– Скажи, а тебе когда-нибудь снился Уилли Шинер? – спросил доктор, сидевший рядом с Лорой на кушетке в маленьком кабинете, выделенном для него в приюте Макилрой.
– Дважды. Конечно, в кошмарных снах. Но ведь у детей бывают ночные кошмары.
– А Нина тебе тоже снится в кошмарных снах?
– Нет, что вы! Это чудесные сны.
Доктор не скрывал своего удивления:
– Но когда ты думаешь о Нине, тебе ведь становится грустно?
– Да. И все же… я помню, как нам было весело заниматься шопингом. Примерять платья и джемпера. Я помню ее улыбку и смех.
– Ну а как насчет угрызений совести? Ты чувствуешь себя виноватой из-за того, что случилось с Ниной?
– Нет. Быть может, Нина осталась бы в живых, если бы я не поселилась у них и не привела за собой Шинера. Но я не считаю себя виноватой. Я изо всех сил пыталась стать для них хорошей приемной дочерью, и им было со мной хорошо. Просто жизнь швырнула в нас кусок торта с заварным кремом. И тут нет моей вины. Ведь никогда не знаешь, когда в тебя залепят куском торта. А если ты видишь, как в тебя летит торт, это уже не эксцентрическая комедия.
– Кусок торта с заварным кремом? – озадаченно переспросил доктор. – Значит, ты воспринимаешь жизнь как эксцентрическую комедию? Вроде «Трех балбесов»?
– Отчасти.
– Выходит, жизнь – всего-навсего смешная шутка?
– Нет. Жизнь – это одновременно и грустно, и смешно.
– Но как такое возможно?
– Если вы не знаете, – ответила Лора, – тогда, быть может, именно я должна задавать здесь вопросы.
Лора заполнила множество страниц дневника заметками о докторе Уилле Буне. Но о своем ангеле-хранителе не написала ни слова. Она вообще старалась о нем не думать. Он ее подвел. Лора уже привыкла рассчитывать на него. Его совершенные ради нее подвиги позволяли Лоре чувствовать себя особенной, и это чувство избранности помогло ей приспособиться после смерти отца. А теперь она чувствовала себя глупо из-за того, что рассчитывала выжить, полагаясь не на себя, а на кого-то другого. Лора по-прежнему хранила записку, которую незнакомец оставил ей на письменном столе после похорон отца, но давно ее не перечитывала. И с каждым днем она все сильнее уверялась в том, что ее ангел-хранитель – это лишь персонаж детских фантазий наподобие Санта-Клауса, фантазий, которые необходимо было перерасти.
В Рождество подруги вернулись в свою комнату нагруженные подарками от благотворительных организаций и частных благотворителей. Девочки затянули хором рождественские песни, и, к их немалому удивлению, Тэмми к ним присоединилась. Она пела низким дрожащим голосом.
А в последующие несколько недель Тэмми почти перестала грызть ногти. Ей не удалось полностью преодолеть свою замкнутость, но она казалась немного спокойнее и более довольной собой, чем прежде.
– Теперь, когда рядом нет этого извращенца, – сказала Тельма, – может, она снова станет нормальной.
В пятницу, 12 января 1968 года Лоре исполнилось тринадцать лет, но она не стала отмечать день рождения. Не было поводов для радости.
Ведь в понедельник Лору перевели в Касвелл-Холл – приют для детей старшего возраста, который находился в Анахайме, в пяти милях от того места, где остались ее подруги.
Рут с Тельмой помогли Лоре снести в вестибюль ее скромные пожитки. Лора даже представить себе не могла, что будет так сильно жалеть о расставании с приютом Макилрой.
– Мы переберемся туда в мае, – заверила подругу Тельма. – Второго мая нам стукнет тринадцать, и нас отсюда выставят. И мы снова будем вместе.
Когда появился социальный работник из Касвелл-Холла, Лора отказалась уезжать. Но ей пришлось.
Приют Касвелл-Холл размещался в перестроенном старом здании старшей школы, с выгороженными дортуарами, комнатами отдыха и кабинетами социальных работников. И атмосфера здесь была более казенной, чем в приюте Макилрой.
К тому же Касвелл-Холл оказался куда более опасным местом, поскольку в этом приюте содержались дети старшего возраста, причем многие из них были настоящими малолетними преступниками. Марихуана и наркотики в таблетках имели широкое хождение, а драки между мальчиками и даже между девочками считались обычным делом. Как и в приюте Макилрой, в Касвелл-Холле возникали свои группировки, но уже не безобидные, а имевшие опасное сходство с уличными бандами. Воровство здесь цвело пышным цветом.
Уже через несколько недель Лора поняла, что в этой жизни выжить могут лишь два типа людей: те, кто, подобно ей, Лоре, черпал дополнительные силы в щедрой любви, полученной в детстве, и те, кто был лишен любви, научился питаться ненавистью, подозрительностью и скудными дарами мести. Они одновременно и презирали потребность в человеческих чувствах, и остро завидовали тем, кому удалось их сохранить.
В Касвелл-Холле Лора ни на секунду не забывала об осторожности, но никогда не позволяла страху взять верх. Конечно, малолетние хулиганы наводили на всех ужас, но в то же время они были на редкость жалкими, а позерство и ритуальная свирепость делали их просто смешными. Здесь не было никого, кто понимал бы черный юмор так, как сестры Акерсон, и поэтому Лора заполняла мрачными шутками страницы своего дневника. В ожидании, когда близняшкам исполнится тринадцать, она находила отдушину в этих аккуратно записанных монологах. Для Лоры это было время самопознания и более глубокого понимания похожего на грубый фарс трагического мира, в котором она родилась.
