Ханна взвизгнула, откинула одеяло, схватила фонарик, свесилась и заглянула под кровать, в точности как девочка из книжки. Потом жестом показала папе: ты тоже посмотри. Луч фонарика выхватил из мрака ее сокровища: обрывки бумаги, носок, ленту для волос, заколку, блеклый кошелечек в виде совы, позаимствованный на кухне зажим для пакета, миниатюрного выкрашенного зеленой фосфоресцирующей краской стегозавра, два цветных карандаша противных козявочных оттенков. То, что они пролежали там так долго и мама не забралась под кровать, чтобы устроить дезинфекцию в созданном ею мире, было чудом.
– Хочешь сделать собственного Ночного Бормотунчика? – спросил папа и откинулся на стуле, его лицо растянулось в улыбке, как у розового смайлика.
Ханна кивнула, сердце у нее в груди надулось так, будто собиралось вот-вот лопнуть.
– Очень ловко. Э-э-э… Надо бы оградить это от мамы.
Девочка настолько энергично кивнула, что даже подпрыгнула на коленках.
– В прошлый раз я сказал ей, что ты кое-что задумала, и это закончилось не очень хорошо. Я бы никогда не напечатал мамину фотографию, если бы знал об остальных. Ты поступила плохо, расположив ее рядом со всеми этими покойниками. А если у тебя есть мой пароль, это еще не дает тебе права злоупотреблять преимуществами работы на компьютере.
Ханна села, скрестила ноги, без особого энтузиазма взбила подушку и положила ее на колени.
– Может… я мог бы попросить ее пока здесь не убирать. Мы скажем, что ты можешь сделать это сама. Как думаешь, сработает?
Девочка закусила губу. Висячий замок был бы лучше, но она согласилась. Папа уложил ее обратно в постель и покрыл поцелуями лицо.
– Lilla gumman… Я знаю, ты хочешь иметь друзей. И они у тебя действительно могут появиться – маленькие девочки и мальчики. У меня есть друзья, каждый день мне нравится ездить на работу и встречаться с ними. А потом возвращаться домой и видеть тебя и маму. Это как ходить в школу. Ты отправляешься туда повидаться с друзьями, а потом приходишь обратно домой.
Ханна тряхнула головой и закусила край простыни. Он осторожно вынул ткань у нее изо рта и разгладил.
– Я знаю, тебя это тревожит, новые места поначалу могут даже пугать, но там ты найдешь друзей. Договорились? Проявишь храбрость ради папы?
По правде говоря, она не хотела его разочаровывать, но и объяснить, почему не хочет ходить в школу, тоже не могла. Попыталась кивнуть, но лишь подняла глаза на потолок. Ей хотелось друга, похожего на батат в вязаных небесно-голубых шортиках. Ночного друга. Друга уродливого и надломленного.
Которого, если надоест, можно разобрать на части.
Папа еще трижды поцеловал ее в щеку.
– Jag alskar dig.
Она тоже его любила. Очень-очень-очень.
У девочки из книжки на потолке сияли приклеенные созвездия, и Ханне хотелось таких же. Может, включить их в список подарков к Хануке? Было бы приятно смотреть на них ночами, если не удается сразу уснуть. Когда она думала о школе, у нее в голове возникали самые разные мысли, одна причудливее другой. На этот раз мама была настроена категорично, и это, похоже, было делом решенным. Ханна подумала о червях, ползающих по гниющему телу кролика, когда-то выглядевшего просто восхитительно, а теперь превратившегося в грязь, запекшуюся кровь, воняющие глазные яблоки и потускневший мех. Все это жрали черви, ням-ням, ням-ням. Потом перед мысленным взором возникла другая картина: армия муравьев, тащивших щедрое угощение. Кусочки хлеба, липкие красные леденцы «тутси попс» и отрубленные пальцы. Все эти образы ее пугали, она понятия не имела, откуда они взялись, и не умела их прогнать, чтобы они оставили ее в покое.
Ханне хотелось, чтобы рядом был папа.
Она знала, что родители, скорее всего, сидели внизу на диване. Лампы горели тусклым светом, погружавшим углы комнаты в полумрак. Порой через пол на второй этаж взлетала пара гневно брошенных слов, когда мама говорила «нет» или папа произносил «так нельзя». Она услышала громкое «Тисдейл», еще более громкое «умственно отсталые», а потом пронзительное, рокочущее «нет, нет и нет, это ужасно».
Ханна на цыпочках вышла в холл и села на верхней ступеньке лестницы, откуда ей все было прекрасно слышно.
– Мы все хотим только одного: определить девочку туда, где бы ее понимали.
Мамин голос звучал очень убедительно. Папа в ответ молчал. Звякнул поставленный на твердую поверхность стакан.
– У них тоже должны быть педагогические стандарты… – сказал он.
– Разумеется.
– …включающие в себя не только жизненные навыки или… Чему бы ни учили на этих занятиях для отсталых, завязывать шнурки на ботинках она умеет.
– Говорю тебе, никакие они не отсталые. Классы в этой школе небольшие, кроме того, там практикуются индивидуальные занятия с учетом специфических нужд каждого ребенка. Но это все равно школа, педагоги там учат детей, а на их сайте написано, что после обучения очень многие ребята в средних классах занимаются вместе с обычными детьми. Не все начинают в одном и том же месте. У Ханны есть свои проблемы, характерные только для нее.
