– Можешь немного поиграть на улице. День сегодня хороший.
Ханна скривила рожицу, явно взвешивая преимущества подобного предложения, но потом подняла на маму глаза, в которых читалась некоторая надежда на что-то еще.
– Ты знаешь, что я до сих пор на тебя сержусь. За ту фотографию. Хотя должна признать, что выполнила ты ее прекрасно.
В знак согласия Ханна резко кивнула головой.
– Ты умная и способная девочка…
Дочь протянула руку и положила на стиральную машину – в точности как мать. Сюзетта увидела на ее лице вопрос.
– Мне нравится ощущение этих вибраций. В один прекрасный день… Сейчас тебе в это трудно поверить… Мне жаль, если ты боишься, но когда пойдешь в школу…
Девочка злобно рявкнула.
– …все станет намного лучше. Как для нас, так и для тебя.
Ханна визжала и рычала, с каждым мгновением свирепея все больше и больше. Сюзетта с безразличным видом стояла перед ней, не проявляя к ее выходкам видимого интереса.
– Надо было взять с собой телефон и все это снять, а потом предъявить папе лишнее доказательство того, кем ты являешься на самом деле.
Ханна прекратила выть, но вперила в мать ненавидящий взор. Потом дернула головой, двинулась на Сюзетту и как можно шире открыла рот.
Мама отдернула руку, которая могла пострадать, а другую инстинктивно положила дочери на лоб, не подпуская ее к себе.
– Кусаться нельзя! Ты прекрасно это знаешь!
Ханна щелкнула зубами, но схватила только воздух и отчаянно завертела головой, пытаясь преодолеть сопротивление руки, которую мать выставила в защиту.
– Прекрати!
Из горла девочки вырывалось утробное рычание: яростный, грозный хрип. Ханна схватила Сюзетту за руку, применив новую тактику, чтобы подобраться ближе и укусить.
Мать отпрыгнула в сторону и замахала руками, пытаясь отогнать ее, как назойливую муху.
– Ханна! Ах ты, гребаная маленькая…
Сюзетта чувствовала себя достаточно сильной для того, чтобы в случае необходимости ее одолеть. Но боялась ошибиться и того, что дочери все же удастся вонзить в нее свои зубы. Ей вспомнилась гулявшая по Интернету страшилка о какой-то женщине и ее собаке. Однажды вечером дама перебрала спиртного и отрубилась, а пес, взявшись облизывать ее, чтобы разбудить, разволновался и не смог остановиться. Женщина лежала без сознания, а он все лизал ее и лизал. Вскоре ее кожа стала шершавой, а на носу выступила кровь, от которой животное возбудилось и в итоге обглодало ей лицо.
Она будто наяву чувствовала, как зубы Ханны вгрызаются ей в кожу и вырывают длинную окровавленную полоску плоти. Девочка-собака напирала на нее, а она пятилась, отбиваясь руками.
– Прекрати! – снова и снова кричала Сюзетта. – Рано или поздно ты окажешься в вонючем сумасшедшем доме! Тебе этого хочется?
Девочка-собака исчезла так же молниеносно, как и появилась. Сюзетта старалась унять сбивчивое, сдавленное от слез дыхание. Сердце в груди могло в любой момент остановиться. С языка готово было сорваться слово «ненавижу», хотя вслух она его так и не произнесла.
– Почему ты со мной так поступаешь?
Хрупкие плечи дочери опали, голова немного склонилась направо, и лицо приняло чуть ли не грустное выражение.
– Je suis Marie-Anne. Je m’appelle Marie-Anne![21]
В голосе девочки, умолявшем ее понять, была бездна отчаяния. К тому же Сюзетте показалось, что она говорила с идеальным французским произношением. Но что она могла знать, кроме нескольких слов из компьютерной игры, в которую отказывалась играть? Немыслимо.
Они несколько мгновений противостояли друг другу, пока Сюзетта не схватила дочь за руку. Потом с силой ее сжала и потащила вниз по лестнице. Ханна пыталась вырваться, хваталась за державшие ее мертвой хваткой мамины пальцы, но та отстаивала свое превосходство в силе и весе.
Вниз по ступенькам. Через гостиную. Сюзетта открыла дверь, ведущую в их огороженный сад, и практически вышвырнула девочку наружу.
– Иди играй!
Потом захлопнула створку и закрыла замок. Ханна злобно глянула на нее через стекло, дернула дверь и убедилась, что ее не открыть. Но ничуть не расстроилась, уперла руки в бока и вышла во двор, словно королева Мне-Все-Нипочем.
Сюзетта сделала несколько судорожных вдохов с видом быка, раздумывающего, не броситься ли в атаку. Потом щелкнула замком и высунула наружу голову.
– Я не спущу с тебя глаз! А с минуты на минуту домой вернется папа!
Ханна повернулась, окинула ее взглядом, пожала плечами и направилась к тайнику с игрушками, которые хранились в ящике рядом с домом. Сюзетта вновь закрыла дверь и заперла ее на замок.
Она могла убить Ханну.
Нет, не могла.
Могла.
Никогда.
Могла бы.
