– Мы, пожалуй, слишком рано, – засомневалась родительница, сверяя на телефоне время.
На пороге с улыбкой появилась черноволосая и костлявая, словно насекомое, женщина старше мамы.
– Мы, похоже, рановато, – сказала мама в привычной для нее нервной манере.
– Нет-нет, ничего, входите.
Прозвучала еще пара фраз, как и положено при первом знакомстве. Ханна на женщину даже не взглянула, и так зная, что ее зовут Беатрикс. Они прошли по холлу, и доктор объяснила, что если бы была занята, то просто позвонила бы им и попросила посидеть на стульях у двери, пока она не выйдет. Потом проводила их в комнату без окон, которая была забита всевозможными игрушками. Игры на полках. Принадлежности для рисования и рукоделия на небольшом столике на колесиках у стены. Посреди красовался еще один столик, низенький, вокруг которого стояли маленькие стулья. На полу были разбросаны мягкие игрушки и огромные картонные кубики. У одной стены стоял диван, обтянутый голубой тканью, на противоположной стене висело большое зеркало.
– Как думаешь, ты найдешь здесь что-нибудь, чтобы себя занять? – спросила Беатрикс.
Ханна вошла в комнату и посмотрела по сторонам. Неплохо. Приятные цвета, есть с чем поиграть и никаких детей.
– Я буду в соседней комнате разговаривать с мамой – вон там, по ту сторону зеркала. Поэтому если одна из нас тебе понадобится, просто махни рукой, и мы тебя увидим, договорились? А пока поиграй здесь несколько минут сама, хорошо?
Наконец Ханна осталась одна. Она нашла на полке коробку «Лего» и положила ее на стол. Дверь закрылась, и впервые с самого утра стало тихо. Беспокойный и визгливый день – цвета, гам, слова и люди – медленно исчез, словно лист белой бумаги под лужицей синих чернил, и сердце девочки вернулось к нормальному ритму. Мягкие толчки вместо оглушительных ударов.
«Лучше, лучше, лучше», – молча спела она, ее язык подрагивал, словно у змеи.
В уютном кабинете было единственное окно, обрамленное двумя гигантскими комнатными растениями. Беатрикс зашла за стол, задернула шторы и погрузила комнату в полумрак. Потом подняла жалюзи, за которыми скрывалась игровая комната. Они увидели Ханну, которая собирала конструктор, чем так любила заниматься в кабинете Алекса. Он не имел ничего против, когда она разбрасывала там по всему полу кубики.
Беатрикс опять обогнула стол и устроилась в уголке, придававшем всему помещению вид гостиной. Сюзетта села на диван рядом с яркой декоративной подушкой. Обстановку дополняли два мягких кресла, декоративный журнальный столик и чаша, наполненная зеленовато-желтым хризобериллом, известным как «кошачий глаз». Стены украшали акварельные рисунки, в основном пейзажи с деревьями и лазурными водоемами.
– Это ваши работы? – спросила Сюзетта, разглядывая картины.
– Да. Мое хобби, которым я занимаюсь уже много лет.
Она села в кресло так, что зашторенное окно оказалось у нее за спиной, и посмотрела на Ханну через тонированное, пропускающее свет только в одну сторону стекло справа от нее. Телосложением и осанкой Беатрикс напоминала балерину, однако ее движениям недоставало грации.
– Вы настоящий мастер. Они просто прекрасны.
Просто и ясно. Ей на ум пришло слово «хайку», будто рисунки заодно выступали и в роли стихов.
– Спасибо.
Доктор скрестила ноги и наклонилась к Сюзетте.
– Во время каждого сеанса мне нравится немного побеседовать с родителями…
– Муж приедет чуть позже. А с Ханной вы будете говорить там? – спросила она, показав на игровую комнату.
Доктор держала в руке «молескин» и ручку. Увидев у нее на пальце тонкое золотое обручальное кольцо, Сюзетта собралась спросить, есть ли у нее дети, но потом передумала.
– Пока не знаю, все зависит от ребенка. Некоторым действительно эта комната нравится больше. Пока я буду говорить с девочкой, вам придется подождать у входа. Я не на словах, а на деле соблюдаю врачебную тайну в отношении ребенка и не стану сообщать вам содержание нашего с Ханной разговора…
– Разумеется.
– …но при этом буду держать вас с супругом в курсе всего, что вам следует знать. В зависимости от того, что мне расскажет Ханна, я время от времени буду вынуждена говорить как с вами, так и с вашим мужем. По моему убеждению, семья представляет собой целостную структуру, все члены которой оказывают друг на друга влияние. Поэтому процесс лечения в определенном смысле будет затрагивать не только Ханну, но и вас.
– Я не против, это даже хорошо. У меня такое ощущение, что в действительности мы как семья разобщены. Когда на нас смотрят незнакомые люди, мы производим на них определенное впечатление, но о том, что происходит дома…
– Итак… – Беатрикс сделала вдох, расслабилась и улыбнулась Сюзетте. – Как развивалась ситуация после нашего разговора? Дела пошли на лад? Или стало еще хуже?
– Я чувствовала себя не очень хорошо, поэтому в выходные с ней больше времени проводил Алекс. А сегодня я впервые отвела ее в школу.
– И как она справилась?