В субботу, 30 марта Лора, сидевшая у себя с книгой в руках, неожиданно услышала, как соседка по комнате, плаксивая девочка по имени Фрэн Уикерт, рассказывает кому-то в коридоре о пожаре, во время которого погибли дети. Лора слушала разговор вполуха, но тем не менее уловила слово «Макилрой».
У нее внутри все похолодело, сердце замерло, руки онемели. Лора бросила книгу и выскочила в коридор, напугав девочек:
– Когда? Когда случился пожар?
– Вчера, – ответила Фрэн.
– Сколько детей п-погибло?
– Немного. Кажется, только двое. А может, и один ребенок. Но я слышала, что там чувствовался запах горелого мяса. Разве это не самая жуткая вещь…
Лора надвинулась на Фрэн:
– Как их звали?
– Эй, ты чего? А ну-ка отпусти!
– Назови их имена!
– Не знаю я никаких имен. Господи, какая муха тебя укусила?!
Лора не помнила, как отпустила Фрэн, не помнила, как оказалась за территорией приюта. Неожиданно она очутилась на Кателла-авеню, в нескольких кварталах от Касвелл-Холла. На Кателла-авеню, торговой улице района, кое-где не было тротуаров, и Лоре приходилось бежать на восток по обочине, вдоль которой с грохотом проносился транспорт. Приют Макилрой находился в пяти милях отсюда, и Лора не знала дороги, но, доверившись инстинкту, бежала, пока хватало сил, переходила на шаг, а затем снова бросалась бежать.
Конечно, самым разумным было сразу пойти к одному из воспитателей Касвелл-Холла и узнать имена погибших во время пожара детей. Однако у Лоры возникло странное чувство, будто судьба близнецов Акерсон зависит исключительно от ее готовности самостоятельно проделать пятимильный путь до Макилроя, чтобы узнать подробности происшествия, и если она попробует навести справки по телефону, то непременно услышит в ответ, что близняшки погибли. Конечно, это было чистой воды суеверием, но Лоре нужно было во что-то верить.
Тем временем на город спустились сумерки. Небо озарилось мутным красно-фиолетовым светом, рваные края облаков пламенели багрянцем. Но вот наконец вдали показался приют Макилрой, и Лора, к своему облегчению, обнаружила, что огонь пощадил фасад здания.
Несмотря на пульсирующую головную боль, Лора, насквозь пропотевшая и дрожавшая от изнеможения, увидев уцелевший особняк, не остановилась передохнуть, а, наоборот, ускорила шаг, чтобы преодолеть последний квартал. Она встретила шестерых детей в коридоре цокольного этажа, а еще троих – на лестнице. Кто-то окликнул Лору по имени, но она не стала останавливаться, чтобы спросить о пожаре. Она должна была увидеть все собственными глазами.
На верхней площадке пахло копотью. Лора уловила едкую смолистую вонь сгоревших вещей и кислый запах дыма. Открыв дверь на третий этаж, она обнаружила, что окна в обоих концах коридора распахнуты и работают электрические вентиляторы для циркуляции пропитанного дымом воздуха.
Дверь и дверная рама в комнате сестер Акерсон были новыми, неокрашенными, но стены вокруг обгорели и пестрели потеками сажи. Написанное от руки объявление предупреждало об опасности. Как и другие двери в приюте Макилрой, дверь в комнату близнецов не запиралась на замок. Поэтому Лора, наплевав на предупреждение, распахнула дверь, переступила порог и увидела то, чего больше всего опасалась увидеть: полное разорение.
Светильники в коридоре за спиной у Лоры и лиловый сумеречный свет за окном не позволяли толком разглядеть помещение, но она заметила, что испорченную мебель уже успели вынести и теперь здесь обитал лишь зловонный призрак пожара. Обуглившийся пол был вымазан сажей, но, похоже, уцелел. Зато стены сильно пострадали от пламени. Двери шкафов сгорели практически дотла, на расплавившихся петлях висели лишь несколько головешек. Оба оконных проема зияли черными дырами – стекла то ли лопнули от огня, то ли были разбиты пожарными – и были затянуты кусками прозрачной пластиковой пленки, пришпиленной к стенам. К счастью для других приютских детей, пламя не распространилось по сторонам, а пошло вверх и прожгло потолок. Над головой в полумраке чернели массивные балки чердака. Очевидно, пламя удалось вовремя сбить, не дав ему повредить крышу, поскольку неба Лора все-таки не увидела.
Она тяжело и шумно дышала, но не от усталости после трудной дороги от Касвелл-Холла до Макилроя, а потому что паника болезненно сжимала грудь, лишая возможности нормально вдохнуть. И каждый глоток горького дымного воздуха отдавал углем, вызывая тошноту.
Впервые услышав о пожаре в приюте Макилрой, Лора тут же догадалась о его причине, хотя и гнала от себя эту мысль. Тэмми Хинсен уже однажды застукали с банкой бензина для зажигалок и спичками, с помощью которых она собиралась себя поджечь. Узнав об этой попытке самосожжения, Лора сразу поняла, что намерения Тэмми были вполне серьезными, поскольку самосожжение стало бы идеальным видом самоубийства, а именно овеществлением пожиравшего ее внутреннего огня.