– Пытаетесь смириться с ее отсутствием?
Сюзетта пожала плечами.
– Это необычно. Я все время думаю купить ей бананы или сыр. Иду в ее комнату и встаю на пороге, собираясь что-то сказать. Ловлю себя на желании позвать ее, когда готовлю еду. У нас был заведен определенный порядок в течение долгого времени.
Она не стала говорить, как свободно себя почувствовала, когда отпала необходимость его придерживаться.
– Алекс тоже пытается справиться?
– Думаю, да. Особенно по ночам. Днем он с ней никогда не оставался и теперь тоже занят на работе. Наверное, всему виной вид пустой кровати. Это не дает ему покоя. Ханна не прячется за дверью, не…
К ее удивлению, всю эту неделю она хорошо спала. С нее будто сняли тяжкую ношу.
– Судя по виду, вы погружены в себя. У вас депрессия? Воюете с призраками прошлого?
– Это не депрессия, а что-то другое. Я не уверена, что по-прежнему остаюсь матерью. Знаете это чувство, когда к ребенку кто-нибудь подходит и спрашивает, кем он хочет стать, когда вырастет? Примерно так же ощущаю себя и я, раньше со мной такого никогда не случалось. Понятия не имею, кто я теперь, но…
– Знаю, в вашем положении трудно не испытывать чувства вины, однако вы не…
Сюзетта решительно мотнула головой, горько усмехнулась и не дала доктору договорить.
– По правде говоря, в своей жизни я много чего не сделала. Например, никогда не уделяла должного внимания собственному здоровью. А теперь без конца думаю… Составляю в голове списки того, что надо было сделать для себя. И для нее. Что стоило бы говорить, а чего – нет. Когда нужно было проявить терпение, а когда – твердость… И так снова и снова.
– Вы же не стали бы себя винить, если бы она, скажем, страдала от тугоухости.
Беатрикс склонила голову и ободряюще улыбнулась.
– Стала бы. Скорее всего, стала бы. – Сюзетта горько ухмыльнулась врачу. – Стала бы думать, где подвергла ее опасности и тем самым повредила нежный детский слух. Или обвинила бы себя в какой-нибудь генетической патологии. Знаете, перед тем как забеременеть, я делилась с Алексом своими опасениями, что ребенку передастся моя болезнь Крона. А он меня успокаивал и говорил, что если так случится, то мы, учитывая мой опыт, сможем с ней справиться. И что она никогда не будет страдать, отгородившись от всех. А Ханна страдала. Именно к этому и пришла. Вполне возможно, мы вообще ее никогда не понимали. Может, она всегда пыталась сказать нам что-то еще. Теперь выяснять это пришла очередь специалистов «Маршз».
Беатрикс окинула ее долгим безмолвным взглядом и выпрямилась на стуле.
– Я намерена задать вам один трудный вопрос. Поскольку сейчас вы сосредоточились на том, что, на ваш взгляд, сделали неправильно, мне было бы интересно узнать, существует ли проблема, которая беспокоит вас больше всего.
Сюзетта повернула голову и стала смотреть в окно, однако взгляд ее простирался неизмеримо дальше линии деревьев.
– Когда мы узнали, что у нас будет девочка, мне захотелось назвать ее шведским именем. Необычным. Незадолго до этого у Мэтта, партнера Алекса, родилась двойня. Девочку назвали Страйкер, мальчика – Саунд[34]. Алексу это показалось странным, но лично мне в целом понятен образ, который придумал для детей Мэтт. Девочка по имени Страйкер ни от кого не потерпит поражения, а мужчина, которого назвали Саунд, будет спокойным, рассудительным и сильным.
Имена, которые мне нравились, тоже были необычными. Сага. Бликс. Майкен. Сольвейг. По правде говоря, Алекс не хотел нарекать ее именем, которое, по крайней мере, в этой стране, все будут произносить неправильно – нам и так приходится без конца талдычить, что наша фамилия Йенсен. Не знаю, почему, но я не хотела называть ее как все. И теперь порой думаю: если бы мы дали ей какое-то другое имя, может, она выросла бы иной? Но это не… Такого я точно не хотела… Она родилась с темными волосиками. С моими. Мне было жизненно необходимо смотреть на нее и видеть Алекса – я хотела маленького Алекса. Но она походила на меня, на мою мать. Я дала ему возможность выбрать для девочки имя, чтобы всегда помнить, что она – дитя Алекса. Алекса, которого я люблю. Я всегда хотела Алекса и только Алекса.
Самой тяжелой была первая неделя. После отъезда из «Маршз» ей удавалось скрывать от всех свои припадки глупого смеха. Порой она одновременно испытывала облегчение, неверие и стыд – счастливые и печальные пароксизмы мысли: «Неужели это правда?». К началу второй недели тревога, снедавшая ее материнское сердце, несколько отпустила. Вполне достаточно для того, чтобы эти семь дней прошли с обычной скоростью, а не в замедленном, сюрреалистичном темпе пульсирующей скорби, вызванной отсутствием Ханны.
