о Филиппа дошли слухи о его клевете на афинян, и Демосфен сделал все возможное, чтобы исправить положение: «Я не сказал, что вы красивы, потому что самое прекрасное из всех существ – это женщина; не сказал, что вы замечательно пьете, ибо это, по-моему, комплимент для губки; не сказал, что у вас отличная память, ибо думаю, что такая похвала может относиться к завзятому софисту»[286]. Вторым выступал Эсхин, который обратился к более важным вопросам, связанным с судьбой фокидян. Он умолял, чтобы наказание понесли только лидеры и Филипп не позволял фиванцам наживаться за счет Фокиды. Ответ царя был туманным, он вел опасную дипломатическую игру, устраивая частные беседы с противоборствующими сторонами, тщательно маневрируя во имя того, чтобы занять главенствующую позицию. Через своих Спутников он передавал послам многочисленные обещания. Эсхина, который был убежденным противником Филиппа, заставили поверить, что царь последует его совету, в то время как фиванцев и фессалийцев, вероятно, уверили в обратном. Царила атмосфера тревожности и неопределенности. Теперь Демосфен понимал, насколько непроста сложившаяся ситуация, и опасался будущего.
Филипп удерживал афинян в Пелле до тех пор, пока не подготовился к кампании, заявив, что ему нужна их помощь для разрешения ситуации в Алосе. Он согласился вернуть афинских пленников, взятых в Олинфе и других местах, перед летним праздником Панафиней, но до тех пор они оставались под его «опекой», хотя Демосфену и удалось заплатить выкуп за некоторых из них – доброе дело, которому он впоследствии будет придавать большое значение[287]. Филипп также откладывал момент принесения клятв, необходимых для ратификации мира, пока не достиг города Феры. К тому времени было слишком поздно для каких-либо политических маневров. Заключенный мир назвали в честь его активного сторонника – Филократа. Условия Филократова мира высекли на каменных стелах, установленных в Афинах и Македонии.
Посольство отплыло обратно в свой город спустя два месяца. Участники представили отчет Совету, и Демосфен, по-видимому, выразил обеспокоенность, заявив, что задержки дорого обошлись грекам и дали Филиппу время расширить свою власть. Он призвал не отказываться от Фокиды и не покидать Фермопилы. На следующий день было созвано народное собрание, где зачитали еще одно вежливое письмо Филиппа, в котором он извинялся за задержки и заверял в своей благожелательности к Афинам. Эсхин помог успокоить граждан, рассказав о том, что считал планами Филиппа, и утверждая, что Афины только выиграют от его действий. Было принято решение о распространении мира и союза на потомков Филиппа, а также о помощи Амфиктионии, если фокидяне не сдадут Дельфы. Созвали еще одно посольство, чтобы сообщить о решениях Филиппу. На этот раз Демосфен вежливо отказался от участия в нем, а Эсхин, по всей видимости, симулировал болезнь, чтобы соперник в его отсутствие не смог убедить Собрание отказаться от своих решений.
Тайные переговоры Филиппа с фокидянами подготовили почву для его продвижения в Центральную Грецию. Они сдали ему Фермопилы, полководец Фалаик отозвал 8000 наемников, которыми командовал, а оставшиеся фокидяне быстро капитулировали[288]. Священная война закончилась без кровопролития. Надежды афинян на мягкое наказание их союзников рухнули, когда Филипп передал решение в руки совета Амфиктионии, на котором присутствовали враждебно настроенные стороны. Города Фокиды были разделены между соседями, членство в совете аннулировано, а на жителей налагались огромные штрафы до тех пор, пока богатства Аполлона не будут восстановлены. Тем не менее все могло быть гораздо хуже: итейцы, входившие в состав совета, призывали убить всех фокейских мужчин, способных держать оружие[289]. Афиняне чувствовали себя обманутыми, и мир с самого начала оказался непопулярным. Соглашение не принесло ощутимых выгод, Амфиполь ушел из рук, союзники-фокидяне были фактически уничтожены, фиванская власть не только не покорилась, но вновь окрепла и возросла, а Филипп получил контроль над Фермопильским перевалом. Какое-то время афиняне думали, что на их город вот-вот нападут македоняне, был даже издан указ об эвакуации сел и подготовке окрестных крепостей к защите города. Однако дальнейшие заверения македонского царя развеяли их опасения. Но последствия соглашения ожесточили граждан. Росли разногласия среди членов первого посольства. Демосфен быстро дистанцировался от мира, его антимакедонская риторика наконец нашла благодарную аудиторию, и вскоре это сделало его самым влиятельным человеком в городе.
