Но Пясецкий не дал Фаине сыграть Симу, сказал, что эта роль ей не подходит. Фаина впервые всерьез задумалась о том, как причудливо могут отразиться на карьере хорошо удавшиеся роли. Они же могут не только способствовать развитию, но и тормозить его. Вот сейчас ей захотелось сыграть драматическую роль, по-настоящему драматическую, причем во многом созвучную ей самой, а режиссер против, потому что он очарован ее Нахлебницей и видит актрису Раневскую только в комедийных ролях. Прав Станиславский, отрицающий амплуа. Надо плавать на широких просторах, играть разноплановые роли… Но как же трудно порой переубедить режиссера. "Я сплавлюсь! — заверяла Фаина. — Справлюсь!" "Не сомневаюсь, что справитесь, — отвечал Пясецкий. — Вы с любой ролью справитесь, но сыграйте-ка пока Трощину, а Симу пускай играет Смирнова…". С актрисой Натальей Смирновой Фаина делила гримерную. "И чего это Борис Иванович уперся? — удивлялась белокурая и курносая Смирнова, старательно гримируясь под еврейку. — Дал бы тебе Симу, а мне Трощину, не пришлось бы нам с тобой гримироваться по часу". Фаина сердилась и объясняла, что она имела в виду не внешнее сходство, а совсем другое, что если бы актерам давали роли с учетом одних лишь внешних данных, то театр давным-давно бы прекратил существовать, превратившись в балаган… Смирнова смеялась и качала хорошенькой головой — так-то оно, может, и так, но все равно Борис Иванович вредина.
Фаина играла в Сталинграде, но в мыслях своих пребывала в Москве. В начале мая она написала Таирову (уже не Коонен, а самому Таирову), что в июне она будет в Москве. На этот раз Фаина была настроена очень решительно. Время идет, скоро, глазом моргнуть не успеешь, сорок лет стукнет, сколько можно мотаться по провинциальным театрам? Пора бросать якорь в Москве, тем более что Павлу Леонтьевну пригласили преподавать в ЦЕТЕТИСе.[47] Фаина реши-да, что устроится в возродившийся Передвижной театр при МОНО и станет работать там до тех пор, пока ей не удастся устроиться в Камерный или в какой-то другой театр. "В какой-то другой" крепко засело в уме, потому что надежда играть у Таирова становилась все слабее и слабее.
Пясецкий не хотел отпускать Фаину, уговаривал ее остаться на следующий сезон, у него на нее были большие планы, но жизнь распорядилась иначе — развела их в разные стороны и свела вместе в Москве, но уже в разных театрах. Раневская оказалась в Камерном, а Пясецкий — в Театре имени Моссовета. Вместе они никогда больше не работали.
Глава двадцатаяМЕЧТЫ СБЫВАЮТСЯ
"Не думай, друг,
что лучшие плоды
Всегда сладки.
Не так проста природа.
Прими же терпкий плод.
Узнай, что есть сады,
Где хина иногда
бывает лучше меда…"
Труппа Камерного была на заграничных гастролях, но Таирову можно было писать на адрес театра. Письма ему пересылали. Фаина напомнила о себе и написала, что в июне она приедет в Москву. Таиров прислал Фаине обнадеживающее письмо. Он писал, что по-прежнему приветствует желание Фаины работать в Камерном театре, хотел бы всячески пойти ему навстречу и полагает, что это желание осуществится. Но, к сожалению, пока не может дать окончательного ответа, поскольку еще не сориентировался в дальнейшем репертуаре театра и не может гарантировать Фаине загрузку работой. Кроме того, ремонт в театре затягивается и еще неизвестно, состоится ли открытие нового сезона в положенный срок.
"Ничего нового, — подумала Фаина, отрывая глаза от строчек, написанных крупным размашистым почерком. — Каждый раз одно и то же…". Она продолжила чтение. Дальше было не так, как всегда. Вместо обещания вернуться к вопросу позже Таиров написал, что все может решиться к июню, когда Фаина собралась приехать в Москву. От слов "мы сможем уже на месте все окончательно выяснить" у Фаины радостно забилось сердце. Ах, неужели на сей раз ее мечта сбудется?! Пора бы уже… Сколько лет она мечтает о Камерном театре, подумать страшно! Эх, если бы ей удалось попасть в труппу немного раньше, то она бы смогла принять участие в нынешних зарубежных гастролях, смогла бы побывать в Бельгии, Италии, Швейцарии, Чехословакии, Уругвае, Аргентине, Бразилии… Возможно, где-то там, за границей, удалось бы встретиться с родными…
Таиров, несмотря на все свои "буржуазные" сценические тенденции, в то время пользовался доверием и его спокойно выпускали за границу вместе с женой. В 1905 году двадцатилетний Таиров участвовал в организации всеобщей забастовки киевских актеров (да, актеры тоже бастовали) и дважды арестовывался. Аресты эти были кратковременными, не имевшими последствий, но после Октябрьской революции они стали большим плюсом в таировской биографии. Таиров не эмигрировал, родной брат его, как уже было сказано, занимал довольно высокие руководящие посты (в 1929 году Леонида Корнблита из системы НКВД перебросили на финансы — поставили управлять Московским городским банком). Кроме того, яркие и оригинальные постановки Таирова пользовались успехом у зарубежного зрителя и приносили прибыль в чистой валюте.
