Молодая Раневская. Это я, Фанечка... — страница 34 из 42

В 1929 году Александр Таиров почувствовал, что кредит доверия, отпущенный ему Советской властью, вот-вот иссякнет. Его покровитель (можно сказать, что и приятель) Анатолий Луначарский досиживал в кресле наркома просвещения последние дни. Осенью 1929 года Луначарский был смещен с поста, который он занимал двенадцать лет, с первого дня революции, и назначен председателем Ученого комитета при ЦИК СССР[41]. Для того, чтобы читателям была ясна степень понижения в должности, можно привести такое сравнение: это все равно, что мэра города назначить директором одной из городских библиотек. Вроде бы и руководящий пост, а реальной власти ноль.

Таирову часто доставалось и при Луначарском. За буржуазность, за безыдейность, за потакание обывательским вкусам… За что ему только не доставалось.

Таиров ставил разные спектакли. Он был сторонником чистоты жанра и выбирал для постановки "чистые" комедии или "чистые" же драмы. Спектакли Камерного театра были удачными или не очень. Но ни один спектакль не был скучным. Таиров не умел ставить скучные спектакли. Стараясь произвести на зрителя максимально сильное впечатление, Таиров продумывал до мелочей не только саму постановку, но и оформление театра. Театр у него начинался "с вешалки" в прямом смысле этого выражения. "Таирова заботило создание необходимой зрительской атмосферы. Мы не могли предугадать, каким увидим театр при новой встрече на открытии сезона. Сначала зритель входил в простой обычный зал с балконом. После "Фамиры-Кифарэда" уже вестибюль расписали узорчатыми листьями, невиданными животными. Старый особняк Камерного театра стал экзотическим. А к моменту "Федры" он напоминал белую, чистую, скромную и строгую аудиторию, без балкона, завершавшуюся красивым амфитеатром…" — писал театральный критик Павел Марков[42].

Но вернемся к социалистическому учету и иссякавшему кредиту доверия. Таиров почувствовал, что ему надо изменить критерии подбора пьес для постановки, иначе театр будет закрыт. Репертуар следовало сделать более советским, по возможности сохранив его привлекательность для зрителей.

"Жирофле-Жирофля" и "День и ночь" Шарля Лекока; пьесы американского драматурга Юджина О’Нила, "Багровый остров" Михаила Булгакова, "Антигона"… Среди спектаклей Камерного театра не было ни одного мало-мальски революционного, мало-мальски социалистического. Этот "недостаток" надо было исправить как можно скорее.

"Патетическая соната" и "Оптимистическая трагедия" будут позже. Для начала Таиров остановил свой выбор на "Трехгрошовой опере" Бертольда Брехта, пьесе новой (она была написана в 1928 году) и подходящей по духу. Разница между "обличением буржуазных нравов" и "потаканием обывательским вкусам" порой столь мала, что одно легко перетекает в другое. Но не в случае с "Трехгрошовой оперой". Если уж старина Бертольд брался обличать, то обличал, как следует. К тому же в ноябре 1918 года Брехт был членом Совета рабочих и солдатских депутатов в городе Аугсбурге. Участие Брехта в революции было эпизодическим, недолгим, но все равно обеспечивало благосклонное отношение к его творчеству в Советском Союзе. Наш человек.

Во время согласования новой постановки в Театральном отделе при МОНО вдруг выяснилось, что на новую пьесу претендует еще один театр — Театр сатиры. Надо сказать, что Театру сатиры "Трехгрошовая опера" лучше подходила по профилю. Но Таиров не собирался уступать. Он велел своим художникам, братьям Владимиру и Георгию Стенбергам в срочном порядке готовить декорации к новому спектаклю, а сам принялся настойчиво объяснять театральному начальству, что пьеса Брехта как будто специально создана для "синтетического"[43] Камерного театра.

— У нас есть опыт, у нас есть имя и у нас уже готовы декорации…

"Трехгрошовую оперу" отдали Таирову. В Камерном театре она была поставлена под названием "Опера нищих". Так назывался в оригинале английский первоисточник[44], из которого почерпнул сюжет Бертольд Брехт.

Актеры для новой постановки отбирались Таировым очень придирчиво, он не просто раздавал роли, а устроил нечто вроде конкурса. Но, тем не менее, далеко не все актеры, занятые в пьесе его устраивали. Особенно поначалу, пока коллектив не успел "сыграться". В частности, Таирову не нравилось, как актриса Елена Уварова играет роль миссис Пичем. Образу гротескной пьянчужки, созданному Уваровой, по мнению Таирова, не хватало завершенности. Алиса Коонен в очередной раз напомнила мужу о Фаине. "Мне надо подумать", — ответил Таиров. Коонен рассказала об этом своей племяннице Ниночке, а та не удержалась и проболталась в письме Фаине.

Наверное, к сообщению Нины следовало бы отнестись сдержанно. Это же был всего лишь намек, а не согласие. "Мне надо подумать" не означает "Я дам ей роль". Но Фаина почему-то решила, что на этот-то раз все сладится, и начала менять свои планы…

А планы эти были такие. В 1930 году Павла Леонтьевна решила, что ей пора уходить со сцены и заняться преподаванием. Предложение режиссера Бакинского ТРАМа Игоря Савченко оставалось в силе. Павла Леонтьевна решила ехать в Баку. У нее был педагогический опыт, но он требовал переосмысления. Многое надо было понять, что-то следовало отточить… Павла Леонтьевна, в силу присущих ей самокритичности и высокой требовательности к себе, не считала себя полноценным, настоящим педагогом. Вульф хотелось начать где-нибудь на периферии, там, где к ее просчетам (ей почему-то казалось, что просчеты непременно будут) отнеслись бы снисходительно. Бакинский ТРАМ, по мнению Павлы Леонтьевны, идеально подходил ей для дебюта. А уж после того, как дебют состоится, можно начать подыскивать место в Москве.

