– В выходные нам кое-что понадобится. Мы устроим…
Она вырвала руку.
– Да? А если она проснется и увидит, что я одна? Оставь мне хотя бы какое-нибудь оружие! – сказала она и в то же мгновение об этом пожалела. – Я…
Какая же боль отразилась на его лице. И тут же передалась ей. Она почувствовала ее каждой клеточкой своего задеревеневшего после дня, проведенного в кровати, тела.
– Я собирался купить тебе костыли.
– Ох, Алекс…
– Чтобы ты могла хоть как-то ходить.
– Устал носить меня в ванную?
Она хотела произнести эту фразу непринужденно, но напоминание о ее ранах лишь усилило его страдания.
– Прости. Давай хотя бы повесим на ее дверь колокольчик, чтобы я услышала, если она встанет?
Она вспомнила о бронзовых колокольчиках на цепочке, висевших у него на книжной полке, – сувенире, который родители привезли ему из поездки в Непал.
Он кивнул, но не двинулся, чтобы принести их.
– Может, соорудить на скорую руку какой-нибудь замок?
– Запереть ее в комнате? – спросила она.
Он пожал плечами, и его беспомощность вызвала в ее душе новый приступ отчаяния.
– Колокольчики были бы в самый раз, – сказала Сюзетта, не желая признавать, что чувствовала бы себя куда увереннее с хоккейной клюшкой, скалкой или электрошокером в руках.
Когда он уйдет, пожалуй, надо будет доковылять до шкафа и найти его старую теннисную ракетку.
Как бы она ни хотела, чтобы он остался, мысль о том, что все они узники, заточенные в стенах их дома мечты, была ей неприятна. Алекс оставил дверь ванной открытой, и Сюзетта увидела, как он на цыпочках прошел мимо двери в комнату Ханны.
Оружие, колокольчики, замки. Чего же ждать дальше? Смирительных рубашек? Комнат с обитыми мягким материалом стенами? Лоботомии? Мысли метались из стороны в сторону, от желания помочь дочери до стремления от нее избавиться. Вполне возможно, что психиатрическая больница сможет решить обе эти проблемы.
Алекс прошел у нее над головой: скрипнули доски, затем звякнули колокольчики. Через минуту он вернулся в холл, сжимая их в руке, чтобы они не дребезжали, и осторожно размотал до самого пола, заботливо придерживая их и не давая им зазвенеть.
Когда он вернулся в спальню, закрыл за собой дверь и облегченно вздохнул, его тело все еще выглядело напряженным.
– Я чувствую себя вором, – прошептал он, сел на краешек кровати, уперся локтями в колени и помассировал голову, чтобы избавиться от напряжения в висках. – Не понимаю, что я делаю.
– Это все, что мы можем.
Она хотела его утешить, но, чтобы дотянуться до мужа, ей пришлось бы пошевелиться.
– Все это так паршиво… – Алекс отогнал от себя эту мысль. – Но ничего не поделаешь.
Он склонился к ней и добавил:
– Костыли, всякая мелочь в домашнюю аптечку и кое-что для костра. Я быстро.
– Для костра?
– Послезавтра Valborg.
Посмотрев на него со стороны, Сюзетта заметила, что от усталости у него под глазами залегли темные круги, и он вдруг показался ей стариком, немощным, ветхим, рассеянным.
– Мы не будем отмечать Вальпургиеву ночь.
Судя по ее тону, заявление обжалованию не подлежало. Но Алекс все равно запротестовал.
– Но почему?
– Костер? У нас во дворе? И это с учетом того, как она себя вела? Ты, конечно, мне не поверил, однако это Ханна подожгла мусорную корзину, когда была в…
– Но ведь праздник не только для нее, это традиция, так встречают весну…
– Вальпургиевым шабашем ведьм? Не смеши меня.
– Это напоминание о родине, – сказал он с невинным и несчастным лицом, хотя они отмечали этот день совсем не как в Скандинавии, где люди собирались в парках, пели, ели, пили и бросали прошлогодний мусор из своих садов в огромный костер.
От мысли, как этот ритуал трансформировался в их семье, Сюзетте стало грустно. Они втроем собирались на заднем дворе дома, разводили огонь в большом медном казане, и Алекс в одиночестве пел шведские песни. Отказывать ему в такой пустячной церемонии было несправедливо.
– Разве в былые времена… в этот день не отгоняли ведьм и злых духов? – спросила она, размышляя о том, как с пользой провести этот древний языческий обычай.
На губах Алекса заиграла дьявольская улыбка.
– Я уже об этом подумал. И заключил с Ханной что-то вроде сделки.
– Что же это за сделка?
– Избавиться от Мари-Анн.
– Устроить изгнание злых духов? Совсем на хрен сбрендил?
Сама по себе идея, может, была и неплоха, но что они знали о том, как избавить семилетнего ребенка от завладевшей его душой ведьмы?
– Нет! Помнишь, как ты, желая избавиться от плохих мыслей и обо всем позабыть, записывала их, а потом рвала бумагу и бросала клочки в огонь? То же самое и здесь. Может, Мари-Анн представляет собой что-то вроде ее отрицательной стороны. Поэтому я попросил Ханну сделать рисунок и в воскресенье сжечь его. Откуда ты знаешь, вдруг это поможет?
Если бы речь шла не о зле, вселившемся в ее ребенка, а о чем-то другом, план мог бы показаться вполне здравым. Но когда Сюзетта представляла дочь рядом с огнем, то чувствовала тревогу.
