Возможно, она чрезмерно опекала Ханну, стараясь возместить недостаток заботы со стороны собственной матери. Может, давала ей в младенчестве слишком много экологически чистой еды или, наоборот, слишком мало. Она разучивала с дочерью движения, занималась йогой и приучала спать одновременно с ней, потому что маме требовался отдых. Они с Алексом каждый день читали ей книги, не давали слишком долго смотреть телевизор и следили за тем, чтобы она достаточно играла на улице. Наверное, надо было проявить настойчивость и отдать ее в ясли раньше, когда она еще была покладистее, и не нужно было насиловать ее распорядком дня, позволять ей вставать, когда она хотела? Может, они слишком часто говорили ей «нет» и чрезмерно баловали своими «да»? Избавиться от сомнений в правильном воспитании дочери стало просто невозможно.
Где-то в глубине души Сюзетта все еще надеялась, что Беатрикс права, и они действительно работали над поведением в их семье. Наверняка, существовали какие-то шаги, которые им с Алексом надо предпринять: придумать новые схемы, что-то поменять, – чтобы Ханна превратилась в обыкновенную маленькую девочку. Возможно, они неправильно ее наказывали, вели себя с ней слишком мягко или слишком жестко, и если внести коррективы, то Ханна исправится.
– О чем ты думаешь? – спросил Алекс.
– Может, еще не поздно.
– Может. Если понадобится, будем иметь маму в виду.
Сюзетта чуть не расхохоталась. Алекс не опасался за жизнь матери, не боялся, что дочь причинит вред своей фармор. Он уяснил одну важную истину, хотя и никогда в этом не признался бы: Ханна метила в конкретную цель. Зачем ему тогда было делать вид, что он боится?
– Мы со всем этим разберемся. Помнишь, всего пару дней назад ты говорил мне не бояться ее?
– С тех пор многое изменилось. Разве ты не напугана?
Она не хотела признаваться, какое испытала облегчение оттого, что теперь все наконец прояснилось. Неопровержимые доказательства. И муж, пусть даже не до конца, но встал на ее сторону. Может, надо было начать рассказывать ему обо всем раньше или хотя бы более настойчиво указывать на подозрительную разницу, с которой Ханна к ним всегда относилась. Однако ее по-прежнему преследовала мысль, что вина за дочь, вышедшую из-под контроля, лежит на ней. Не мать, а глупая, бездарная тряпичная кукла. Ей никогда не хотелось, чтобы Алекс считал ее слабой, лишенной стержня, который должен быть у любой матери. Но, может… она не одна была бесхребетной и не заслуживала доверия. Почему ни один из них не встал и не потребовал от Ханны большего? Неужели их иллюзия семьи оказалась такой хрупкой, что они даже не смогли ничего противопоставить призраку несовершенства? Вполне возможно, что теперь лед тронулся, развитие семьи пойдет по другому пути и всем станет лучше.
– Немного. Но мы все равно должны верить… Она пытается нам что-то сказать.
Я тебя ненавижу. Хотя это, вероятно, был совсем не посыл. Она допускала, что у Ханны в душе была какая-то заноза, которую туда неумышленно вонзила Сюзетта. В чем именно она заключалась, девочка сказать не могла. Если ее найти, идентифицировать и вырвать, Ханна освободится от этого гнета, перестанет замыкаться в себе, корчиться от внутренней боли, и перед ней откроется более светлое будущее.
Снизошедшее на нее спокойствие казалось иррациональным. Пережив нападение дочери, она словно стала неуязвимой. И произошедшее не только не разрубило пуповину, связывавшую ее с Ханной, но, напротив, укрепило ее. Они были воюющими сторонами, двумя частями одного целого, и для Сюзетты крайним средством в этой борьбе было сострадание.
– Ханна уже несколько часов одна. Я даже не знаю, ела она или нет. С тобой, Алекс, она ведет себя как ангел.
Он кивнул, но руки ее все же не выпустил.
– Когда-то я осуждал отца за то, что он такой невнимательный. Мы с мамой не раз шутили по поводу того, что будет, если переставить мебель, зная, что он обязательно во что-нибудь врежется, даже не заметив никаких перемен.
– Но ты ведь не такой, ты постоянно с нами.
– С вами-то с вами, но только не до конца. Наполовину здесь, наполовину где-то еще. Вроде бы все вижу, но не все понимаю. Вечно думаю о чем-то другом: о проектах, о том, что надо сделать. Замечаю, когда плохо работает машина, но беспечно прохожу мимо проблем в семье.
– Не казни себя.
Она прижалась к нему ближе, и Алекс прислонился к ней лбом.
– Как же я тебя люблю, – сказал он. – Помнишь, ты как-то спросила, движемся ли мы вперед как семья? Честно говоря, я пытался заполнять любовью к Ханне пробелы в наших с тобой отношениях, которые время от времени чувствовал. Нет, ты от меня не отдалялась, но… Она все время напирает. И я согласился, потому что она ребенок, и наша обязанность – ставить на первое место ее. Но может случиться так, что она толкает нас в…
Договаривать он не стал. За него это сделала Сюзетта.
– …в разных направлениях.
Жена обхватила его руками за шею, уткнулась лицом в грудь и зарыдала. Он впервые позволил себе намек на то, что Ханна встала между ними.
