Пописав, Сюзетта поковыляла обратно к Ханне, которая вернулась, держа в руках расческу и две красные ленты для волос. Лужицы, которые Алекс оставил накануне, когда смазывал ее ожоги, высохли. Брошенные кухонные полотенца возвышались на полу как могильный курган.
Зная порядок, Ханна встала у Сюзетты между ног и повернула в сторону голову.
– Я только сначала немного причешусь сама.
Она осторожно взяла перламутровую пурпурную расческу и несколько раз провела ею по волосам. Все лучше, чем ничего.
Дни, когда ей хотелось выглядеть стильно, остались позади. Плевать, что она явится к врачу точно в таком же виде, как те, кто раньше всегда вызывал ее недовольство, появляясь на публике так, будто только что поднялись с постели. Почему другие не заморачивались тем, чтобы постоянно носить чистую одежду? Она видела их повсюду: в кофейнях, аптеках, торговых центрах. Они выглядели так, будто собирались лечь спать. Теперь она понимала, что заставило ее отказаться от собственных принципов. Неужели жизнь всех остальных тоже достигла дна? Или они всего лишь автоматически совершали привычные действия?
Сюзетта осторожно провела несколько раз щеткой по волосам дочери, стараясь не причинить ей боли. Ханна протянула ленты для волос – по одной в каждой руке.
– Заплетем? Завяжем хвостики?
Ханна кивнула в ответ на второе предложение. Сюзетта развернула ее спиной, разделила волосы и отвела одну часть в сторону.
– Я очень хотела бы знать, что такого сделала, чтобы все исправить, – тихо начала она. – Верь мне. Не хочу делать тебе больно, но ты больше не будешь причинять мне зло.
Больше сказать было нечего. Ханна хранила молчание.
Ее голову с двух сторон увенчали высокие, идеальные, параллельные хвостики. Все до единой волосинки были на месте, ни одна прядка не выбилась. Сюзетта взяла Ханну за плечи и развернула к себе лицом. Потом слегка завила кончики волос. В душу закрался страх: впереди большие перемены. Что скажет Беатрикс о будущем их дочери? Ханна пошла по собственному пути, но куда, следуя за ней, попадут они? И смогут ли когда-либо оправиться от произошедшего? Сюзетта испытывала неловкость, но ей было жизненно необходимо это сделать: она неуверенно обвила руками неподатливое, сжавшееся в комок тельце Ханны.
– Я помню, – прошептала Сюзетта, – какой одинокой чувствовала себя, когда была маленькой. Обещаю тебе, так будет не всегда.
Она поцеловала дочь в идеальную розовую щечку. Откинулась на спинку и посмотрела в ее восхитительное личико. Ханна сохраняла бесстрастное спокойствие. Сюзетте запомнилось, как в детстве мать несколько раз приходила к ней утром, ложилась рядом и прижималась. Она чувствовала под головой руку родительницы, но не поворачивалась, чтобы ее обнять. Мать говорила что-то глупым детским голосом, а Сюзетта лежала, одеревеневшая как доска, считая минуты, когда этому излиянию чувств наступит конец. Возможно, мать пыталась, а Сюзетта отвергла ее любовь и в в конце концов сдалась. Прочные узы их так и не связали, но она всей душой желала, чтобы мать не отказывалась от дальнейших попыток. Это было эгоистичное детское стремление, но ведь матерям полагается проявлять самоотверженность.
Она обняла Ханну. Обняла по-настоящему, крепко и от души.
Они с Алексом очень нервничали и незаметно для себя выпили целый кофейник, но все равно не смогли успокоиться. Ханна поклевала немного хлопьев, так тихо и бережно, что ложка даже ни разу не звякнула о тарелку. Ее преувеличенная осторожность вписывалась в общую атмосферу. Сюзетту не покидало ощущение грядущей катастрофы. Кто-то из них произнесет какую-нибудь фразу, и комната – а то и весь дом – разлетится на миллион мелких кусочков и вдребезги разобьет иллюзию, в которой они жили до сих пор. Сюзетта с Алексом пялились в свои телефоны, сгорая от желания побыстрее уйти из дома.
К доктору Ямамото они приехали на пятнадцать минут раньше назначенного времени. Ханна первой побежала к двери.
– Думаю, ей нравится этот врач. Или игрушки.
Сюзетта с силой ухватилась за локоть мужа. Она не могла воспользоваться костылями, потому что пальцы и ладони были в ожогах. И ступала осторожно, стараясь не наступить на камешек и не попасть ногой в ямку, чувствуя себя смешной и обреченной в тапочках и с забинтованными руками. На Ханне были все те же нелепые гольфы и резиновые сапоги с божьими коровками, хотя погода стояла ясная. Стараясь уберечь девочку от утреннего холода, Сюзетта надела на нее кардиган, но та закатила рукава. Зачем? Ей было слишком жарко или же она пыталась выставить напоказ перевязанную руку? Даже Алекс выглядел не так безукоризненно, как обычно, хотя и казался самым опрятным из всей троицы. На нем были спортивные брюки, голубая футболка, а поверх нее – рубашка на пуговицах. Борода выглядела растрепанной, вокруг глаз отчетливее выделились морщинки.
Ханна протянула руку к дверному звонку, посмотрела на мать, спрашивая разрешения, а когда Сюзетта кивнула, нажала на кнопку. Беатрикс открыла дверь раньше, чем они с Алексом успели к ней подойти. Когда она оглядела их, с ее лица тут же сползла доброжелательная улыбка. Хромота. Повязки. Мятая, несвежая одежда.