– Может, Ханна впала в зависимость от нее, – предположила она, вспомнив, как Беатрикс называла Мари-Анн одним из аспектов индивидуальности Ханны.
– Совершенно верно. И мы можем самым безобидным образом вдохновить нашу девочку от нее избавиться. Я хочу, чтобы Ханна вернулась, милая и добрая. Да, пусть не идеальная, над этим придется работать. Но эту отрицательную ее сторону мы нейтрализуем.
– Ты действительно думаешь, что это так просто? – Сюзетта приложила усилие, чтобы в ее голосе не звучало недоверие. – Она осуществила сложный, тщательно продуманный план нападения…
– Помню. Только вот что делать нам? Ходить перед ней на цыпочках и делать вид, что ничего не случилось?
– Мне кажется, ты сейчас именно этим и занимаешься, разве нет?
– Я пытаюсь хоть что-то сделать! Она наша малышка. И нуждается в помощи.
Сюзетта с Алексом на миг умолкли, погрузившись в раздумья о проблеме, которая настигла их семью.
– Ты действительно думаешь… – Гнев Сюзетты прошел, и ей захотелось позаимствовать у мужа хоть капельку оптимизма. – Полагаешь, все еще можно исправить?
Алекс покачал головой. Его взор блуждал, он выглядел растерянным, но в то же время пытался себя убедить.
– Может, на деле Ханна пытается как-то с нами общаться, но у нее ничего не получается. Как бы то ни было, когда я с ней говорил, мне показалось, что она раскаивается, тоскует. Я не хочу, чтобы она думала, будто мы ее бросили. Что если наша девочка болеет…
Нет, так Сюзетта тоже не могла. Болезнь их дочери – ее вероятный диагноз – могла встать между Алексом и ею, угрожая их разрушить. Ханна, по-видимому, даже не понимала, о чем ее просили. Однако затея выглядела безобидной, пусть даже и неэффективной.
– За ней надо будет внимательно следить, – произнесла она, уступая в угоду его стремлению не чувствовать себя беспомощным.
– Ясное дело.
– Не спускать глаз. Не хочу, чтобы она сожгла что-то еще.
– Я все время буду рядом.
– Как насчет шампанского и клубники? – спросила она, отметая дурные предчувствия и стараясь справиться с ощущением грядущей беды.
В прежние годы он настаивал, чтобы на праздник Valborg у них был традиционный завтрак.
– За этим мне тоже надо будет заехать, – сказал он, подошел к ней, прижался щекой и нежно поцеловал. – С тобой все будет хорошо?
Она улыбнулась, кивнула, схватила мобильник и сжала его в руках с таким видом, словно в случае опасности он мог ее спасти. И чуть не засмеялась, представив, как набирает телефон службы спасения и объясняет, что ее одержимая дьяволом дочь проснулась и теперь ей угрожает… Ой, не обращайте внимания, она просто пошла в туалет пописать.
– Только туда и обратно, – сказала Сюзетта.
Он еще раз ее чмокнул и спрыгнул с кровати.
– Не закрывай, – попросила она, когда он собрался затворить дверь в ванную.
– Я мигом, – прошептал он, оставив дверь нараспашку, и скатился по лестнице.
Звякнули ключи, и замок защелкнулся.
Через минуту его машина тронулась с места.
В доме наступила могильная тишина. От мысли, что сейчас из комнаты выйдет дочь, незнакомая, чужая, с широко открытыми глазами и маленькими кинжалами вместо зубов, у Сюзетты на руках дыбом встали волоски. На мгновение ее посетило ощущение дежавю. Она знала, что именно так поведет себя Ханна: придет к ней со зловещей улыбкой на губах – и хотела закрыть дверь и поставить барьер между собой и чудовищем, которое могло в любой момент проснуться. Она попросила Алекса оставить ее открытой, чтобы видеть холл, но теперь помимо своей воли не сводила глаз с колокольчиков, ожидая малейшего движения. От напряжения у нее затуманился взор, она хотела позвонить Алексу, сказать, что передумала, и попросить вернуться домой.
Но ничего такого делать не стала.
Однажды Мари-Анн уже умерла на костре, став жертвой предвзятости своего времени. Им тоже надо попытаться. Теперь справедливость была на их стороне. Когда-то ребенок по имени Ханна улыбался солнышку, хлопал в ладошки, когда смотрел на птиц, вечно хихикал. Девочка была несчастна. И ни один логопед, ни один детский врач так и не поставил диагноз, не объяснил, почему она не говорит. Вряд ли Алекс готов был услышать, что их дочь страдает от психического расстройства, хотя доктор Ямамото сказала это чуть ли не напрямую. Наконец у них появилось хоть что-то, над чем можно работать, и общая цель – помочь Ханне.
Она попыталась успокоить нервы, повторяя как мантру, что девочка «не ведьма, а больна».
С улицы донесся вопль, сменившийся громкими раскатами хохота. Стайка гуляк, собравшихся в какой-нибудь местный бар, предположила она. Сейчас напьются и перетрахаются. Несмотря на все свои проблемы, она совсем им не завидовала. Ни коллективное забытье, ни пьяный секс, ни категоричный уход от реальности никак не помогут решить их. У нее есть муж и дочь, которых она любит и которые стоят того, чтобы за них сражаться.