– Нет, я точно знаю, что нет.
Опять стало тихо.
– Может, это и глупо, но мне интересно, – сказал папа, – какой у нее был голос, когда она заговорила? Какое произношение?
– Она говорила… – мама застыла в нерешительности, – … как француженка. И как человек, почти не пользующийся речью. При этом она произнесла все отчетливо, хотя и с акцентом. Ее дикция… Ты бы ею гордился. Превосходная. Она многому научилась.
– Очень умный ребенок.
– Может, даже слишком. Тебе надо было ее в тот момент увидеть. Ты бы сразу все понял. А я, если честно… никогда, никогда бы ее не ударила.
– Я знаю.
Донесся звук поцелуйчиков. Чмоки-чмоки.
– Иногда я думаю… – Мама долго ждала, прежде чем услышала, что думал папа. – Может, самой большой проблемой всегда был я сам. Мне просто не хотелось… Я думал, ей нужно время.
– На первых порах так оно, скорее всего, и было.
– Тебе сообщили, сколько стоит эта школа?
– На сайте о стоимости ничего нет, мне сказали, что это можно будет обсудить завтра.
– Значит, дорого.
– Пожалуй.
– Заплати кредиткой, сколько они ни попросят. На наличном счету у нас не так много денег, но я переведу с какого-нибудь другого.
– Спасибо.
Взрослые говорили об обыденных вещах, причем таким скучным образом, что Ханна чуть не уснула. Но потом мама ахнула, и на какой-то момент в душе Ханны загорелась надежда, что папа решил ее задушить. Родительница захихикала, очень даже живая, потом налетел шквал каких-то шелестящих звуков, однако разговор так и не возобновился.
Ханна стала тихонько съезжать на попе по лестнице. Ниже, потом еще чуть-чуть, пока ее взору наконец не открылось происходящее. Одежда родителей была разбросана на полу. Мама с папой стояли, слившись телами, перед диваном. Их руки носились, будто потерявшиеся домашние питомцы, а рот каждого из них превратился в отвратительную резиновую присоску и шарил по лицу другого. Мари-Анн хотела схватить что-нибудь и поджечь, например, пустить к ним в комнату горящий бумажный самолетик, чтобы от него загорелся диван. Мама могла проглотить папу, а он даже не видел опасности. Бедняжка, он мог умереть из-за собственной тупости.
Родители издавали странные звуки, которые Ханна стала узнавать. Гортанные повизгивания и хриплые ахи. Они поспешно сбросили остатки одежды и остались совершенно голые. Ханна увидела упругий папин зад и мамины груди – острые и будто изготовившиеся к стрельбе. Он подхватил ее на руки, она обвила его ногами, одно быстрое движение, и она уже лежала на диване, а папа – на ней. Потом он засунул в нее свою штуковину, мама застонала, его зад стал ходить вверх-вниз, и на нем от усилий четко обозначились мышцы. Они опять заговорили на этом своем языке взрослых, и теперь до Ханны дошло, что ему сопутствовало.
На миг девочка понадеялась, что папа таким образом убьет маму, потому как выглядело все это просто ужасно, но по мере того, как он колотился об нее, превратившись в поршень, она оживала все больше и больше. Он будто надувал велосипедную шину, возвращая ее в рабочее состояние. На короткое мгновение она испытала к папе ненависть. Он мог бы бросить ее безжизненно лежать на диване, и мама наконец превратилась бы в ржавчину, как их старый трехколесный велосипед, умерший оттого, что его никто не использовал.
Откинув назад голову, мама сжимала его сильные руки, а папа скакал на ней, возвращая к жизни. Он накачивал ее всем, что имел сам, и они сообща издавали звуки, составлявшие собой часть неведомого явления, которое девочка до этого едва понимала, – секса. Странная физика этого процесса порой лишала их слов.
Ханна спряталась в спасительной тени стены, встала на ноги, поднялась к себе и легла в кровать.
У нее будет шанс. Прискорбно, что папа не дал маме зачахнуть и умереть, когда у него была такая возможность. Но, может, ей удастся свести на нет все его усилия по возвращению ее к жизни. В этом могла помочь Мари-Анн, а вскоре вместе с ней явится и дьявол – она читала, что он всегда приходит к своим маленьким ведьмам, – и тогда они станут еще могущественнее. Обретя силу, она сможет воспользоваться преимуществами маминой слабости. Может, мама умрет, уделяя слишком много внимания уборке? К тому же она принимала множество лекарств. Если бы с ними случилось что-нибудь плохое, маме тоже не поздоровилось бы?
А может… Мама всегда носилась со своим внешним видом и сияла каждый раз, когда папа называл ее красивой.
Вот бы она стала уродливее!
Тогда папа наверняка меньше ее любил бы, ей не хотелось бы выходить из дома, а Ханне не пришлось бы идти в эту дурацкую школу.
Совсем недавно они занимались сексом с мужем, на небе светило солнышко. Ах, какой прекрасный выдался день, к тому же вскоре они отправятся в «Тисдейл». Отношения с Алексом стали вновь налаживаться, хотя каждый разговор о Ханне оставался постоянным источником недовольства. В первые годы совместной жизни они могли проводить целые дни, сидя бок о бок с альбомами для рисования в руках, молча вбирая в себя красоту растений и разнообразных посетителей в оранжерее Фиппс.