родные пенаты хорошо возвращаться, когда тебя там кто-то ждет, когда есть с кем разделить радость встречи с родными местами, — когда можно неторопливо обойти дом, в котором ты выросла, задерживаясь в каждой комнате для того, чтобы что-то вспомнить… А ее же даже в родной дом не пустят, там небось какая-нибудь контора расположилась. Непременно расположилась, а то и сразу несколько контор. Посмотреть на родной дом с улицы? Пройтись до синагоги, а оттуда мимо богадельни, которую содержал отец до его мельницы? Побывать в театре? Зачем? Зачем?! Да и не побывает она нигде, кроме Николаевской улицы (интересно, как она сейчас называется?). Увидит свой дом, вспомнит детство начнет рыдать и будет рыдать до тех пор, пока не уедет. Стоит ли ехать в Таганрог ради того, чтобы выплакаться? Это превосходно можно сделать в Мариуполе. Фаина умела рыдать как угодно — громко, так, чтобы и в последних рядах зрителей пробирало до печенок, и совсем неслышно, так, чтобы не разбудить спящую на соседней кровати Павлу Леонтьевну. Жизнь захочет, так научит.
В пьесе Всеволода Иванова "Бронепоезд 14–69" Фаина сыграла Варю, невесту командира бронепоезда Незеласова. Фаинина Варя проявляла себя в первой же сцене, когда семья Незеласовых, бежавшая от большевиков на Дальний Восток, обсуждает свою горькую участь в помещении бывшего цветочного магазина.
"До океана добежали, до самого Тихого! Дальше бежать некуда, хочешь не хочешь, а воюй", — говорит мать Незеласова Надежда Львовна, которую играла Павла Леонтьевна. Продолжая разговор, Варя начинает рассказывать о том, что начат сбор драгоценностей на крестовый поход против большевиков и сама она тоже отдала свое последнее бриллиантовое кольцо. Говоря это, Фаина томно взмахивала рукой и зрители видели это самое кольцо у нее на пальце. Чтобы бутафорское кольцо блестело как следует и сразу же бросалось в глаза, Фаина старательно надраивала его перед каждым спектаклем. Кусок стекла изображавший бриллиант был размером с перепелиное яйцо (иначе бы в зале его не было видно), и, полируя его, Фаина говорила, нарочито коверкая слова: "Ишь ты, брульянт на сорок карат! За такой целую армию можно снарядить!" Выражение "брульянт на сорок карат" подхватили другие актеры и начали использовать для обозначения всего фальшивого. "Поздравляю вас, Николай Николаевич, — говорил на репетиции Изольдов, — вы купили брульянт на сорок карат!"
Поняв, что ложь о пожертвованном кольце разоблачена, Варя не теряется. "Я хотела отдать, но еще не отдала. Я вечером отдам, непременно", — говорит она и, желая сменить тему, начинает петь:
"Марш вперед, Россия ждет
Счастья и отрады.
Марш вперед. Трубят в поход.
Красным нет пощады!"
Разумеется, актриса Раневская не была бы сама собой, если бы просто пропела белогвардейский марш. Нет! Фаина вскакивала на ноги и, торжественно чеканя шаг, маршировала через сцену, держа в руках воображаемую винтовку. При этом она держала равнение на зал, совершенно не смотрела под ноги, спотыкалась, картинно падала и лежа стонала, томно грассируя:
— Я умир-р-р-р-раю за цар-р-р-р-р-я и отечество!
— Полегче, Фаина, — говорил Изольдов. — Варя — дворянка, белая кость, а не циркачка.
— Ясно, что не циркачка, — отвечала Фаина, поднимаясь на ноги. — Циркачка бы так не ушиблась.
Торжественный марш с комическим падением Изольдов оставить разрешил, а вот "Я умир-р-р-р-раю за цар-р-р-р-р-я и отечество!" попросил выбросить.
В "Горе от ума" Фаина сыграла Княгиню. Софью играла Павла Леонтьевна. Как уже было сказано, она не любила эту роль.
— Мне Софья уже и по возрасту не подходит, — убеждала она Изольдова. — Лучше дайте мне сыграть старуху Хлестову.
Изольдов не согласился. Хлестову сыграла Милич.
В пьесе Грибоедова Фаина играла как положено, без какой-либо отсебятины, но за кулисами позволяла себе разные шуточки. Так, например, перед началом седьмого явления она командовала шестерым своим дочерям:
— Смело, цыпляточки, в ногу! Марш! Марш!
И во главе этой процессии выходила на сцену.
Занавес в этот момент был задернут. Когда он распахивался взгляду зрителей представала манерная аристократка.
— Вы так играете Княгиню, будто родились при дворе! — восхищенно говорил Фаине Изольдов.
— Ничего сложного, — усмехалась Фаина. — Она как две капли воды похожа на мою сестру. Придумывать ничего не надо, достаточно вспомнить.
Белла и впрямь была похожа на Княгиню. Жеманница с безукоризненными манерами. Странно — если Фаина вспоминала кого-то из родных просто для того, чтобы вспомнить, то на глаза сразу же наворачивались слезы. Если вспоминала для образа, как, например, Беллу, никаких слез не было и в помине. Как будто какая-то невидимая преграда отделяла в душе личное от рабочего.