– Если верить учителям, отлично. Пожалуй, чуть лучше, чем можно было ожидать. На самом деле, Ханна написала пару фраз на листе бумаги, хотя с нами общаться подобным образом не любит. Думаю, ее постигло немалое разочарование. Девочка написала одно предложение на шведском и одно – на французском. Но потом, по дороге сюда… – Сюзетта поразилась, что теперь это показалось ей чуть ли не смешным, – она сказала, что ее второе «я», Мари-Анн, наложит на какого-нибудь ученика заклятие и убьет его.
– Насколько я поняла из ваших слов, она заговорила совсем недавно, всего пару недель назад, верно?
– Да, причем назвалась этим альтер эго.
Сюзетта вдруг заметила, что вновь прибегла к старой нервной привычке теребить ремешок сумочки. Поэтому отложила ее в сторону, хотя и усомнилась, что достаточно далеко, дабы устоять перед соблазном.
– По правде говоря… я понимаю, в ваших глазах в этом ничего хорошего нет, но, поговорив с вами совсем немного, могу почти наверняка сказать, что ее поведение представляет собой своего рода защитную реакцию. Прятаться за другой личностью и тем самым сохранять в целости и сохранности индивидуальность человека, который никогда не говорит.
Доктор наконец открыла блокнот и что-то в него записала.
– В вашей трактовке все выглядит совсем не страшно. Причем она ведет себя так только со мной, а перед Алексом не выставляет себя ведьмой. На этот раз я постаралась справиться с собой, и вместо того чтобы беситься, попыталась втянуть ее в разговор.
– Ну и как у вас получилось?
– Неплохо. Беседа, конечно, вышла странная, но уж как есть.
– Может, вам это и не кажется прогрессом, но у меня такое ощущение, что в действительности девочка пытается чего-то добиться. – Сюзетта поморщилась. – Вы так не считаете?
– Дело не в этом. Злобный пес, странная попытка сделать вид, что ее трахает дьявол, – мужу я об этом так и не сказала. И даже попыталась найти у него на компьютере порнографию, чтобы узнать, не там ли девочка узнала о сексе, но…
Чувствуя устремленный на нее оценивающий взгляд врача, Сюзетта подавила в себе желание подвинуть ближе сумочку и вместо этого лишь крепче сцепила руки.
– Вы многое не рассказываете мужу?
Над этим вопросом Сюзетта задумалась. Что она говорила Алексу? В основном то, что его не напрягало.
– Думаю, что… Поначалу мы делились с ним всем, но со временем… С его точки зрения… Полагаю, он считает, что у него все есть. Работа, которая приносит радость и удовлетворение, – серьезный собственный бизнес, любовь коллег. Хорошие отношения с родителями. Прекрасный дом, любящая жена, восхитительный ребенок. У него и денег достаточно, и свободное время есть – он ходит в спортзал и делает, что хочет. Любит меня, а я его… Но… я не могу без него, и порой… Знаете, это очень важно… Не хочу, чтобы он утратил в меня веру.
– А почему он должен утратить в вас веру, если вы расскажете ему, что происходит?
– Потому что он ничего не видит. Не он, а я сидела с ней целыми днями дома: заботилась, кормила, занималась, пыталась развлекать. Чтобы ей ничто не угрожало, она не болела и хорошо себя вела. Алекс ее любит – глубокой отцовской любовью. Но проводит с ней совсем немного времени: рассмешит, почитает на ночь книжку, немного поиграет в выходные. Ей нравится заниматься с ним чем угодно, и он ощущает себя героем, чувствуя ее любовь к себе.
Беатрикс кивнула.
– Это проклятие каждой женщины, которая сидит с ребенком. Но Алекс, конечно же, понимает, насколько важное дело вы делаете…
– Конечно… Но… – она махнула рукой на стеклянную перегородку, – я всерьез подумала, что она набросится на меня и укусит.
Сюзетта поведала доктору обо всем остальном: как она выставила Ханну во двор, чтобы та успокоилась, о синяках на ее руке, о неприязненной реакции Алекса.
Беатрикс опять что-то записала в блокнот.
– Вы не будете возражать, если я поговорю с Алексом о той ситуации с имитацией полового акта? Мне хотелось бы услышать его мнение.
– Он удивится, что я ничего ему не сказала.
– Вероятно. Но у вас всегда есть возможность поговорить с ним об этом в спокойной обстановке.
Сюзетта не ожидала, что будет чувствовать себя словно на скамье подсудимых. Когда она думала, что Беатрикс записывала в блокнот и к каким выводам пришла, ее охватывала тревога. Она боялась, как бы доктор не посчитала ее деспотом, плохой матерью, плохой женой, лгуньей. Еще одна разбитая, неблагополучная семья, прячущаяся за фасадом обеспеченной жизни.
Сидя у двери на одном из трех одинаковых стульев, она прижимала руки к животу, чувствуя, что там без конца происходит какое-то бурление, угрожая в любую минуту полыхнуть взрывом.
Что бы она ни сделала, виновата всегда мать. Она поклялась быть лучше, чем ее собственная, и долго была уверена, что сдавала этот экзамен на «удовлетворительно». Но каждый раз, когда ей приходилось заводить разговор о происходящем, ее затягивало в свой водоворот безумие.