— Какое счастье! — притворно ужасалась Фаина, когда слышала это слово. — О каком счастье может идти речь, если на работу и с работы я езжу на трамвае номер тринадцать?
Она, конечно, шутила, потому что в глубине души продолжала верить в свою счастливую звезду.
Труппа Камерного театра вернулась в Москву в сентябре 1931 года.
Сразу же по приезде Таиров объявил, что будет ставить пьесу украинского драматурга Николая Кулиша "Патетическая соната". Эту пьесу, написанную в необычной и довольно сложной форме, предложил ему Рафаил Рафалович, заведующий литературной частью Камерного театра.
Николай Кулиш пытался отразить в своей пьесе революцию так, как он ее понимал. Понимал он ее, кстати говоря, не так, как следовало понимать, за что и был расстрелян в 1937 году. Но в 1931 году Кулиш был в зените своей небольшой и недолгой славы. Его предыдущую пьесу "97" Луначарский назвал "первой могучей пьесой из крестьянской жизни".
Таирову до отражения революции дела было мало. Постольку-поскольку. Его привлек романтический сюжет, разворачивающийся на революционном фоне. Классический любовный треугольник — в красавицу Марину, украинскую националистку, влюблен талантливый поэт Илько, а в него влюблена проститутка Зинка. Используя влюбленность Илько, Марина просит его спасти ее сообщника по контрреволюционной деятельности белогвардейца Пероцкого. Илько выполняет просьбу девушки. Поняв, что он попал во вражеские сети, Илько осуждает себя за мягкотелость. Так в пьесе.
Для постановки пьесу пришлось переделать. Марина стала коммунисткой, руководительницей большевистского подполья. К любовному треугольнику добавился конфликт отцов и детей, потому что отец Марины остался националистом. Меньше всего изменения коснулись Зинки. Как была она проституткой, так ею и осталась.
Отдать роль Зинки Фаине посоветовала Таирову Нина Сухотская. Таиров согласился. Он тоже думал об этом. Мечта Фаины наконец-то сбылась. В 1931 году ее приняли в труппу Камерного театра. Радость Фаины не имела предела. У Фаины было такое чувство, что жизнь удалась, что в ней произошло самое важное событие. Дальше все ясно. Дальше все будет хорошо.
Она будет играть на сцене Камерного театра всю оставшуюся жизнь…
"Пока не доедешь до Кракова, не мечтай о бейгелех"[50], гласит еврейская мудрость. В России говорят: "Загад не бывает богат". Наверное, у каждого народа есть пословица, предостерегающая от построения планов на будущее.
Марину в "Патетической сонате", конечно же, играла Алиса Коонен. Она играла в Камерном все главные женские роли. Когда Рафалович приносил Таирову для ознакомления очередную пьесу, то прежде всего говорил:
— Там есть хорошая роль для Алисы.
Глава двадцать перваяЗИНКА
"Во всем мне хочется дойти
До самой сути.
В работе, в поисках пути,
В сердечной смуте.
До сущности протекших дней,
До их причины,
До оснований, до корней,
До сердцевины…"
Перестроенный театр давал много новых возможностей, главной из которых стал простор. Вадим Рындин, дебютировавший в роли главного художника театра, сделал декорации в виде трехэтажного дома в разрезе, от чердака, где жили главный герой и Зинка, до подвала, в котором ютились прачка и инвалид. В бельэтаже находились роскошные апартаменты генерала Песоцкого.
— Удобно, наглядно и символично, — хвалил работу Рындина Таиров, несмотря на то, что идея была его собственной. — Сразу видно, кто чем живет.
У Александра Яковлевича было правилом хвалить дебютантов.
Стоило Фаине подумать о том, что она будет играть в одном спектакле с Алисой Коонен, как у нее начинала кружиться голова. При взгляде на декорации голова кружилась еще сильнее.
Актер Михаил Жаров, для которого "Патетическая соната" тоже стала первой работой в Камерном театре, вспоминал, что Фаина Раневская очень волновалась на репетициях. (Сам он тоже волновался, как же без этого.) Особенно усилились ее волнения, когда она увидела многоэтажные декорации и узнала, что ей предстоит подняться на третий этаж и играть оттуда.
— Александр Яковлевич, — взмолилась Фаина, глядя на Таирова, — что же вы со мной делаете?! Я же ужасно боюсь высоты! И даже если вы меня каким-то чудом поднимете на эту башню, я от страха все равно не смогу вымолвить ни слова!
— Не волнуйтесь, дорогая Фаина, — ласково сказал Таиров, беря ее под руку.
Таиров повел Фаину наверх, что-то говоря ей по дороге. Она дошла с ним до своей мансарды. Началась репетиция. Таиров попросил Жарова, которому по ходу действия надо было вбегать в Зинкину мансарду в поисках юнкера и наступать на Зинку, не "нажимать" на Раневскую, потому что та еле стояла на "третьем этаже". Жаров принял просьбу к сведению.
