Солдаты хорошо это знали. Поэтому в казарме макивара никогда не простаивала без дела.
Видимо, в квартире Тропининых дело обстояло так же.
– Тренируетесь? – уважительно спросил я мальчишку и сразу отметил, что он одет в темно-коричневое кимоно.
Александр с юношеским максимализмом решил, что я к нему на «вы» обращаюсь, хотя я просто имел в виду и его, и отца, может быть, даже и мать.
– Это не я, а папа.
Эти слова были произнесены скромно, но с гордостью. Я предположил, что директор бутика не хвастался, когда рассказывал, как он, мелкий и вроде не сильный, выпроваживал из заведения крупного и крепкого мужчину. Хорошо тренированный человек в состоянии позволить себе такое баловство, как открывание дверей чужой головой. А уж про синяки под глазами и говорить нечего.
Я тоже человек не крупный, а был не только командиром роты, но и инструктором по рукопашному бою. Следовательно, тоже имею некоторую возможность открывать дверь чужой головой, при этом сообщать нежелательным персонам поступательное движение. Ведь сами они порой бывают не в состоянии увидеть эту дверь из-за синяков под глазами.
– Илья Константинович постоянно тренируется? – спросил я.
Александр был высоким для своего возраста и слегка сутулым. Но при вопросе об отце он даже плечи растянул и спину расправил. Должно быть, от гордости.
Признаться, мне это импонировало. Если сын гордится своим отцом, значит, тот стоит. Исключения составляют дети «денежных мешков» и бандитов. Им стоило бы стыдиться своих папаш, но их никогда, к сожалению, не приучали к этому. А слова Александра Тропинина вызывали уважение.
– Он – дзёнин, то есть руководитель школы ниндзюцу. У него утренняя зарядка по интенсивности и нагрузке превосходит все тамошние тренировки. Папа говорит, что иначе нельзя. Не может же дзёнин заниматься на глазах гэнинов, то есть простых учеников. А другой школы в городе нет. Значит, папе тренироваться негде. Правда, он иногда ходит в клуб карате, но уже редко, возраст не тот.
– Какой стиль карате? – поинтересовался я.
– Киокусинкай. – Мальчик сыпал терминами, не путаясь в них.
Надо учитывать, что он на этом воспитывался с раннего детства. Такие слова могут смутить только человека, далекого от восточных единоборств.
Естественно, капитан Саня ничего не поняла в этих японских терминах, хотя тоже обратила внимание на сякены и посмотрела на меня с вопросом в глазах. Мне пришлось объяснить ей в двух словах, что такое школа ниндзюцу, кто такие дзёнин и гэнины.
Тут глаза у капитана уголовного розыска загорелись, и она задала мальчишке тот самый вопрос, который я и ожидал услышать в этой ситуации:
– А Надежда Ивановна тоже ниндзя?
– Она когда-то и учила папу тому, что умела. Первые уроки ему давала. Конечно, он давно во всем ее превзошел, потому что упорный. Но дело даже не в этом. Женщины-ниндзя совсем другие, чем мужчины. У них иные приоритеты. Они должны побеждать не силой, а своими женскими качествами. Поэтому женская школа ниндзюцу скорее напоминает салон красоты, чем спортивный зал. Там изучают манеры хорошего поведения и психологию воздействия на каждого отдельного человека.
Это говорил не тринадцатилетний мальчик, а взрослый мужчина, причем уверенно, со знанием дела. Отдельные нотки в его интонациях отчетливо показывали, что Александр повторял слова, когда-то сказанные отцом. Это тоже говорило об уважении к родителю.
Возражать против такого мне нисколько не хотелось. Я тоже уважал когда-то своего отца, офицера-десантника, и считал, что такое чувство должно жить в любом мальчишке. Мне это откровенно нравилось.
– А что, каждому ниндзя обязательно нужно кого-то побеждать? Это что, вид спорта такой? Я не очень понимаю, – продолжала задавать вопросы Радимова.
– Нет. Даже почти наоборот. Ниндзя должен стремиться победить не противника, а сложившуюся ситуацию. Что касается спорта – то я бы сказал, что это скорее физическая культура. Да вы проходите в мою комнату. – Александр наконец-то сообразил, что в прихожей принимать гостей не совсем удобно. – Вот сюда. – Он прошагал через большой зал и открыл боковую дверь, скрытую шторой.
Мы вошли в небольшую, даже тесную комнату с минимумом мебели. Юноша, похоже, предпочитал вести спартанский образ жизни. Здесь не было даже кровати в обычном понимании этого слова. Вплотную одна к другой стояли две широкие скамьи, на которых была уложена постель, слегка помятая с краю.
Там словно сидели два человека. Мне сразу вспомнилась девчушка, перед нашим приходом покинувшая Александра. Было кому постель помять. По возрасту вроде бы рановато, но сейчас дети пошли ранние, испорченные Интернетом и телевидением, поэтому от них всего можно ожидать.
– Вот здесь я живу. Присаживайтесь.
Под окном стоял письменный стол с обязательным, по современным меркам, компьютером, занимающим большую часть столешницы. Он был включен, слегка шумел кулер, но монитор находился в спящем режиме.
– Вы хотели что-то сказать мне о маме? – В голосе Александра была надежда.
