полагайся, — сказал он, указав на кресло, стоявшее на лужайке, — а я пока принесу вина.
— Бенджамин, погоди!.. — начала она, но тут же, вздохнув, прервала себя. — А впрочем, нет, ничего…
— Скажи то, что собиралась сказать.
Последовало минутное молчание, после чего Симона отвернулась и беспомощно развела руками.
— Я снова во всем запуталась… Извини!
Бенджамин немного помедлил, потом наклонился, и девушка уловила его дыхание.
— Держись за свою мечту, — тихо посоветовал он, поцеловал ее в лоб и убрал за ухо выбившуюся прядь волос. — Сказать по правде, я не перестаю восхищаться тобой, хотя иногда вслух говорю то, что совершенно противоречит моим мыслям. Погоди минутку, я вернусь!
Остаток времени в Бирс-хаусе они провели на удивление мирно и спокойно. Симона весь день читала, освободив голову от всяких тяжелых и мучительных мыслей, а Бенджамин освоил еще один пешеходный маршрут, после чего они вместе поужинали.
И только вечером, когда Бенджамин начал свою лекцию, Симоне снова стало не по себе. Она словно какую-нибудь захватывающую историю слушала его рассказ о ежегодной миграции диких зверей. В этот час Бенджамин Рок открылся ей ярче, чем когда-либо до этого, — самоотверженный, тонко чувствующий проблемы людей и животных, оказавшихся в одинаково бедственном положении в местах их совместного обитания… Она увидела человека, способного войти даже в тяжелое положение браконьеров, зарабатывающих жалкие гроши на пропитание добычей слоновой кости, в то время как другие делали на этом целые состояния.
Бенджамин был искрометен и красноречив, буквально несколькими фразами передавал то, что ему посчастливилось заснять на пленку. Он источал столько обаяния, что хватило бы на целую компанию.
Гости Бирс-хауса слушали его затаив дыхание, и по восхищенному выражению их лиц Симона поняла, что они унесут с собой в сердцах не только заботу о судьбе дикой природы, но и воспоминание о человеке, в котором неразрывно переплелись мудрость, сострадание, сила и редкостный магнетизм.
— Все было так хорошо! — сказала Симона по дороге к своему коттеджу. Бенджамину потребовалось почти полчаса, чтобы вырваться из объятий возбужденный аудитории, и все это время Симона простояла в сторонке, терпеливо дожидаясь его.
— Спасибо, — негромко отозвался он.
— У тебя усталый вид, — заметила она. Бенджамин усмехнулся и сказал в ответ:
— Не каждый день приходиться осваивать новые тропы.
— Но согласись, что это здорово!
— А тебе приходилось серьезно заниматься спортом? — повернулся он к ней.
— Еще как! — улыбнулась она. — Я в детстве раз и навсегда преодолела страх высоты, поэтому обожала карабкаться по скалам и крутым горным тропам.
— Ты гармонично развитая личность! — констатировал он. — Может быть, ты еще летаешь на воздушном шаре, ездишь на водных лыжах и прыгаешь с парашютом?
— Нет, пока что, нет, но я с удовольствием попробовала бы все, что ты назвал. Насчет водных лыж и парашюта не стану утверждать, но полетать на воздушном шаре я мечтала всегда!
— В таком случае, тебе должно понравиться путешествие на воздушном шаре над Атлантикой, — сказал он. — Старт на рассвете, как только солнце поднимается над горизонтом. Впечатления неповторимые!
Дойдя до коттеджей, они остановились.
— Бенджамин…
— Да?
— Ты не мог бы зайти ко мне на минутку?
Бенджамин невозмутимо поглядел на нее и быстро, словно боясь, что она передумает, зашел внутрь.
— Присаживайся! — сказала Симона и включила свет. — Чашечку кофе?
— Спасибо! Сиди, я сам его сделаю.
Симона опустилась в кресло и задумчиво посмотрела на Бенджамина.
— Что-нибудь случилось? — печально спросил он, принеся кофе и усевшись напротив нее. — Я тебя никогда не видел такой серьезной…
— Ты не мог бы пояснить мне, откуда у тебя, канадца, такая привязанность к экзотическим странам?
Бенджамин пожал плечами.
— Австралию я открыл для себя еще в юности. А про Африку читал у Хемингуэя.
— Понятно. Я о такой страсти знаю из книги Карен Бликсен, но ведь ею двигали иные причины, нежели в случае с тобой?
— Помнится, она стремилась выйти замуж за любимого человека. — Бенджамин помолчал, потом продолжил. — Наверное, мной двигала страсть к самоутверждению вопреки воле отца. Видишь ли, его всегда раздражали мои художественные наклонности, которые, в противовес ему, поощряла мать, она художница, пишет маслом. Мама оказалась на редкость удачливой на этом поприще, хотя, должен признаться, иногда она бывает чертовски эксцентричной даже на фоне нашей артистической богемы.
— Отцу не понравилось, что ты пошел по ее пятам? — спросила Симона. — Но почему?
— Мое ремесло, хотя и сочетает в себе науку и технику, но без творческого воображения все снятое тобой будет мертво. В глазах же отца, что живопись, что фотография, что кинодокументалистика — все одним миром мазано. Он был бы рад, если бы я занялся каким-нибудь другим респектабельным и доходным делом, стал наследником империи Роков, а не увлекался ненужным самовыражением и самоутверждением. Но в двадцать три года родительская опека меня просто бесила.