Когда Жаров поднимался по лестнице, хлипкая декорация шаталась и скрипела. Когда он открыл дверь, Фаина, которой полагалось наброситься на Жарова и гнать его прочь, действительно набросилась на него, схватила за руку и попросила дрожащим голосом:
— Ми-ми-шенька! Пожалуйста, не уходите, пока я не скажу весь текст! А потом мы спустимся вместе! А то мне одной спускаться страшно! Хорошо?
Слова Фаины прозвучали так трогательно и так смешно, что все, кто присутствовал на репетиции, рассмеялись. Фаина смутилась и пообещала, что сделаю все, как полагается. И сделала. Жаров считал, что Фаина сыграла свою роль великолепно.[51]
Роль Зинки Фаине и нравилась, и не нравилась.
Нравилась, потому что давала простор для самовыражения. Таиров приветствовал самовыражение своих актеров и требовал лишь одного — чтобы самовыражение укладывалось бы в концепцию постановки, не противоречило бы ей.
Роль не нравилась, потому что проститутка, мечтающая о большой и светлой любви, — шаблонный, затасканный образ, "драматический трюизм", как выражалась Павла Леонтьевна. Если в пьесе есть проститутка, то она непременно будет мечтать о любви. Велик был риск опуститься до штампов, чего нельзя было делать категорически. Таиров бы не понял и не простил, да Фаина и сама бы себе этого не простила. Даже те роли, которые ей совершенно не нравились (как, например, роль Иды Гуревич в картине Александра Мачерета "Ошибка инженера Кочина"), Раневская играла хорошо. Плохо играть она не умела. Не успела научиться за всю свою долгую жизнь.
Подумав, попробовав и так и этак, Фаина решила играть Зинку с максимальным драматизмом. Павла Леонтьевна, обычно предостерегавшая и Фаину, и других своих учеников от чрезмерного "погружения в драму", на этот раз одобрила Фаинино решение.
Зинка немолода, жалка, озлоблена. Любовь уже не в силах смягчить ее. А зачем смягчаться? Ведь жизнь прошла, прошла в убогой мансарде, от одного клиента до другого. Предложения Фаины насчет того, чтобы Зинка считала время в "клиентах", Таиров не одобрил, сказал, что это лишнее.
Известный режиссер и театральный педагог Борис Гаврилович Голубовский, в течение многих лет возглавлявший Московский драматический театр имени Гоголя, был восхищен тем, как Фаина Раневская сыграла Зинку. "Я следил за каждой работой артистки после давно забытого спектакля Камерного театра "Патетическая соната", — писал Голубовский в своих мемуарах. — Я не очень разбирался в философии и даже сюжете пьесы, рассказывающей о Гражданской войне на Украине… Раневская в Зинке играла вариации Насти из "На дне". Такую реалистическую, жесткую манеру игры на сцене Камерного театра, пожалуй, не видели ни зрители, ни актеры. Как богат контрастными красками ее образ! Загнанный взгляд, согнутая спина, ожидающая удара, кокетство через силу, сквозь зубы. В другой сцене — чувство своего превосходства, власти над похотью алчущих самцов, презрение к ним и зависимость от них. Позы, взятые напрокат из кино прошлого с Верой Холодной, уцененная женщина-вамп. И вдруг — баба, простая, страдающая баба! Тоска о неосуществленном материнстве и гнев, проклятие за изломанную судьбу. Сколько горечи, боли звучит в ее голосе, когда она читает расписку в получении денег от "клиента", трусливого кадетика Жоржа, заплаченных за визит и пошедших на уплату долга за квартиру. "Ой, Боже мой, Боже! Разве не поможешь? Или, может, бесплатно помочь мне не можешь? Ужель и ты, Боже, да хочешь того же?" Актриса монолог положила на мелодию песенки "Карапетик бедный, отчего ты бледный, оттого я бледный…". И Зинка бросает Богу беспощадно: "Так приходи". Мороз по коже — неверие ни во что. После спектакля зрители говорили только о Раневской".[52]
"После спектакля зрители говорили только о Раневской". Запомните, пожалуйста, эту фразу. Мы вскоре к ней вернемся. Пока что хочется отметить, что по свидетельству тех, кто знал Бориса Гавриловича Голубовского, он был человеком строгим и объективным в своих оценках и чрезмерной восторженностью не отличался. С Фаиной Раневской Голубовский был знаком, но не приятельствовал с ней. Так что нет поводов подозревать его в преувеличенной оценке игры Раневской.
Вот еще одно свидетельство. Известный театральный критик Борис Алперс, карьера которого началась со студии Мейерхольда, писал, что верная самостоятельная трактовка роли позволила Раневской создать запоминающийся образ проститутки, которая мечтает о лучшей жизни, что этот банальный образ Раневская смогла наполнить поэзией, теплотой и драматизмом. Алперс также восхищался тем, как детально Раневская проработала свою роль, насколько обогатила ее, и подчеркивал, что яркость образа Зинки — целиком заслуга Раневской, потому что автор пьесы выписал героев схематично и бледно[53]. Борис Владимирович Алперс тоже был строгим критиком. Даже шутка такая ходила: "Похвала Алперса все равно что поцелуй Мельпомены".