Она выдернула карандаши и швырнула все это безобразие на пол. Картофелина подпрыгнула и оставила на полу мокрое пятно, но Сюзетта даже не подумала его протереть. Ластик-шляпа отвалился.
От этой гадости по коже у нее поползли мурашки, захотелось выбросить ее из головы. Она схватила принадлежности для уборки и бросилась вон из комнаты, оставив после себя непривычный беспорядок. На верхней ступеньке лестницы застыла, сжимая в одной руке ведро с чистящими средствами, в другой – щетку. Гнев был ей несвойственен. Но она наконец-то осталась одна и могла выпустить чувства наружу. Сюзетта заорала и затопала ногами. Потом в эмоциональном припадке швырнула вниз ведро, а вслед за ним, словно копье, отправилась в полет и швабра.
Спустя минуту она затихла, но в доме еще какое-то время раздавалось эхо.
Ей стало легче, она почувствовала в душе опустошение. Гнев ушел.
Едва переставляя ноги, она спустилась вниз, подобрала тряпку для пола, пластмассовую бутылку с распылителем, салфетку для протирания пыли, щетку и отнесла все на кухню. У нее не осталось сил, чтобы тащиться обратно наверх и немного вздремнуть, поэтому она рухнула на диван. На глаза навернулись слезы.
На мягком диване ее тело расслабилось, кружившие в голове мысли угомонились. Ерунда все это. Мистер Джи сказал, что с ним все в порядке. Ее дочь не могла сделать куклу вуду, ведь подобные вещи – всего лишь суеверие, напрочь лишенное смысла. К тому же Ханна была ведьмой, а не… Так, заткнись. Это никчемная трата бесценной энергии.
Все вокруг вдруг снова встало на свои места. Она успокоилась и заснула на несколько часов.
Она даже не поняла, за что ей такое наказание. В этот дурацкий день каждый идиот, которого она встречала, похоже, ее саму тоже считал слабоумной. Ее без конца спрашивали: «Ты можешь так?», хотя уже в следующую секунду мисс Вонючий Рот или мистер Благодетель сами же добавляли: «Можешь, я знаю!». Они считали, что она недоразвитая, не умеющая ни считать, ни читать. И хотели, чтобы она показывала все на карточках.
– Можешь показать мне голубой цвет?
– Где изображены колеса?
– Сколько будет 3 плюс 7?
– Какие из этих слов начинаются на букву «к»?
– Кто на этих картинках произносит слово «собака»?
В самом начале она прибегла к своему любимому приему и смотрела на них злобным немигающим взглядом, но вопросы все не прекращались.
Наконец девочка стала хлопать ладошкой по нужным карточкам.
– Молодец! – тысячу раз повторили ей.
Ее так это бесило, что впору было закричать, но она не стала этого делать. Наконец девочка схватила карандаш с листом бумаги и большими злыми буквами написала: «Jag kan lasa!».
Мисс Этвуд на секунду осеклась.
– Что это значит?
Ханна схватила еще один лист бумаги и нацарапала: «Jepeux lire»[26].
– Это на французском? А это на каком? – Учительница протянула ей первый лист.
«Svenska!» – написала она на нем.
Мисс Этвуд прищурилась, обдумывая какую-то мысль в голове. Потом беззвучно, одними губами, произнесла слово svenska.
– Твой отец… Мистер Джи, кажется, говорил, что он швед, да? Ты знаешь шведский и французский?
Ханна пожала плечами.
– Очень впечатляет. Плюс к этому еще и английский. Значит, это для тебя проще простого.
Она собрала дурацкие карточки с картинками и словами – третий комплект, в который Ханне в тот день приходилось тыкать. Если перед ней кто-нибудь положит четвертый, она запихнет их ему в рот.
– Я рада, что ты так хорошо общаешься письменно. Мама говорила, что ты достигла успехов, занимаясь по учебникам дома, но при этом добавляла, что такого рода переписка тебе не нравится.
Ханна сложила на груди руки.
– Ты сегодня все сделала на отлично, понимаешь? И я обещаю тебе: когда мы разберемся, что ты в действительности знаешь, то подготовим для тебя несколько куда более интересных проектов.
Так продолжалось весь день. Иногда ей приходилось просто садиться в кружок с кучкой странного вида детей, слушать, как учительница несет всякий вздор, читает книжку или показывает им картинки животных. Она старалась отстраниться от происходящего вокруг. Иногда девочка закрывала глаза и удивлялась, что ее никто не толкал и не говорил: «Ханна, не будь такой рассеянной», что так любила делать мама.
В школе хуже всего было то, что она ни на минуту не оставалась одна. Ребята, учителя, помощники. Они кружили, будто осы, и как далеко она ни убегала, всегда догоняли ее, жужжали, жалили и восхищались ее скоростью. Придурки считали это игрой.
За ланчем рядом с ней села какая-то девочка и заглянула в ее контейнер, едва она его открыла.
– Что там у тебя?
Она собиралась отнять у Ханны сэндвич, но в этот момент подлетела мисс Этвуд.
– Эмили, ты не забыла, о чем мы с тобой столько раз говорили? Есть твое и есть чужое.
– Я могу прикасаться только к своему, но не к чужому?
– Верно, а это обед Ханны.
– Обед Ханны.