Это совсем не походило на то представление, которое хотел создать о сыне Илья Константинович.
– Не сказать, а спросить, – поправила мальчика капитан Саня.
– Спрашивайте. – Его голос слегка потух.
В нем уже не слышалось какой-то надежды на чудо, которую я, как мне показалось, изначально уловил.
– Ты когда в последний раз с матерью виделся?
– Давно уже. – Эта фраза прозвучала настолько неуверенно, что голос подростка сразу сорвался с баска на фальцет.
Но это говорило скорее о волнении Александра, чем о том, что он сказал неправду. Впрочем, одно не исключало другого.
– Она к нам приезжала, когда мы в Челябинске жили. Кажется, сама собиралась там устроиться. Но они тогда с папой поругались. Мы с ним квартиру срочно продали, сюда уехали и больше не виделись. Хотя она часто звонит. Почти каждую неделю. Когда папа на работе.
Отец не успел подсказать сыну ответы на такие вопросы. Илья Константинович сообщил нам, что не видел бывшую жену с Краснодара. Александр уверял, что Надежда Ивановна приезжала к ним в Челябинск.
– Она где сейчас живет? – спросил я как о чем-то незначительном. – По междугородке звонит или на сотовый?
– Когда как. Она, кажется, теперь в Краснодаре. Вернулась туда, когда мы из Челябинска уехали.
– Твоя мама – хороший человек? – неожиданно мягким голосом спросила Радимова.
– Она добрая. Только очень нервная. Да и папа тоже. Поэтому они друг с другом плохо уживаются. Соперничают. – Он опять мыслил и говорил взрослыми категориями.
Похоже, слышал это от кого-то и теперь повторял.
– А ты сам выбрал, с кем жить? – спросил я.
– Нет. Меня никто не спрашивал. Я бы, конечно, хотел, чтобы они вместе были. Но это, наверное, уже невозможно.
– Почему?
– Я же говорю… как два скорпиона в одной банке. Они с папой друг друга долго вынести не могут. Даже по телефону больше пары слов не говорят. Что это за семья такая получится?!
Капитан Саня, как мне казалось, жалела мальчишку.
– Ради ребенка могли бы, наверное, друг друга потерпеть, – сказала она.
– А зачем им быть несчастными? Я уже скоро вырасту. У меня своя жизнь начнется. А им до конца друг друга терпеть, что ли? Пусть лучше как-нибудь сами устроятся.
Дети обычно так не размышляют. Они по природе своей эгоисты. А этот мальчишка таковым однозначно не был. Может быть, он и вправду повторял слова отца, но ведь соглашался с ними. Это значило, что Илья Константинович воспитал хорошего сына.
А Радимова продолжала свои расспросы. Я не сразу понял, как она может совмещать участливость с профессионализмом, но капитан Саня делала это умело.
– А что, у Ильи Константиновича и Надежды Ивановны есть какая-то возможность наладить личную жизнь? Конечно, твоему отцу проще, как и всякому мужчине. Он может найти себе подругу, если только не захочет посвятить жизнь сыну, то есть тебе. А вот маме – это я как женщина смело могу утверждать – тут гораздо труднее.
– Мама красивая, – с какой-то затаенной и глубоко упрятанной любовью сказал Александр.
Он был полностью уверен в своей правоте. Ему, конечно, трудно было сообразить, что такие слова слегка бестактны, да это его и не сильно волновало. По большому счету, парень словно сравнивал свою мать и капитана Саню и откровенно отдавал преимущество первой из них. Это было естественным проявлением сыновней любви. Но такие слова ставили Радимову в неловкое положение.
Она поступила чисто по-женски, среагировала так, как и должна была.
– А я, по-твоему, жуткая уродина? – осведомилась капитан уголовного розыска.
– Я этого не говорил. Только про маму сказал. Она красивая.
– У тебя есть ее фотография?
Вот в этой-то фразе и проявился профессионализм капитана Радимовой. Она не спрашивала про фотографию прямо, подошла к этой теме незаметно и естественно, подкралась со спины и заглянула через плечо.
Я не мог понять, нравится мне такое ее поведение или нет. С точки зрения военного разведчика, такой мягкий и целенаправленный подход я назвал бы прокачкой и одобрил бы его. Но с общечеловеческой позиции манера капитана Радимовой забираться мальчишке под кожу с тем, чтобы добыть сведения, была мне не совсем приятна. Я не понимал, где Саня была настоящая и чего в ней больше – женщины или капитана уголовного розыска.
Глава пятая
Александр молча встал, протянул руку и пошевелил мышью, возвращая компьютер в рабочий режим. Монитор засветился.
– Есть фотография. Только давняя. Сейчас мама старше, но выглядит почти так же. Слегка поправилась с годами. Чуть-чуть округлилась, что ли.
Он по-мальчишески проговорился. Не специально, конечно, но это могло стать отправной точкой в действиях Радимовой. Если сын утверждает, что мать мало изменилась, только слегка поправилась с годами, значит, он виделся с ней не так давно.
Мы с капитаном Саней переглянулись, моргнули друг другу, но не стали заострять внимание на этом промахе мальчишки. Если он принципиальный, упертый, к тому же любит свою мать, то его не удастся расколоть на допросе. Парень просто замкнется и вообще не будет ни на что отвечать.