В награду за прекращение войны Филиппу предоставили два голоса в совете Амфиктионии, ранее принадлежавших Фокиде. Это дало ему право официально вмешиваться в дела материковой Греции и даже предоставило промантию, то есть особую привилегию первым консультироваться с Дельфийским оракулом, потеснив Афины с вершины списка[290]. Филипп также в некотором качестве председательствовал на Пифийских играх в Дельфах, которые не проводились почти десятилетие, и афинские официальные лица решили бойкотировать это празднество[291].
Символическая процессия проделала длинный путь вверх по возвышающимся над долиной Федриадам – сияющим скалам, которые образуют живописный фон для священных Дельф. Фокидское оружие сбросили в пропасть, война закончилась[292]. Пока железо лязгало и стучало о камни, погружаясь в глубины ущелья, Амфиктионы могли поразмыслить о плачевном состоянии святилища. Сокровищницы стояли пустыми, храм Аполлона перекопали в поисках спрятанных богатств, даже знаменитый золотой треножник, установленный в память о победе греков над персами при Платеях в 479 году до н. э., не избежал гибели: его переплавили, чтобы оплатить услуги наемников. На прежнем месте осталась только девятиметровая бронзовая колонна в виде обвивших друг друга змей, на которой были выгравированы имена защитников[293]. Форму этого памятника можно рассматривать как метафору капризной политической природы городов-государств. Вместе они могли противостоять сильнейшим тиранам и добиваться славных побед, но чаще всего давняя враждебность друг к другу удерживала их от союзов и могла привести к ужасающим событиям, губительным для Эллады. Опыт Филиппа в обращении с противоборствующими сторонами окажется бесценным в последующие годы. Огромная известность, которую он приобрел во время Священной войны, позволит ему поднять и укрепить свой статус.
Тем временем Александр, почти не покидавший Пеллу, мужал в меняющемся мире. Отныне Македония играла ведущую роль в греческих делах, Филипп превратился в самого могущественного человека на Балканах и в Греции. Подходя к концу начального образования, Александр играл на кифаре для своего отца на симпозиуме. По словам Плутарха, Филипп забеспокоился: «Тебе не стыдно так хорошо играть?» – спросил он[294]. Очевидно, Александр слишком много времени уделял музыке, а не более мужским занятиям. С тех пор нет ни одного упоминания о том, что он публично играл на музыкальном инструменте. Последующие годы были посвящены военной подготовке. Богатства царского двора продолжали привлекать лучших людей своего времени, и у Александра появились новые друзья и наставники, среди которых были величайший мыслитель древности и один необыкновенный конь.
Глава 4. Друзья
Когда Александру было лет одиннадцать, к македонскому двору явился фессалийский торговец лошадьми Филоник[295]. Он привел исключительного коня, фарсальского жеребца, и запросил за него астрономическую сумму в 13 талантов[296]. Царь и его окружение, в котором находился молодой Александр, спустились на ближайшее пастбище, чтобы осмотреть животное. Лошади классической Греции были по современным меркам маленькими, лишь изредка достигая 15 ладоней в холке, но коренастыми, с бочкообразным телом, толстой шеей и маленькими элегантными головами[297]. Фарсальцы славились огромными стадами и табунами, они сумели вывести лучших в Греции коней. Жеребец Филоника, скорее всего гнедого или каштанового окраса, отличался большим размером и благородным нравом[298]. Конь и так был горяч, но в тот день буквально бесился, вставая на дыбы и не позволяя никому приблизиться. После нескольких неудачных попыток Филипп разозлился, посчитав, что конь слишком дикий, чтобы его объездить. Он приказал увести животное. Александр думал иначе. «Какого коня они теряют, и все потому, что не умеют с ним обращаться или не смеют попробовать!» – возмутился он, зная, что отец его слышит. Филипп до поры до времени молчал, а Александр продолжал демонстрировать презрение к окружающим. В конце концов Филипп сорвался. «Ты придираешься к старшим, потому что думаешь, что знаешь больше, чем они, или можешь лучше управлять конем?» – «По крайней мере, с этим я бы справился лучше», – ответил Александр. Филипп повернулся к юному сыну со смешанным чувством опасения и недоверия. «А если не сможешь? Какое наказание заплатишь за такую дерзость?» – «Я заплачу стоимость коня», – парировал Александр.
По толпе прокатился смешок. Разве можно было ожидать, что мальчик добьется успеха там, где потерпели неудачу опытные всадники? Что это, сумасбродство или самоуверенность? Плутарх, подробно изложивший эту историю, раскрывает ее загадку. Мальчик заметил то, на что не обратил внимания никто другой: конь шарахался от собственной тени. Александр приблизился, не заходя к нему сбоку, двигаясь медленно и осторожно, чтобы не напугать животное, как было сказано в древних руководствах по верховой езде