Фаине зарубежные гастроли представлялись сплошным праздником, но на самом деле все было не так уж и хорошо. Гастролерам приходилось всегда быть начеку. Случайная встреча с кем-то, кто считался "врагом советской власти", могла обернуться по возвращении большими неприятностями — обвинением в связях с эмигрантскими кругами или в шпионаже. Так, например, Таирову доставила много волнений встреча с итальянским писателем, основателем футуризма Филиппо Маринетти, с которым он познакомился в 1914 году, когда Маринетти приезжал в Россию по приглашению русских футуристов. Старый знакомый пришел на спектакль, а после спектакля подошел, чтобы выразить восхищение и переброситься парой слов — что тут особенного. На первый взгляд ничего, но если вспомнить, что Маринетти был одним из первых и одним из самых рьяных итальянских фашистов, то невинная встреча приобретала совершенно иную окраску. А сколько было таких встреч… Эмигранты, помнившие дореволюционный Камерный театр, часто подходили пообщаться, вспомнить былые времена. Случались и другие неприятные происшествия. Так, например, в Антверпене случился традиционный театральный "казус" — бельгиец-продюсер удрал, прихватив с собой всю выручку. Гастроли оказались под угрозой срыва. Не была уплачена аренда за антверпенский театр, не на что было купить билеты на пароход до Южной Америки. Актеры уже собрали бывшие у них драгоценности, чтобы передать их в качестве залога за аренду театра, когда на помощь пришло советское торгпредство, одолжившее Таирову нужную сумму… Гастроли в Рио-де-Жанейро были сорваны из-за некстати случившегося военного переворота. Короче говоря, всякого хватало — и хорошего, и плохого.
Фаина приехала в Москву, как и планировала, в июне, вместе с Павлой Леонтьевной. Камерный театр был еще на гастролях. Руководство ЦЕТЕТИСа, обещавшее обеспечить Павлу Леонтьевну жильем, сказало, что "нужно подождать". Вульф и Раневская сняли комнату в селе Всехсвятском, незадолго до того переименованном в поселок Усиевича.[48] Хоть и на окраине, зато недорого, комната большая, со всей необходимой мебелью и хозяева интеллигентные, учителя на пенсии. Устраиваясь на работу в Передвижной театр МОНО, Фаина честно предупредила, что собирается проработать недолго — один-два, самое большее три месяца (Таиров же обещал "все окончательно выяснить"!), поэтому на жилье от театра рассчитывать не могла.
Черт с ним, с жильем, дали бы спокойно работать! Незадолго до прихода Фаины в труппу кто-то из начальства решил, что Передвижному театру, как авангарду работников сцены, подобает быть коммунистическим не только по духу, но и по составу. Иначе говоря, все актеры, занятые в столь ответственном театре (хороша ответственность — по заводам да стройкам ездить и декорации на себе таскать!), должны быть коммунистами или комсомольцами. Фаина, которой было уже за тридцать, по возрасту в комсомолки не годилась, поэтому ей предложили вступить в партию. Доводы были примерно такие: "Ну, сами посудите, товарищ Раневская, как вы, не будучи партийной, можете играть Крымову в "Партбилете"?".
"Да провалитесь вы со своей партией и Крымовой в придачу!" — хотелось ответить Фаине, но так отвечать было нельзя. Приходилось юлить, объяснять, что она еще не чувствует себя достойной столь высокой чести, что ей надо бы морально подрасти и духовно дозреть и т. д. Вступать в партию Фаина не собиралась. Не по идеологическим, а по иным причинам. Ей не хотелось, чтобы кто-то начал копаться в ее биографии и докопался до отца-промышленника. Биография тех, кто подавал заявление на вступление в ряды ВКП(б), тщательно проверялась, а, кроме того, кампании по массовому набору в партийные ряды сменялись кампаниями по чистке, когда прошлое коммунистов анализировалось еще более тщательно. Опасности от вступления в партию много, а выгоды никакой, поскольку Фаина не собиралась делать административную карьеру.
Фаину пару раз покритиковали на собраниях за несознательность, а потом приставили к ней наставницу — актрису Михайлову, бывшую "синеблузницу"[49], женщину недалекую и назойливую. Михайлова буквально не давала Фаине проходу, старалась вовлечь ее в общественную жизнь, агитировала, звала на разные митинги. Отвязаться от нее можно было только одним способом — угостить выпивкой. Михайлова любила выпить, пила помногу, а напившись, быстро засыпала. Сама Фаина почти не пила, только притворялась, что поддерживает компанию, но это не помешало ей прослыть пьяницей заодно с Михайловой. На очередном собрании Фаину "проработали" за пьянство, но плохая слава неожиданно сослужила хорошую службу — ей, как провинившейся, больше не предлагали вступить в партию и вдобавок запретили вне сцены общаться с Михайловой, поскольку сочли, что они плохо влияют друг на друга. Не было счастья, как говорится, да несчастье помогло.