– О господи. Я так понимаю, вы провели не самый лучший в жизни выходной?
Она опустила глаза на девочку и тепло улыбнулась.
– Здравствуй, Ханна. Хочешь пойти в игровую комнату?
Та широко улыбнулась и вприпрыжку побежала вперед.
Пока взрослые медленно шли по холлу, приноравливаясь к ковыляющей походке Сюзетты, Ханна исчезла за дверью игровой.
– Этих травм раньше не было. Вы в порядке? – спросила Беатрикс.
– У нас случилось ЧП…
– Ханна пытается меня убить! – перебила Сюзетта мужа.
Они остановились в нерешительности на пороге кабинета. Супруги переглянулись, на их лицах отразилось одно и то же выражение обреченного смирения.
– В прошлый раз, во время вашего первого визита, мы провели вместе совсем немного времени, – сказала Беатрикс, – но я все же обратила внимание на черствость и бесстрастность Ханны.
– И что это значит? – спросил Алекс.
– Думаю, сегодня мне лучше сначала поговорить с ней, может, удастся выяснить что-то еще.
Беатрикс пообещала, что сейчас вернется, что ей нужно просто опустить штору в соседней комнате, чтобы им никто не мешал. Ханна нашла пазл, на котором был изображен дворец, совсем как настоящий, и разложила на столе детали. Мгновение спустя вернулась Беатрикс и закрыла за собой дверь.
– Рада тебя видеть.
У Беатрикс был приятный – мед и маргаритки – голос. Она подошла к столику на колесиках у стены, взяла из пластмассовой коробки лист бумаги и села рядом с девочкой на маленький стульчик.
– У тебя будет куча времени поиграть в этот пазл, пока я буду говорить с мамой и папой. Как думаешь, мы с тобой могли бы в течение нескольких минут заняться чем-нибудь вместе?
Ханне понравилось, что она воспользовалась словом «вместе». Благодаря милым манерам Беатрикс девочке казалось, что она ее слушает и понимает, не задавая глупых вопросов и не показывая никаких карточек. Она напоминала девочке героиню одной из книг, которая когда-то ей понравилась, – бабушку мира и всех созданных природой существ. Иногда старушка в книге уподоблялась крестной матери в облике улыбчивой феи с ямочками на щеках, а порой – океанским волнам или дереву с приветливо раскинувшимися ветвями. Она все знала и во всем видела добро. В присутствии Беатрикс грудь Ханны будто наполнялась какими-то волшебными пузырьками, поэтому она кивнула и отодвинула от себя коробку с пазлом.
– Ты, похоже, повредила руку. Теперь тебе лучше?
Ханна кивнула. Сейчас у нее и в мыслях не было возлагать вину за это на папу. В тот момент он был лишь куклой, которую дергала за ниточки мама.
– Думаю, минувшие выходные для всех вас стали напряженными.
Энергичный кивок.
– Надеюсь, все было не так страшно?
Ханна чуть склонила голову набок, покачала ею из стороны в сторону и закатила глаза. Беатрикс улыбнулась, вслед за ней улыбнулась и Ханна, потому что это нравилось Беатрикс.
– Ты слишком храбрая, чтобы бояться?
Размашистый энергичный кивок головой.
– Я так и думала.
Беатрикс разложила на столе несколько листов плотной бумаги разных цветов и с негромким щелчком открыла пластиковую коробку с карандашами и мелками.
– Я вот что подумала… Может, ты мне что-нибудь нарисуешь? Скажем, мамин портрет?
Ханна озадаченно наморщила личико и показала на соседнюю комнату.
– Да, понимаю, она совсем рядом, и ты думаешь, что я и так знаю, как она выглядит, правильно?
Ханна кивнула. Беатрикс была удивительно умна.
– Но понимаешь, все люди видят по-разному: одни – одно, другие – другое. Мне хочется понять, какой ты видишь маму.
Вот так, очень и очень умно. Беатрикс поняла, что мама всегда носит маску, и решила выяснить, что под ней. Ханна схватила лист красной бумаги и черный мелок. Несмотря на мамин полезный урок, люди у нее по-прежнему не получались, поэтому она ограничилась одним лишь лицом. Большая круглая голова. Маленькие, злые глазки. Звериный рык. Некоторые зубы торчат наружу. Затем, чтобы у Беатрикс не осталось никаких сомнений, она добавила треугольную широкополую шляпу и грубо ее заштриховала. После чего повернула рисунок, чтобы доктор могла видеть его нормально, а не вверх ногами.
– Это что, шляпка ведьмы? – спросила та.
Да, да и еще раз да.
– Твоя мама – ведьма?
В самое яблочко!
– Понятно… Она говорила мне о Мари-Анн… Кажется, эта Мари-Анн была ведьмой?
Кивок головой.
– Она тебе помогала?
Да. Но… Ханна постучала черным мелком по шляпке мамы, потом еще и еще.
– Но мама тоже ведьма?
Ханна вытаращила и округлила глаза, потом медленно кивнула, чтобы Беатрикс осознала всю серьезность положения.
– А мама – страшная ведьма?
Что да, то да. Ханна взяла карандаш и махнула им, словно волшебной палочкой, пытаясь показать Беатрикс, как мама накладывает заклятия. Сделала злое, болезненное, изможденное лицо и взмахнула карандашом-палочкой.