в спальню и выплескиваю все свое негодование на подушку, колотя ее до изнеможения. После этого мигрень, подкрадывающаяся по краю моего сознания, отступает. Позже вечером я сажусь за компьютер, набираю в поисковике словосочетание «женский бокс» и вскоре нахожу ссылку на «класс по боксу только для прекрасных дам».
Я записываюсь на вводный курс занятий на ближайшие четыре субботы. На первом занятии нас пятеро, а к последней неделе осталось только двое: я и еще одна девушка. Мне еще не довелось отработать реальный удар, но я уже прыгала на скакалке, отрабатывала шафл (базовую технику передвижения на ринге) и сделала сотни берпи (упражнение на все группы мышц, включает в себя планку, отжимания и прыжки). Мне не терпится присоединиться к «настоящему» классу на следующей неделе.
Кроме того, в моей жизни нашлось место для новой приятной привычки, ведь в зал и обратно я езжу на метро. С собой я беру несколько выпусков любимого журнала мамы. Подписку на него она подарила мне еще на прошлое Рождество. Журнал приходит ежемесячно, в нем авторы печатают личные эссе, поэзию и дополняют прекрасными фотографиями. На обороте июньского номера я увидела информацию о выездном мероприятии для писателей в Северной Каролине.
– Ты хочешь поехать? – спрашиваю я маму по телефону тем же вечером. Мама на пару минут притихла.
– Серьезно? Но как?
– Папа может отвезти тебя в аэропорт, а я встречу тебя сразу в Шарлотте[36]. Мы возьмем напрокат машину и инвалидное кресло для тебя и снимем двухместный номер, чтобы я могла помочь тебе добираться до ванной и просто была рядом.
Я слышу, как звенит от подступающих слез ее голос:
– Молли, я не могу представить себе ничего более чудесного.
За неделю до поездки мы вместе выбираем интересные мероприятия из списка предложенных. Мы решаем посещать одни и те же семинары, чтобы я была рядом с мамой и в любой момент могла помочь. Она хочет проработать какие-то нюансы, связанные с поэзией, а я в это время планирую написать несколько песен и наиграть их на гитаре. Я с нетерпением жду этой поездки, но Митчелл предупредил меня, чтобы я остерегалась Отличницы-Молли.
– Она на все будет отвечать «да», – напомнил он мне на сеансе. – А вот Истинная Молли, скорее всего, потом будет обижаться.
И он был прав: к концу первого вечера (после того как я забрала маму из аэропорта, проехала почти сто пятьдесят километров по туманным горным дорогам, успела поужинать в кругу остальных участников мероприятия и познакомиться с ними) у меня началась сильная мигрень. Помогая маме снять компрессионные носки и разложить лекарства на прикроватной тумбочке, я изо всех сил старалась удержать на лице подобие улыбки. Я боюсь принимать свои обезболивающие, ведь если я буду спать слишком крепко, то могу не услышать маму, когда она позовет меня ночью.
Я лежу в постели и корчусь от боли. Сейчас даже подушка кажется мне жесткой как камень, и каждое соприкосновение с ней равносильно удару по черепу. Моя мама так прекрасно проводит время. И я не хочу портить ей все, дав понять, как мне больно. Но сквозь боль пробивается одно воспоминание. Те слова, которые она сказала мне, когда просила десятилетнюю Молли присоединиться к обществу Махикари: «Ты сделаешь меня самой счастливой матерью на свете».
Разве я когда-нибудь переставала чувствовать это давление, которое обязывало меня сделать ее (а позже Стюарта, моих детей, Карла) счастливой? Удовлетворять все потребности окружающих, кроме своих собственных?
«Как я вообще могу понять, в чем заключаются мои собственные потребности?» – спрашивает меня мигрень.
Ночевать с мамой – все равно что сторожить сон новорожденного. Она будит меня только один раз, около часа ночи, чтобы попросить помочь ей добраться до ванной. Но я все равно постоянно прислушиваюсь и держу ухо востро, так же как раньше лежала в ожидании ночных криков Дэниела или Нейта. Я едва погружаюсь в спасительный сон, когда сквозь тонкие занавески пробиваются первые лучи рассвета, и в следующее мгновение меня будит мамин портативный будильник. На часах шесть утра.
Ей нужно целых два часа, чтобы подготовиться к новому дню. Первый шаг – прием лекарств. После восьмичасового перерыва между приемами ее тело становится таким же слабым, как у куклы-марионетки без удерживающей конструкции. Проходит почти тридцать минут, прежде чем таблетки начинают действовать, и тогда (с моей помощью) она может добраться до ванной. Но в то же время ни одна из ее мышц еще не способна оперативно реагировать на мамины попытки ими управлять, включая те, которые отвечают за удержание мочи.
– Мне так жаль, что тебе приходится иметь дело с этим безобразием, – стыдливо произносит она, опустив взгляд на мокрую сорочку.
– Все в порядке, мам, – отвечаю я. – Ничего страшного.
И, по правде говоря, это действительно не проблема. Мама использует специальные ночные прокладки и спит на одноразовой пеленке. Все, что мне нужно сделать, – собрать это все и выбросить в мусор, а ее сорочку убрать в пакет. Но я вижу смущение на ее лице и испытываю собственный стыд за то, что забыла придать лицу нейтральное выражение. Несмотря на боль, отдающую в виски, и чувство тошноты, что ее сопровождает, я заставляю себя улыбнуться.
– А давай лучше примем горячий душ, – предлагаю я с фальшивой бодростью в голосе.
Но вскоре выясняется, что двух часов на сборы недостаточно. Столовая находится на другом конце нашего центра, и я толкаю коляску перед собой по гравийной дорожке, чтобы успеть на завтрак. Мы опаздываем уже на полчаса. И мама волнуется. Ей обязательно нужно поесть перед вторым приемом таблеток, а первое занятие начинается в девять.
– Не переживай, мам, – говорю я. – Я посажу тебя за стол и принесу что-нибудь. Как насчет овсянки?
– Спасибо, родная, – говорит мама и нервно оглядывается по сторонам, смотря на столы с другими участниками мероприятия. Я вижу на ее лице страх перед простым общением с людьми.
Заметив полупустой стол, я уверенным шагом направляюсь к нему, широко улыбаясь.
– Доброе утро! Меня зовут Молли, а это моя мама, Мэри. Можем ли мы присоединиться к вам?
– О да, конечно! – восклицает тучная женщина с длинной седой косой. Я аккуратно подкатываю мамино кресло к столу. Женщина с улыбкой протягивает матери руку.