В "Горе от ума" однажды Фаина допустила оплошность. Говоря:
"От женщин бегает, и даже от меня!
Чинов не хочет знать!
Он химик, он ботаник,
Князь Федор, мой племянник"
она вместо "племянник" сказала "посланник". Оговорилась, с кем не бывает, зрители, кажется, ничего не заметили. Но Борис Борисов, игравший Фамусова, был большим шутником и, несмотря на свой солидный возраст, любил каверзы. Всякий раз в этой сцене, как только Фаина доходила до "он химик, он ботаник", Борисов поворачивал голову так, чтобы не было видно из зала, и, преувеличенно артикулируя, шептал: "посланник, посланник…", провоцируя Фаину повторить ошибку. Фаина просила Борисова прекратить, Изольдов грозился объявить ему выговор, но Борисов не унимался. Паспортный возраст его близился к шестидесяти, а в душе он продолжал оставаться юным проказником. Устав просить и уговаривать, Фаина решила ответить своему мучителю тем же манером. В той же сцене, перед тем, как Фамусову надо было сказать: "В моем календаре…", она начала шептать: "инвентаре, инвентаре…". Борисов клюнул на удочку — оговорился, и с тех пор перестал мучить Фаину.
Изольдов уговаривал Фаину и Павлу Леонтьевну остаться на третий зимний сезон, соблазнял обеих новыми ролями, но они отказались. Не хотелось сидеть третий год на одном месте, хотелось играть на более благоустроенной сцене. Отработав второй летний сезон в Мариуполе, Вульф с Раневской уехали в Днепропетровск. Их пригласил туда Владимир Ермолов-Бороздин, который после возвращения из Крыма работал в Малом театре.
Днепропетровский драматический театр был создан совсем недавно, в 1927 году. Основой нового театра стала часть труппы московского Малого театра во главе с Ермоловым-Бороздиным.
Надежды, которые Фаина и Павла Леонтьевна возлагали на Днепропетровск — Старый знакомый! Труппа Малого театра! — совершенно не оправдались. Без Павла Рудина Ермолов-Бороздин был не так уж и хорош. С Рудиным они составляли гармоничный тандем, прекрасно дополняя друг друга. Став же основателем нового театра, Ермолов-Бороздин преисполнился чувства собственной значимости (не на пустом месте преисполнился, но все же, все же), и с ним стало трудно работать. Кроме того, труппу раздирали постоянные склоки, потому что далеко не все актеры Малого театра переехали в Днепропетровск по своей воле. Были такие, кто приехал сюда за перспективой, для того, чтобы выдвинуться из второго эшелона в первый, но были и те, кого перевели в приказном порядке. Грызню между собой "москвичи" прекращали лишь для того, чтобы, объединившись, нападать на "чужаков", то есть на актеров, пришедших в труппу не из Малого.
Фаина с Павлой Леонтьевной считали дни до окончания сезона. Играли без удовольствия, с большинством коллег и с самим Ермоловым-Бороздиным общались только по работе. Смоленск вспоминали как райское место. Когда в апреле Ермолов-Бороздин завел речь о том, не останутся ли Раневская и Вульф на следующий сезон, обе рассмеялись ему в лицо.
Из Днепропетровска переехали в Махачкалу, в Дагестанский государственный академический театр. Павлу Леонтьевну пригласили туда как актрису, режиссера и преподавателя. В Махачкале полного сезона не отбыли — ролей было мало, с режиссурой у Павлы Леонтьевны не заладилось, только преподавательская работа доставляла ей радость. Фаина не сыграла в Махачкале ни одной новой роли. Играла Зину в "Человеке с портфелем" (здесь эту пьесу играли правильно, без "идеализации" главного героя), играла Княгиню в "Горе от ума" и Варю в "Бронепоезде".
Периферия наскучила Павле Леонтьевне и Фаине ужасно. Хотелось оседлой столичной жизни.
Глава девятнадцатаяБЛУЖДАЮЩАЯ ЗВЕЗДА
"Горит звезда, дрожит эфир,
Таится ночь в пролеты арок.
Как не любить весь этот мир,
Невероятный Твой подарок?.."
"Учет и контроль — вот главное, что требуется для "налажения", для правильного функционирования первой фазы коммунистического общества", — писал Владимир Ульянов-Ленин в своей работе "Государство и революция". Сразу же родился анекдот, который рассказывали вполголоса и только в своем кругу: "Социализм — это строжайший учет, и контроль за учетом, и надзор за контролем, и проверка надзора, и контроль проверки, и ревизия контроля, и присмотр за ревизией".
Учет и контроль внедрялся повсюду. В том числе и в искусстве.
Раньше каждый ставил что хотел, что считал нужным. Иногда конкурирующие труппы, игравшие в одном городе, договаривались о том, кто, что и когда будет ставить, чтобы не обрушивать друг другу сборы. Иногда, наоборот, ставили "под конкурента", чтобы переманить к себе публику. Но решение принимал антрепренер, или режиссер… "Проклятый царский режим", который, по утверждению большевиков, "забюрократизировал" всю страну, не додумался до театральных отделов при Министерстве просвещения и до утверждения репертуаров театрам. Прошла пьеса цензуру — ставьте на здоровье. Удивительная безалаберность!