Фаине не очень-то хотелось возвращаться в Баку, несмотря на то, что Бакинский рабочий театр, если верить слухам, сильно изменился при новом главном режиссере Сергее Майорове, ученике Мейерхольда. Фаина была знакома с Майоровым, но шапочно — он появился в театре незадолго до ее отъезда и вместе они поработать не успели. Майоров предпочитал ставить серьезные и идеологически правильные пьесы, такие, например, как "Мать" Горького, "Человек с портфелем" Александра Файко, "Голос недр" Владимира Билль-Белоцерковского, "Темп" Николая Погодина. В 1929 году, после того, как основатель Бакинского рабочего театра Владимир Швейцер уехал в Москву, где стал заведовать сценарным отделом Межрабпомфильма, Майорова назначили главным режиссером. К слову будь сказано, что Швейцер оставил театр не по своей воле, а по причине порчи отношений с тогдашним бакинским руководством. Его начали критиковать чересчур часто и слишком резко. Сначала Швейцер пытался оправдываться, но затем понял, что пора уносить ноги.

Майоров встретил Фаину хорошо. Дал ей роли в уже знакомых спектаклях, которые были в репертуаре, и одну новую, причем главную — роль Марфы в пьесе "Ярость" Евгения Яновского, рассказывающей о классовой борьбе в деревне. Павла Леонтьевна, увидев, как Фаина репетирует Марфу, в шутку начала звать ее "барышней-крестьянкой".

Вроде бы все было нормально. Приехала, начала репетировать, сыграла в нескольких спектаклях… И тут — письмо от Ниночки.

Соблазн!

Перспектива!

Наконец-то!

Фаина сразу же представила себе, как Таиров говорит Коонен: "Вызывай Фаину, пусть она играет миссис Пичем". Пока Коонен напишет письмо, пока письмо дойдет… Ладно, пускай не письмо, а телеграмма. Но вряд ли Алиса Георгиевна сразу же побежит давать телеграмму. Она же такая неторопливая, не любит суетиться… Может и забыть, ведь она так занята… Пока телеграмма придет, пока Фаина оформит документы в театре, пока поезд доедет до Москвы, пройдет уйма времени. За это время Таиров (известно же, какой он нетерпеливый) успеет найти не одну, а трех актрис на предназначавшуюся Фаине роль. Шутка ли — Камерный театр. Только пальцем поманить — и набегут…

Фаина в деталях представила следующую сцену. Кабинет Таирова, в котором она никогда не была. Большая комната, книжные стеллажи вдоль стен, на свободных местах — афиши. Мягкий ковер на полу. Большой стол, удобное кресло. В кресле сидит Таиров и читает книгу, делая на полях пометки тонко очиненным карандашом. Входит Фаина.

Фаина (робко). Здравствуйте, Александр Яковлевич.

Таиров (отрывает взгляд от книги). Здравствуйте, Фаина.

Фаина. Вот, я приехала…

Таиров. Зачем?

Фаина (растерянно). Как — зачем? Вы же меня звали, Александр Яковлевич… Играть эту… как ее…

Таиров. Миссис Пичем.

Фаина. Да-да, миссис Пичем. Вы же меня звали…

Таиров. Звал. Но когда это было? В прошлом месяце? Вы очень долго ехали, а я не мог столько ждать. Вернее, я-то могу, а вот постановка не может. Идут репетиции. Я отдал вашу роль Толубеевой.

Фаина (теряется еще сильнее). Как — Толубеевой? А я? Что будет со мной?

Таиров. Не знаю. Это меня мало волнует. Вы слишком тяжелы на подъем. Не думаю, что у нас с вами когда-нибудь что-то получится. Прощайте, Фаина.

Фаина. Прощайте.

Таиров (снова уткнувшись в книгу). Будьте так любезны, притворите дверь поплотнее, а то сквозит.

Изнервничавшись и как следует накрутив себя, Фаина сорвалась с места и умчалась в Москву. Настолько убедила себя в том, что мечта вот-вот сбудется, что сняла комнату на Малой Бронной, недалеко от Камерного театра. Два сезона в Смоленске вкупе с летними гастролями в Мариуполе позволили Фаине сделать кое-какие сбережения на черный день, а в Днепропетровске она их приумножила. Можно было позволить себе снять комнату в центре Москвы и почувствовать себя москвичкой.

Ниночка встретила Фаину радостно, а Коонен удивилась — стоило ли срываться с места из-за того, что Александр Яковлевич обещал подумать? Отчитав в мягких выражениях племянницу за то, что та устроила много шуму из ничего, Алиса Георгиевна сказала, что Таиров больше не заговаривал о том, чтобы заменить Уварову в "Трехгрошовой опере". Но пообещала спросить у него сегодня же, и (неслыханное дело!) пригласила Фаину на репетицию "Трехгрошовой оперы". Уловка была прозрачной. Коонен не имела возможности повлия