Мисс Этвуд села вместе с ними за большой стол и не спускала глаз, поглядывая, как Эмили с Ханной поглощали сэндвичи. Ханна не привыкла, чтобы за ней так пристально наблюдали. Ей это не понравилось. На самом деле, мисс Этвуд не стоило волноваться; если бы Эмили или кто-то еще попытался у нее что-нибудь отнять, она заехала бы обидчику кулаком в нос.
После обеда ее попытались усадить вместе с другими ребятами вокруг какого-то большого парашюта и играть в разные игры, цепляясь за него. Ханна обхватила себя за плечи руками, по привычке надулась и прыгала до тех пор, пока одна из воспитательниц не разрешила ей сесть на полу в спортзале отдельно от остальных. Она наблюдала, как они вздымали купол парашюта в воздух. Некоторые порой под него ныряли, и он накрывал их, будто медуза, а она хихикала, хотя и считала это небезопасным. У медуз есть невидимые жала, длинные нити, которые они выбрасывают в океан и парализуют ими маленьких созданий, которых хотят сожрать.
Ханна подумала, что все дети под парашютом могут умереть, напряглась, разозлилась и запаниковала: эти тонкие усики, вполне возможно, доберутся и до нее. Воспитательница отвела ее в туалет, чему она очень-очень обрадовалась, потому что хотела писать. Дома она знала, куда в этой ситуации идти, но не была уверена, как в этом случае нужно поступать в школе.
День выдался тяжелый.
В половине третьего она положила голову на парту. Усадив других ребят, мисс Этвуд подошла к ней и отвела в уголок, где стояло несколько больших мягких кресел. Ханна свернулась калачиком и проспала до тех пор, пока не настало время собираться домой.
Мама и мисс Этвуд застряли у выхода и обсуждали, как прошел ее первый день. Ей же хотелось только одного: убраться прочь отсюда, домой! Но потом мама напомнила, что сразу они домой не поедут. Их ждала Беатрикс, чуть позже к ним подъедет и папа. Ханна вдруг подумала, что ее привычная жизнь совсем испортилась. Ничего не выйдет. Она старалась как могла, но у нее не было сил проводить так каждый свой день.
В машине мама протянула ей плитку гранолы. Выглядела родительница немного не так, как утром: сделала макияж и надела любимое ожерелье. Ханне это украшение – желтый диск на тонкой цепочке – тоже нравилось. Папа назвал его янтарем, но ей оно больше напоминало леденец из жженого сахара. Глядя на него, она каждый раз испытывала желание сорвать камушек и сунуть в рот.
Отъехав от школы, мама понесла всякую чушь.
– …так здорово, насколько я понимаю, ты…
– Кому-то из них придется умереть.
В зеркале заднего вида она заметила мамины испуганные глаза.
– Что ты сказала, Ханна?
– Je suis Marie-Anne.
Взгляд мамы перебегал с дороги на зеркало и обратно. Сразу она ничего не сказала и лишь сильнее вцепилась в руль. Но ее слова Ханну удивили.
– Excusez-moi, Marie-Anne. Я не расслышала, что вы сказали.
Ее французский звучал искусственно, как у кукол из телепрограммы «Улица Сезам».
Ханна нетерпеливо вздохнула.
– Если ты заставишь меня идти туда снова, я наложу на кого-нибудь заклятие. И один из них умрет.
Мать в зеркале закусила губу, обдумывая, как бы ответить.
– И кто же именно? – наконец спросила она, когда они медленно потащились по Форбс-авеню.
Ханна смотрела на проплывавшие за окошком магазины, велосипеды, туфли и мороженое. Хороший вопрос. Идея наложить заклятие на парашют и превратить его в медузу, на которую он был так похож, чтобы она за один раз сожрала весь класс, всех восьмерых, была очень неплоха. С ними могли погибнуть и какая-нибудь учительница с парой воспитательниц.
– Я буду убирать их по одному, – ответила она, – и вина за это будет лежать на тебе.
– Если ты в конце концов окажешься в тюрьме, я в этом виновата не буду. Ведь именно так происходит с теми, кто причиняет другим зло.
– Тюрьма меня не остановит.
– Хорошо, если тебе так хочется… Хотя лично мне кажется, что школа все же лучше тюрьмы.
Мама отвечала совсем не так, как ожидала девочка. Перебрасываться с ней фразами было даже почти хорошо, но пора ставить точку. Мари-Анн исчезла, и лицо Ханны приняло невинное, безразличное выражение.
– Послушайте, Мари-Анн, мне очень хотелось бы узнать, как вы накладываете заклятия. Вам нужен для этого большой чан, какой-нибудь котел? Жабы, летучие мыши, глазные яблоки?
Вот дура. Ханна пропустила ее слова мимо ушей. В них не было никакого смысла. Мама понятия не имела, что такое быть настоящей ведьмой.
Родительница предприняла еще несколько попыток продолжить разговор. Ханна тыльной стороной ладони стерла с подбородка капли сока и слизала их. Мама по-прежнему говорила сама с собой: бу-бу-бу, бу-бу-бу – как сумасшедшая.
Беатрикс жила в большом доме в конце улицы. Они подошли к боковой двери, где красовалась прямоугольная вывеска с ее фамилией и набором ничего не значащих букв. Под ней располагалась кнопка дверного звонка. Сначала ее нажала мама, потом – Ханна, потому что ей так захотелось.