Сюзетта расстраивалась при виде того, как девочка глубоко предана отцу. Выходные, казалось, рассеяли его смущение и страх, и теперь ее тревожил оптимизм супруга, его вера в раскаяние Ханны. Дочь целых два дня не творила никаких бед, но этого было недостаточно.
Алекс с гордым видом принес еду: огуречный салат собственного приготовления, ржаной хлеб с маслом и сливочным сыром, спаржу на пару, большое блюдо с копченым лососем, а также селедку в маринаде, приправленную нарезанными помидорами и луком. Чтобы купить рыбу, ему утром пришлось сделать вылазку в их любимый магазин, специализирующийся на продаже всяких деликатесов. Она помнила, как была удивлена, когда впервые услышала шведское название лосося – lax, – напомнившее ей локс, еврейское кушанье из ее детства. С тех пор этот новый локс стал ее любимым блюдом, хоть и не имел ничего общего с копченым лососем в юности. Алекс тоже восторгался, что у евреев и шведов так сходятся вкусы в отношении «вонючей рыбы». Вместо рогаликов они ели ржаной хлеб, а открытые бутерброды представляли собой смешение двух культур.
– Разводим огонь и садимся за стол? – спросил он.
– Звучит здорово. Я очень проголодалась.
В подтверждение этих слов у нее заурчало в животе. Сюзетта безмолвно поблагодарила богов и богинь пищеварения за то, что новое лекарство возымело действие. Если бы ей пришлось просить Алекса каждый час таскать ее в туалет, она чувствовала бы себя еще беспомощнее.
Хворост был готов, оставалось лишь поджечь спичку. Ханна жалась к Алексу, положив руки на коленки и чуть ли не уткнувшись лицом в медный казан. Он нежным жестом отодвинул ее подальше.
– Отойди немного, lilla gumman.
Пламя тут же охватило сухие листья и перекинулось на тонкие веточки.
– У тебя есть палка для костра?
Ханна подбежала к куче дров и схватила палку, с которой были срезаны все ветки.
– Мы немного разворошим с ее помощью угли, когда бросим в костер полено побольше, – прошептал Алекс так тихо, будто происходящее было священнодействием и, повысь он голос, огонь тут же погас.
Сюзетта смотрела, как дочь осторожно ворошит костер. Ее тело напряглось, она испытала инстинктивный порыв отодвинуть стул подальше от разгоравшегося пламени. Алекс держал девочку за другую руку, чтобы с ней ничего не случилось.
Когда стало ясно, что костер разгорелся, он усадил Ханну на стул и пошел за первым поленом.
– Vintern rasat ut bland våra fjällar, drivans blommor smälta ned och dö…[31]
Сюзетта засмеялась. Голос Алекса был далек от совершенства, но пел он вдохновенно. Она захлопала в ладоши в такт песне, жалея, что так и не удосужилась выучить все слова. На мгновение ее охватила гордость за семью, чествовавшую наступление весны этим пасмурным вечером, готовым вот-вот накрыть окрестности волной холода. Семью, празднующую этот день и распевающую песни, несмотря на все трудности, с которыми ей пришлось столкнуться. А когда дело дошло до последних строк, которые она за эти годы успела выучить, стала ему подпевать.
– …se dem än som i min barndoms stunder följa bäckens dans till klarnad sjö[32].
Пока он пел, лицо Алекса сияло. Ханна слегка подпрыгивала на стуле.
Когда песня закончилась, все зааплодировали. Сюзетту опять поразила подозрительная нормальность этих выходных. Может, каждый из них просто играл?
Алекс разложил еду и принес жене щедрую порцию, хотя та никогда не отличалась неуемным аппетитом. Потом налил в два одинаковых стакана с толстым дном воду и вино и поставил у ее ног.
– Tack så mycket[33], – сказала она.
Он поцеловал ее в лоб и вернулся, чтобы положить еды себе.
Во время ужина Алекс поддерживал костер, периодически вороша угли, подбрасывая в огонь поленья и хворост.
Ханна немного поклевала бутерброд с толстым слоем сливочного сыра, запихивая пальцами в рот огуречный салат и резаные помидоры. Маринованную селедку ел только Алекс, уплетая за обе щеки и причмокивая от удовольствия.
– М-м-м, м-м-м!
Сюзетта медленно жевала бутерброд с копченым лососем, и пляшущие языки пламени погружали ее в состояние созерцательного оцепенения.
Вспомнился сон, который она видела минувшей ночью. В нем повзрослевшая подруга, с которой они не виделись с начальной школы, просила ее приглядывать за Гретой, неизвестной Сюзетте молодой женщиной, спавшей в соседней комнате.
– Она слепая, но ни за что не желает этого признавать, – сказала подруга, направляясь к двери.
Похоже, все они жили в одной квартире, которая, как часто случается во сне, была огромной. Некоторые комнаты выглядели роскошно, другие представляли жалкое зрелище: устаревшая мебель и желтые разводы на потолке.
– Грета нуждается в помощи, и я на твоем месте не стала бы покупаться на ее самоуверенность.
С этими словами подруга ушла.
