Может, надо было предложить Ханне помочь нарисовать Мари-Анн? И этот арт-проект стал бы первым совместным творением матери и дочери? Таким поступком она могла бы сказать: «Я помогаю тебе изгнать внутренних демонов, потому что люблю. И огорчаюсь, что ты замыслила такой страшный, невыполнимый план».
Вот что она скажет, если звякнут колокольчики и откроется дверь:
– Что бы ты ни сделала, я все равно тебя люблю.
Она сидела за кухонным столом, доедая последние кусочки банана и допивая молоко, глядя, как папа помогает маме ковылять вниз по лестнице. После ее попытки отомстить с помощью кнопок в доме все стало как-то странно и зыбко, его будто посадили на качели, которые все раскачивались, не в состоянии остановиться. На нее никто не орал и не грозил наказанием. Однако весь день накануне девочка провела одна, а папа лишь время от времени заглядывал посмотреть, как она. Одиночество Ханна любила, только когда выбирала его сама. Отец едва помог ей искупаться в ванне и не удосужился расчесать волосы. А потом отказался почитать ей любимую книгу и взял вместо нее другую, скучную и по-детски наивную. Потом быстро ее отбарабанил, а она недоуменно смотрела на него.
Открыв дверь, она услышала громкий звук, который не на шутку ее испугал. Потом увидела, что это всего лишь колокольчики из кабинета папы, по которым она любила стучать пальчиками, когда они висели на своем месте. Она заставляла их тихо петь, как делают музыканты-эльфы или жучки. В комнату, протирая глаза, вошел папа, и она указала ему на колокольчики. Это что, подарок? Почему папа их сюда принес? Зачем?
– Gomorron[28], – пробормотал он, почесал бороду и проигнорировал ее безмолвный вопрос.
Девочка оделась, папа приготовил завтрак, но при этом порезал бананы на куски больше, чем обычно делала мама, а она любила тоненькие, чтобы их можно было без труда ломать ложкой.
Мамины костыли завораживали и напоминали дополнительную пару гигантских рук какого-то робота. На ней был спортивный костюм – эластичный и облегающий, – который она надевала, когда занималась уборкой, хотя сегодня вряд ли могла что-нибудь делать по дому. Когда мама упирала костыли в следующую ступеньку, ставила на нее одну ногу, а потом другую, папа не сводил с нее глаз. Потом опять и опять, пока она наконец не спустилась вниз. Папа пятился по лестнице перед ней, выставив вперед руки, словно боялся, что она упадет.
– Ну и как? – спросил он.
– Могло быть хуже. Но постоянно вверх-вниз все равно не находишься, хотя с костылями действительно удобнее.
Преодолев пару последних ступенек, папа ринулся к столу и вместе с Ханной стал наблюдать за тем, как мамины ноги размашистыми движениями мелькали между костылей, развивая удивительную скорость.
Он усадил маму за стол напротив дочери и убежал на кухню.
– Кофе? Хлопья?
– И то и другое. Не бегай, я здесь и никуда не денусь. Пока.
Потом мама перевела взгляд на нее. После истории с кнопками они впервые посмотрели друг другу в глаза, и Ханна все еще ожидала, что мама обзовет ее чем-нибудь «гребаным». Но та лишь сидела, подперев ладонью подбородок, и изучающе на нее глядела.
– Доброе утро.
Ханна втянула в рот кусочек банана.
– Ну что ж, нам нужно наладить отношения. Прости, что я слишком тебя подгоняла. Хотела, чтобы ты поняла, как важна школа. Неправильно, что мы проводим вместе столько времени дома… Другие люди – вот кто тебе действительно нужен. Мы просто преследуем разные цели, именно поэтому я попыталась устроить тебя в школу.
Папа принес чашку кофе, тарелку хлопьев с корицей и поставил все это перед мамой.
– Спасибо.
Он погладил маму по голове и поцеловал ее изуродованные волосы. В один прекрасный день все эти поцелуйчики и обнимашки достанутся только ей. Он отодвинул стул от стола и сел, широко расставив ноги в позе, которая навела Ханну на мысль о льве, удобно расположившемся на своей территории. Ей не нравилось, что родители объединили усилия. Они смотрели на нее с таким видом, будто выступали в роли правителей королевства, а она была лишь заблудшей подданной, которая приползла на порог их замка. Но при этом действовали глупо, не понимая, что маме нужно еще кое за что извиниться: за игру, которую она затеяла, чтобы заполучить папино сердце, хотя и так было ясно, что только Ханна заслуживает его любовь; за нервную привязанность, которую мама изначально к ней питала, долгие годы отталкивая от себя таким поведением. Мама была не человеком, а пустышкой – оболочкой, неспособной никому ничего дать. Она напоминала кондитерский магазин, набитый яркими, соблазнительными конфетками, заточенными в темницу за толстой прозрачной стеной. И Ханна не раз ударялась о стекло, пытаясь схватить то, что было внутри.
– Папа рассказал мне, что вы задумали, чтобы избавиться от Мари-Анн.