— Ты отправился в Африку в двадцать три года?
— Да, — кивнул Бенджамин. — Я вообще люблю играть только по-крупному. После пяти лет зубрежки и смертельной скуки в юридическом колледже я кинулся в Африку для того, чтобы победить или умереть. Кроме того…
— Пожалуйста, рассказывай дальше!
Бенджамин, прищурив глаза, посмотрел на нее.
— В положении наследника семейного богатства есть что-то нелепое и унизительное. Ты поневоле заражаешься клаустрофобией, потому что сплошь и рядом твое имя и наследство значат гораздо больше, чем ты сам. На мое счастье, отца больше занимал Вильям, поэтому я имел возможность время от времени ускользать из-под родительского влияния. Тогда-то я и решил, что своими руками создам свое благополучие и не возьму из кармана отца ни цента.
— Ты хочешь сказать, что начал с нуля? — круглыми глазами посмотрела на него Симона. — Но как тебе это удалось?
— Я стажировался в юридической фирме, защищая степень бакалавра, и получал побочный заработок. Кроме того, в свободное от учебы время подвизался светским фотографом — делал свадебные и юбилейные альбомы и прочее в том же роде.
Симона откинулась на спинку кресла.
— Ты все еще злишься на отца? — тихо спросила она.
— Уже нет. Он изменил свое отношение ко мне, и важную роль здесь сыграли два обстоятельства. Первое, когда он, и ранее не одобрявший мое увлечение Кэтлин Эверсон, после свадьбы Вильяма заявил, что ума у меня, возможно, все-таки побольше, чем у моего брата.
— Понятно. А второе обстоятельство?
— На одном из светских вечеров его познакомили со знаменитым кинодокументалистом, по странному совпадению также носящим фамилию Рок!
Симона прыснула от смеха.
— Возвращение блудного сына! — воскликнула она.
— Или прозрение блудного отца! Думаю, сразу после того, как утихнет неизбежный скандал в связи со свадьбой брата, мы сможем нормально, по-человечески общаться.
— На него произвел впечатление твой творческий и финансовый успех? — спросила Симона и тут же поспешила добавить: — Впрочем, с возрастом люди часто становятся мягче.
Бенджамин помолчал.
— Отец уговаривает меня наконец-то остепениться и осесть, — как бы вскользь заметил он.
— О нет! — вырвалось у Симоны.
— Не надо так пугаться, — рассмеялся Бенджамин. — Я вот уже десять лет живу только собственным умом.
— Я не про это… Я просто представила, что с тобой может произойти, если ты окажешься с ним рядом.
Он с интересом посмотрел на нее.
— Опасаешься, что отец будет оказывать на меня отрицательное влияние?
— А ты этого не опасаешься?
— Разумеется, нет! — Глаза Бенджамина озорно блеснули. — Симона, скажи, а ты уверена, что до сих пор не питаешь ко мне некоторого сердечного расположения?
Мисс Шарне отвела взгляд.
— А что, разве я похожа на ту, которая способна не замечать, какие щедрые подарки преподносит ей судьба? Как можно не оценить такого неотразимого и талантливого человека? — разрумянившись, ехидно спросила она.
— Что же, не стану обременять тебя. Спокойной ночи и хороших снов, Симона!
Он поднялся и принялся убирать со стола.
Девушка сидела в кресле как изваяние, не сводя с него взгляда. На ужин Бенджамин переоделся в джинсы и кремовую рубашку, и теперь казался особенно стройным и обворожительным. В двадцать три года он поднял мятеж против семьи, наследства, династической традиции, подумала мисс Шарне, так стоит ли удивляться, что он после всего этого в глубине своего сердца остается неприкаянным одиночкой?
— Симона!
Она вздрогнула. Бенджамин стоял напротив и смотрел ей в лицо. Судорожно сглотнув, она попыталась взять себя в руки. Я пожалею об этом, с тоской подумала она, но не больше, чем о разлуке с ним. Так пусть уж если это и произойдет, то по моей воле и на моих условиях!
Бенджамин все понял и на мгновение онемел.
— Ты уверена? — вырвалось у него.
— Я ни в чем никогда не была так уверена.
8
— Симона… Симона Шарне! — тихо подал голос в темноте Бенджамин.
— Почему ты никогда не зовешь меня Си, как Антуан или мои друзья? — шепотом спросила она.
Горел ночник, и оба они, обнявшись, совершенно нагие, лежали под одеялом.
— Мне нравится полное имя Симона, старомодное и милое. Как там чувствует себя твоя рука?
— Хорошо, насколько это вообще возможно!
— На этот раз все у нас было не так стихийно и безудержно, но не менее чудесно, — улыбнулся он, и Симона почувствовала, как ее снова захлестывает волна желания. — На этот раз нам даже есть что сказать друг другу.
— Все было восхитительно! — прошептала она, прижавшись к его плечу.
Рука Бенджамина легла на ее бедро.
— Если так, я готов повторить все снова, — пробормотал он, целуя ее волосы. — Ты не против?