Желание порвать человека на куски она испытала только раз, один-единственный раз в жизни. Оно длилось лишь короткий миг. Однажды, в шестом классе, костлявый Айра Блюменфельд решил, что будет забавно до прихода учительницы рисования отхватить ножницами дюйм ее волос. Он что, думал ее рассмешить? Или, может, повеселить других ребят? С Айрой у нее были приятельские отношения, тогда она еще не болела и у нее были друзья. Но в душе вспыхнул гнев. Может, из-за того, что мать однажды кустарно искромсала ей волосы, поленившись сводить к парикмахеру? Как бы то ни было, Сюзетта схватила костлявого Айру руками за шею и швырнула его чуть ли не через всю комнату.
От потрясенного взгляда на его лице ее гнев улетучился, и потом она долгие годы не могла ничего понять, терзаясь от чувства вины за тот прилив агрессии. И вот теперь испытала его вновь.
По ту сторону стекла Ханне будет безопаснее.
Надев верные резиновые перчатки, она взяла чистую тряпку, средство для мытья окон и протерла стеклянную стену. Ханна немного покрутила во дворе обруч, обмениваясь с ней настороженными взглядами. Теперь хулахуп одиноко валялся на земле, а девочка стояла по ту сторону стекла, медленно сдвигаясь вслед за Сюзеттой, которая брызгала жидкость, терла, делала шаг вправо, потом опять брызгала и терла. Она не без радости могла брызнуть жидкость Ханне в лицо, не причинив в действительности никакого вреда. Но ее не отпускало чувство разочарования, ведь сколько бы она ни старалась, сколько бы ни терла, дочь все равно не исчезнет вместе с пылью и жирными пятнами.
Сюзетта еще не услышала звука открывшейся у нее за спиной двери, но все поняла по лицу Ханны: Алекс вернулся домой. Девочка широко улыбнулась, глаза ее загорелись, она ринулась к двери и с силой ее дернула, но открыть не смогла. Сюзетта стащила перчатки и встретила мужа посреди комнаты. Когда они поцеловались, Ханна забарабанила по двери.
– Не стучи по стеклу, lilla gumman, – крикнул он ей.
Дочь яростно дернула дверь, и он все понял.
– Ты что, ее закрыла?
– Да. С Ханной все в порядке. Давай просто поговорим, а она поиграет на улице…
– Но она хочет войти.
Он прошмыгнул мимо Сюзетты и открыл дверь.
– …Алекс, пожалуйста, мы не сможем поговорить, если она…
Ханна бросилась папе на шею, и Сюзетта проглотила последние слова своей взволнованной просьбы. Для нее было полным разгромом видеть, как он стоит на коленях, а она, сама нежность, обнимает его и целует в щеку. Что он такого сделал, что она относится к нему так хорошо? Чем заслужил любовь дочери? Алекс буквально трясся над ней, Ханна хихикала.
– Как поживает моя маленькая непоседа?
Услышав этот вопрос, Ханна бросила на Сюзетту кроткий, испуганный взор и повернулась обратно к отцу. Потом поморщилась, будто ей было больно, и закатала на левой руке рукав свитера.
Сюзетта не видела толком, что она ему показала, но на лице Алекса отразился ужас, и он повернулся к ней.
– Что это?
Она почувствовала, как в том сокровенном уголке души, который мог размягчиться, дать сбой и порушить все ее равновесие, стал зреть страх.
– Твоя работа? – спросил он.
– Что?
Она подошла ближе, и Ханна, надув губы, протянула руку.
Ее деликатную кожу уродовали четыре пронзительные красные полосы, уже начавшие синеть.
Сюзетта ахнула, обеспокоенная повреждениями дочери. И поняла, что они оба смотрели на нее, выносили приговор, вели на виселицу и кивали палачу выбить из-под нее табурет. Она качалась перед ними, дергая ногами, не в состоянии взмолиться сохранить ей жизнь.
– Я не…
По их лицам она прочла: они ей не верили.
Неужели эти отметины оставила она? Когда тащила Ханну вниз по лестнице, а потом через комнату? Вряд ли она схватила ее с такой силой. Да и продолжалось это не более минуты. Как она могла причинить своему ребенку такой вред?
– Алекс, клянусь…
Ханна показывала на нее, но смотрела на отца. Его лицо полыхало огнем. Нет, она не привела ее на виселицу, а поступила еще хуже – собрала хворост и самолично подожгла спичку.
Сюзетта покачала головой.
– Ты понятия не имеешь, что она тут вытворяла! Пыталась на меня наброситься и вонзить зубы. Рычала, кусалась…
– Lilla gumman, поднимись к себе комнату, пока мы поговорим с твоей матерью.
– Я только взяла ее за руку, это не могло… Я не…
Она попыталась осторожно взять предплечье и внимательнее его рассмотреть, но Ханна не далась.
– Я приложу лед.
Она бросилась к морозильнику, зная, что муж мечет ей в спину шаровые молнии.
– Клянусь, Алекс… Я не знаю, что случилось.
Она завернула многоразовый контейнер для льда в кухонное полотенце и протянула его Ханне, но муж взял его сам, нежно приложил к опухшей руке дочери, подхватил ее на руки и отнес наверх.
– Его надо прикладывать всего на несколько минут, иначе не миновать переохлаждения! – крикнула она ему вслед.
Но он не желал ее слушать.
– И проследи за тем, чтобы между контейнером и кожей был достаточный слой ткани…
– Все будет нормально.
Он исчез, даже не взглянув на нее. От его осуждения комната будто ходила ходуном.
Сюзетта прижала к губам пальцы и на какой-то миг забыла, как дышать.