Наверное, мама выудила из него эти сведения, как вытаскивает из своего рукава бесконечные платки фокусник, когда он пребывал во власти ее заклятия. Ханна взяла тарелку и покатала по дну последние капли молока. Пора смириться, что папа не хранит все в тайне. Так даже лучше: когда Ханна начнет бросать в огонь бумажки, это ее совсем не удивит.
– Мы с папой в восторге, что ты готова распрощаться с Мари-Анн. Я рада, что она помогла тебе обрести голос, но знаю, что теперь ты сможешь справиться и без нее.
Мама окунула хлопья в молоко и только после этого щедро зачерпнула и отправила их в рот.
– Не могу дождаться, когда ты заговоришь, – сказал папа, и при виде его рвения Ханне захотелось проглотить каждое когда-либо произнесенное слово.
Девочке не нравилось, что родители сосредоточили на ней все свое внимание, от их необоснованных ожиданий у нее внутри образовалась черная дыра. Черные дыры опасны – они поглощают все вокруг себя, и теперь какие-нибудь частички ее естества, в которых она на самом деле нуждалась, канут в небытие.
Ханна поднялась из-за стола и встала рядом со стулом, не отрывая взгляда от пола.
– Можешь идти, но сначала… – сказала мама и потянулась к девочке, когда та уже хотела убежать.
Ханна остановилась, но близко подходить не стала, чтобы та не могла ее достать.
– Знаю, ты взялась рисовать Мари-Анн для завтрашнего костра. Ты у нас в некотором роде перфекционистка, правда? Поэтому, если тебе нужна помощь…
– Мама прекрасно рисует, – добавил папа.
Она посмотрела на родителей и оценила мамино предложение. Сегодня у нее опять получилась девочка, похожая на яйцо, почти ничем не напоминающая человека. Мама хотела ей помочь, но, что еще важнее, папа желал, чтобы дочь приняла ее помощь. Это было огромными буквами написано на его лице. Если мама поучаствует в создании портрета Мари-Анн, то какая-то ее частичка тоже сгорит в огне: линии, изображенные ею на странице, чешуйки кожи в местах прикосновения к ней. Скорее всего, там останутся и отпечатки ее пальцев. И когда Ханна бросит в огонь конфетти из обрывков маминой фотографии, ее проклятие обретет двойную силу. Она сунула в рот палец, нащупала твердое острие зуба, пробивавшегося через десну, и согласно кивнула.
Папа принес сверху мамин альбом для рисования и два набора карандашей – разноцветный и черно-белый: мама сказала, что каждый из них, в зависимости от твердости, дает свой оттенок серого.
– Чем мягче графит, тем темнее линия. Поэтому, если тебе нужен светлый эскиз, пользуйся карандашом потверже, – добавила она, указав на отметку «7Н» у незаточенного конца карандаша.
Папа поставил ноутбук на кухонную стойку, но продолжал время от времени поглядывать на них. Ханна знала, о чем он думал: некоторые карандаши были жутко острые. Она могла вонзить их в тыльную сторону маминой ладони и пригвоздить ее к столу. Девочка широко ему улыбнулась, давая понять, что она лишь развлекается и больше не сделает маме ничего плохого. Пока.
Он ей подмигнул, уткнулся в экран, стал что-то изучать и почесал переносицу.
– Хочешь показать мне, что нарисовала?
Ханна покачала головой.
– Людей трудно рисовать.
Она согласно кивнула.
– Я тебе покажу. И рисунок сделаю совсем светлый, чтобы ты потом его раскрасила. А если захочешь, попробуешь сама, хорошо?
Она села маме на колени, уперла локотки в стол и уставилась в альбом.
– Для начала я нарисую две тоненькие линии, скорее, даже черточки. Одну – вот здесь, где мы изобразим макушку, а вторую – здесь, где ножки. Так ты будешь точно знать, что вся фигурка поместится на странице и тебе хватит места. Теперь добавлю еще две черточки: одну – посередине, на месте талии, другую – выше, на месте плечей. Я люблю, когда туловище человека соответствует размеру его головы. А сейчас мы изобразим овал – это наша голова. Потом шею вместе с головой, размер тела должен составлять от семи до восьми таких овалов одинаковой величины.
Ханна жадно следила, как под маминым карандашом рождались очертания фигуры – слабые, но уверенные.
– Теперь я нарисую под шеей три овала – это будет грудь. Как видишь, последний из них пересекается с линией талии. Потом еще четыре овала по обе стороны от него. Это ноги. И два овала поменьше, торчащих в стороны, – ступни. Теперь давай вернемся к линии плеч. По обе стороны верхней части туловища я рисую по небольшому кружочку – это плечи. Видишь, как они выстраиваются в одну линию с бедрами и ногами? Потом я изображаю под первым плечом овал такого же размера, как другие. Маленький кружок – это локоть. Еще один овал, потом кружок – это кисть.
Она повторила последовательность кружочков и овалов, набросав правую руку, и откинулась на стуле. Ханна от изумления распахнула глаза и широко открыла рот. Мама будто по волшебству изобразила вполне узнаваемую, пропорциональную человеческую фигуру. Девочка даже не имела ничего против того, как родительница на нее смотрела: внимательно и довольно.
К ним подошел папа, взял прядку волос дочери и накрутил ее на палец.