Во сне Сюзетта сидела и ждала, когда из комнаты выйдет таинственная Грета. А когда та появилась, осознала весь масштаб ее увечий. Молодая женщина, маленькая и чахлая, выглядела так, будто горела в огне. Пламя почти полностью уничтожило ее ступни, оставив лишь культи; покрытая шрамами кожа лежала розовыми складками. Ее голову венчал искусственный парик вишневого цвета, глаза расплавились в огне, и Сюзетте показалось, что вместо лица у Греты стеклянный протез.
Она весьма самоуверенно щеголяла в черно-зеленом бархатном платье, ковыляя на искалеченных ногах.
– Мне нужно к Серафине, – сказала женщина, – она назначила мне встречу.
В определенных кругах Серафину знали как искусную и дорогую активную садомазохистку.
До Сюзетты вдруг дошло, что квартира принадлежала Грете, а они с подругой выступали лишь в роли гостей, может, даже непрошеных, потому что только она располагала средствами. Грета получила их в ходе судебного процесса после опустошительного пожара.
– Вызвать тебе такси? – спросила Сюзетта, помня о наставлениях подруги.
Она радовалась, что Грета не могла посмотреть ей в лицо, потому что было трудно скрывать занимавшие ее неприятные мысли. Как девушка, явно познавшая нечеловеческую боль, которая, возможно, до сих пор страдает, может посещать кого-то, кто причиняет боль другим?
– Нет, я лучше пройдусь, – ответила Грета. – Но мне нужен адрес. Укажите мне верное направление.
Сюзетта выяснила, что до Серафины больше мили. Она еще раз предложила Грете воспользоваться такси, не представляя, как девушка потащится на своих культях целую милю по бетонным холмам. Та опять отказалась. Сюзетта вывела ее на улицу, заметив, что Грета не выставляет перед собой руки, а идет уверенно, словно видит перед собой все.
Сюзетта объяснила, куда идти, и попрощалась. И Грета решительно ушла, хотя спотыкалась на каждом шагу.
Этот сон взволновал Сюзетту. За день она обдумывала его не раз. Зачем девушке, прошедшей через все муки ада, обращаться к женщине, которая опять обещала причинить ей боль?
В костре громко треснула ветка, выстрелив снопом сияющих искр. За ужином Алекс с Ханной без конца смотрели на огонь. Он на всех оказывал гипнотизирующее действие.
И тут до нее дошло.
Грета хотела, чтобы боль доставляла ей удовольствие.
Только так и никак иначе она могла смотреть в будущее.
Сюзетта понимала, почему сон приснился ей именно сейчас: у нее из головы не выходил костер. Ночь ведьм. И неправедное убийство некогда невинной девушки Мари-Анн Дюфоссе. Где-то в глубинах ее подсознания всегда был ответ, и сон лишь заострил внимание на истине, которую она предпочла бы забыть: всю жизнь у нее не было друзей (не считая Алекса). Но именно Грета, ключевой персонаж, навела ее на главную мысль. С ней случилось нечто поистине ужасное, но она отказалась быть жертвой, решила избавиться от проклятия всей ее жизни и, может, даже сделала его источником радости.
– Принести тебе еще чего-нибудь? – спросил Алекс, вставая с пустой тарелкой и вырывая Сюзетту из мира грез.
– Все было очень вкусно, спасибо тебе. Мы должны сказать папе большое спасибо, – обратилась она к Ханне. – Ведь это он все приготовил. А ты ему помогала.
– С превеликим удовольствием, – ответил Алекс и взял у нее тарелку. – Может, оставим все на столе на случай, если потом решим еще перекусить?
– Конечно, оставим.
Когда он понес на кухню грязные тарелки, Ханна побежала следом. Сюзетта смотрела на них сквозь стеклянную стену. Занимаясь уборкой, покупками, стиркой, готовкой, составляя списки, выполняя самые разнообразные поручения, утешая плачущую девочку и подставляя плечо снедаемому тревогой мужу, она считала себя жизненно важным элементом. А они так хорошо без нее обходились.
Выйдя из дома, Ханна направилась прямо к костру и поворошила его своей палкой, на этот раз уже увереннее. Алекс принес бутылку вина и наполнил бокалы.
– Ну, как ты считаешь? Пока еще не поздно, может, распрощаемся с Мари-Анн?
С этими словами он обратился к Ханне, которая впервые за весь день не пришла в восторг от его предложения.
Оттого что он решительно намеревался довести задуманное до конца, Сюзетте стало легче.
– Она тебе больше не нужна, – сказал он, понимая колебания Ханны, – неси сюда рисунок, и мы устроим прощальную церемонию.
Девочка повиновалась, однако опущенная голова и замедленный шаг недвусмысленно свидетельствовали о ее сомнениях.
Сюзетта подождала, пока Ханна не скрылась в доме.
– Я уж боялась, что ты забыл.
Алекс вздохнул, и выражение его лица стало тревожным.
– Нет. Я лишь пытаюсь ничего не омрачать. Не хочу, чтобы она знала, что я на самом деле думаю.
– И что же ты на самом деле думаешь?
Он только покачал головой, и хотя Сюзетте отчаянно хотелось узнать ответ на свой вопрос, она слишком его любила, чтобы давить на больные места.
– Все было замечательно. Я имею в виду эти выходные. Я сфотографировала рисунок.