– Все будет хорошо, – сказала она.
И сила в руках Алекса ее убедила: если они еще вместе, не все потеряно.
Когда папа пошел ее искать, она бросила вниз по ступенькам резиновый мяч, чтобы он понял, где она. Спускаться она не стала, а он не поднялся. Все получилось хуже некуда. Мама не должна была остаться в постели, иначе как Ханне было встать над ней, чтобы ударить молотком? Да еще с телефоном, по которому можно было позвать на помощь. Она допустила глупую ошибку, мобильник надо было украсть при случае. Мама поранила ноги не так сильно, как надеялась Ханна, но она все равно испугалась. Мало того: папа все еще полностью пребывает во власти маминого заклятия и знает, что его lilla gumman не всегда бывает очаровательной маленькой девочкой. Эта мысль приводила ее в ярость.
Она ждала сколько могла. Из кухни донесся запах растопленного масла. Отец ее позвал. Она спрятала молоток за его книгами.
Когда Ханна тихо проскользнула в комнату, папа как раз вернулся из сада с нарциссом в руках. Он посмотрел на нее. Его лицо, казалось, ничего не выражало. Потом отвернулся и добавил последний штрих к затейливому натюрморту на подносе. Блинчики. Кофе. Цветок.
– Я сейчас вернусь.
И понес его наверх маме.
Ханна села за стол и стала ждать его возвращения. Она проголодалась. А его заботила только мама – он делал все для нее. Будто все произошло не по ее вине. Как он мог так быстро простить ей убийство Ночного Бормотунчика?
Папа сбежал вниз по лестнице, она сползла на стуле ниже. Ее глаза оказались так близко от стола, что он превратился в размытое пятно. Папа остановился. Ханна знала, что он смотрит на нее, но не могла сказать, кого ей больше напоминал – папу или какого-то самозванца. Может, он на нее злится? Или он разочаровался в ней, как и мама?
Но потом папа подошел и сел напротив нее.
– Lilla gumman, тебе плохо?
Ханна кивнула.
– От того, что ты сделала с мамой?
Она шмыгнула носом и проглотила слезу. Нет, от того, что не спасла папу.
Он наклонил голову к столу, чтобы оказаться с ней на одном уровне. В уголках его глаз залегли морщинки, во взгляде сквозила тревога. Эти знаки возродили в душе девочки надежду.
– Мне жаль, что ты так расстроилась. Наверное, хочешь многое объяснить. Печально, что мы не понимаем всего, что ты чувствуешь и думаешь. Но так выражать свои эмоции нельзя.
У нее в животике булькнуло и заурчало: «Покорми меня!».
– Проголодалась?
Она кивнула.
Он подошел к сковородке и намазал маслом оставшиеся блинчики. Обычно ей разрешали посыпать их сахарной пудрой, но на этот раз он сделал это сам и свернул их трубочкой. Потом разложил по тарелкам.
Ей нравилось разламывать блины вилкой, хотя папа всегда говорил, что их можно брать руками. Но резать их тонкими зубчиками было проще простого, и Ханне нравилось смотреть, как металл кромсает скатанное в трубочку тесто.
– Вкусно?
Девочка улыбнулась и кивнула. Потом посмотрела на него, но в выражении его лица по-прежнему не было никакой радости. Ханна вдохновилась, спрыгнула со стула, обогнула стол и подбежала к нему. Потянулась, чтобы поцеловать, но он отстранился. Потом одумался и подставил ей щеку. Она не знала, что и думать, но радовалась, что он опять сидит с ней внизу.
– Ешь блин.
Ханна поплелась обратно к своему стулу. Папа запихивал в рот скатанное в трубочку тесто и жевал с таким видом, будто поедал соединенные друг с другом вагоны поезда.
Вдруг у него остался один-единственный кусочек. Папа облизал пальцы. Она ела намного медленнее.
– Хочешь еще один? Ты не наелась?
Девочка пожала плечами.
– Lilla gumman, мы можем поговорить? Я имею в виду, по-настоящему?
Она кивнула в надежде, что все вернется на круги своя. Может, он заговорит с ней о транспортаторе из «Звездного пути», объяснит, как он так сортирует молекулы при телепортации, что одежда, обувь и коммуникатор героев не сливаются с телом, а ткань и электронные детали не лезут из ушей. Ей нравился транспортатор и эта штука, которая воссоздавала всю их еду. Хотя пользоваться репликатором без слов было бы сложно. Но идея заполучить мятное мороженое с шоколадной крошкой или желейные конфетки со вкусом жевательной резинки могла бы соблазнить ее на то, чтобы пошептаться с такой машиной.
Папа отодвинул тарелку и поставил локти на стол.
– Ну что, поговорим друг с другом честно?
Ханна заерзала на стуле. Она наколола на вилку два кусочка блина и отправила их в рот. В ее представлении честность отнюдь не была твердым предметом и представляла собой что-то вроде пара или дыма, который сейчас есть, а через минуту его уже нет. Держать все при себе было важнее честности, но врать нехорошо. Ханна совсем не хотела, чтобы папа решил, что она лгунья.
– Ты покалечила маму за то, что она сделала с твоим Ночным Бормотунчиком?