Сюзетта стояла босиком за кухонной стойкой, склонив голову и вчитываясь в какой-то рецепт. Волосы падали ей на лицо, и она убирала их за уши. На ней была свободная футболка, мягкая, как паутина, и закатанные до колен джинсы – молодежный наряд, соответствовавший ее настроению. Солнечный свет заливал сад, врывавшийся через открытую дверь ветерок ворошил разложенные на столе эскизы. Она расположила их там, чтобы оценить перспективу: вереницу открывавшихся с порога видов. На одних дверь была широко распахнута, на других зритель будто попадал через нее в какое-то другое место. Но когда Алекс вернулся домой из спортзала, поднялся наверх и принял душ, она ощутила вдохновение совсем другого рода и отложила их в сторону. Сдобные булочки с корицей, которые она намеревалась испечь. Это его немного развеселит.
Выпечка давалась Сюзетте нелегко, поэтому она знала, что должна строго придерживаться рецепта. Ей хотелось, чтобы они получились у нее в точности как у его матери: в голове рисовался образ праздной послеобеденной сиесты на заднем дворе, их собственной маленькой fika с кофе и kanelbullar под разговор о том о сем. Им предстояло по новой учиться проводить время вдвоем. Каждый день. Только он и она, без Ханны. Сюзетта поможет ему зажить полной жизнью и обрести новые радости.
Алекс сбежал вниз по лестнице, волоча за собой из душа шлейф чистых ароматов шампуня и мыла. Потом встал в позу и подождал, когда на него посмотрит Сюзетта. Она подняла глаза, взвизгнула от восторга и протянула к нему руки. Потом встала на цыпочки, обняла за шею, испытав от соприкосновения их щек чувство умиротворения. Затем отошла назад и с восторгом посмотрела на его розовое свежевыбритое лицо.
– Не думал, что моя борода была тебе так ненавистна, – сказал он, напуская на себя обиженный вид.
– Дело не в этом. Просто я люблю это гладкое лицо. – Она приложила к его щекам ладони. – То самое, в которое я когда-то влюбилась.
Помимо прочего ее поразило, что он по-своему тоже пытался что-то изменить, порвать со старой жизнью и смириться с тем, что теперь в этом доме они будут жить вдвоем.
– Так я выгляжу моложе?
– Меньше похож на неформала.
Алекс засмеялся.
– Ситуация зашла слишком далеко. Теперь каждый парень на работе отпустил бороду, а Мэтт щеголяет напомаженными, лихо закрученными кверху усами.
Настала очередь Сюзетты засмеяться. Алекс прижал ее к себе.
– Посмотри, какая ты молодая и красивая. Мне нравится видеть тебя беззаботной и без всякого макияжа.
Выделения из раны на ее щеке прекратились, и хотя ей велели больше ничего к ней не прикладывать, чтобы быстрее заживало, на людях, даже с Алексом, она все равно заклеивала ее пластырем. Сюзетта подумала, что ее омолодила эта большая квадратная нашлепка, но преданность мужа оценила по достоинству. Они поцеловались, их тела загорелись огнем желания, но она не поддалась соблазну и оттолкнула его.
– Ну все, хватит, я не готова заниматься любовью на кухонном полу. Мне нужно сделать одно дело.
– Я мог бы на этот счет скаламбурить, – сказал он, подходя вместе с ней к кухонной стойке. – Чем это ты здесь занимаешься?
– Сюрприз, – увернулась она от него.
– Вкусный? – спросил он, пытаясь прочесть через ее плечо рецепт.
– Может быть, если меня никто не будет отвлекать.
– Обожаю вкусные сюрпризы.
Он отошел к столу, чтобы изучить сделанные ею наброски.
Звякнув посудой, Сюзетта достала из ящика самую большую из всех имевшихся у нее мисок для теста. Подтащила к себе через стойку банку с мукой, потом вытащила из шкафа пакетик дрожжей, белый и коричневый сахар.
– Это и в самом деле интересно.
Он разложил рисунки перед собой.
– Раньше я никогда не видел, чтобы ты так рисовала и твои дизайнерские архитектурные способности расцвели буйным цветом и вылились в нечто совершенно иное.
– По правде говоря, я не могу этого объяснить, но стоит мне сделать один набросок, как в голове тут же возникают идеи. Я лишь беру их на вооружение.
– Так и надо, рисунки действительно потрясающие. А вот этот серый набросок отличается отменной детализацией.
Сюзетта расставила батарею мисок разных размеров, намереваясь полностью сервировать рабочий стол перед тем, как смешивать ингредиенты. Уроки прошлого, когда у нее заканчивались те или иные компоненты или же она слишком глубоко погружалась в процесс готовки, не пропали даром. Когда она высыпала в миску сначала одну, а потом и вторую чашку муки, над ней поднялось белое облако. Сюзетта уже собиралась добавить третью, но в этот момент ее внимание привлек какой-то предмет.
Поначалу она подумала, что это насекомое, скривилась и подцепила его пальцами. Предмет был гладким и коричневым, размером как раз с жучка, но при ближайшем рассмотрении у него не оказалось ножек. К тому же для насекомого он был слишком уж гладким.
– Что с тобой? – спросил Алекс, встревоженный ее изумленным возгласом.
– Гляди.
Она обтерла предмет, чтобы он мог внимательнее его рассмотреть. Муж подошел к ней и прищурил глаза, стараясь понять, что же такое она ему показывала.
– Я нашла это в муке.
– Что это?
– Половинка капсулы «Имодиума». Помнишь, когда лекарство вдруг перестало мне помогать?