То, что я натворил в Швеции тоже не осталось незамеченным. Не было ещё такого, чтобы хоть один прохожий не достал телефон и не нажал на красную кнопку. Пара видео с разным качеством с разных ракурсов, как горит машина, как она взрывается, как рассыпаются вокруг ЦРУшники. И как какой-то псих стоит на крыше этой самый горящей тачки. Моё лицо не попало в кадр настолько, чтобы можно было сказать кто я. Но, возможно, опытные компьютерщики и разобрались бы. Плевать. Джим был доволен, вот что важно.
Я же всё больше и больше погружался в новую реальность. Это сопровождалось побочными эффектами: навязчивые мысли (чаще об убийстве), неконтролируемые эмоции (особенно смех и особенно тогда, когда я переосмысливал нечто, о чём раньше не задумывался), пока лёгкие нотки диссоциации (я подолгу мог смотреть на себя в зеркало, изучая нового человека) и проблемы со сном. Последнее — загадка для меня. Может это от стресса какого-нибудь, но стресса как такового я не ощущал.
Обо всех этих изменениях я не говорил дяде. Скорее всего он и так всё замечал, потому что даже Моран стал чаще комментировать моё поведение:
— Если так пойдёт дальше, я уволюсь. Психушка на выезде.
— Ты чего там увидел? На себя насмотреться не можешь?
— Нет, я не собираюсь участвовать в твоём эксперименте. Выкапывай скелетонов сам.
— Это уже третья кружка за утро? Не манипулируй.
И тому подобное. Правда одно его замечание заставило меня задуматься:
— Интересно, будь твой папаша жив, появилась бы мафиозная семья Мориарти?
Редкие упоминания моего отца по прежнему на меня не действовали. Мне стало казаться, что это всё из-за Джима, ведь теперь у меня есть пример для подражания, и какая разница чья сперма была использована. Поэтому задумался я не о самом моём отце, а снова же о дяде. Я воображал, что думал об Адаме Джим. Никаких эмоций я не замечал, поэтому никакой информации, соответственно, не получил. Лишь догадки и пустые предположения. Джим точно знал, что его брат погиб, что он мёртв, мертвее некуда; так же он был в курсе, что у его брата есть сын, то есть Мориарти осознавал, что у него есть племянник — всё, что осталось от его брата. И в те минуты, когда он трахал меня… он пытался так унизить Адама? Хотел поиметь его единственного отпрыска? Или наоборот был без ума от идеи, что я существую? Когда я об этом подумал, то понял, что меня не смущают и не огорчают мысли о мёртвом отце. Весь мой мозг занимают лишь сцены нашего с дядей секса. Многие на это закатили бы глаза, фыркнули, подумали бы какой я урод. Но я напомню, что всё моё мировоззрение менялось. Привычные остальным людям вещи искажались. Я смотрел на всё через авиаторы Мориарти.
Но также с моих глаз всё ещё не слезали розовые очки, с которыми я смотрел на Джима. Так что в голове у меня была каша, из-за которой у меня часто менялось настроение и беспорядочный поток мыслей ухудшал нормальное восприятие реальности.
Пока я восстанавливал ногу, Себастьян потихоньку помогал мне с этим: он был словно моим личным тренером. Мы занимались по несколько часов в день. Меня разве что на руках не носили. Хотя нет. Носили. Первый и второй день я еле мог ходить самостоятельно, поэтому Моран иногда помогал мне на лестницах. Он хотел, чтобы я делал всё сам, но видя моё искажённое от боли лицо, он вздыхал и брал меня на руки. Не скрою, мне это нравилось, я даже краснел от удовольствия. Джим, конечно, комментировал это шутками. Защитная реакция? Он ревновал? Я принял это за победу.
В один из дней после более менее нормальной тренировки я заглянул в комнату Морана, ища киллера. Что ж, я был удивлён. Комната Себастьяна находилась на первом этаже чуть дальше лестницы. Можно было бы подумать, что это просто большой чулан под лестницей. Грязно-оливковые стены, а может и просто цвета хаки, односпальная кровать (идеально заправленная), стол, на котором лежали фото потенциальных жертв Морана (картинки тех, с которыми уже было покончено, покоились в урне под этим же столом), патроны, пара разобранных на газете пистолетов, неоткрытая пачка сигарет (Моран курил, но очень редко. При мне всего один раз, когда перенёс моё изуродованное тело в машину утром перед отъездом). Зажигалка всегда весела у него в качестве брелока на ключах от неизвестных мне дверей. Спинку стула нежно обнимала его коричневая кожанка. И, конечно, на полке покоилось оружие. Его любимая винтовка висела в центре. В целом эта комната действительно отличалась от всех, что я видел в этом доме.
— Я сам её выбрал. — сказал мне Себастьян, который лежал на кровати, закинув руки за голову. Видимо, он уловил недоумение в моих глазах. — Не люблю слишком просторные комнаты, мне там не по себе. А ещё эта ненужная роскошь.
Он действительно рассуждал как бывший военный, привыкший к казарме или крохотной комнатке, выделенной государством.
— Ничего против не имею. — сразу предупредил я. — Это даже как-то… сексуально. — я смущённо отвёл взгляд, хотя эти слова вылетели из моего же рта.
Себастьян ухмыльнулся.
— Джим также сказал.
Тут я заметил в углу игрушку. Это был большой тигр. Я открыл рот, указывая на завалявшуюся пыльную игрушку.
— О боже! — я был в восторге.
Моран посмотрел, что меня привлекло, и сразу фыркнул.
— Джим прикололся однажды.
Я уже стоял около игрушечного тигра. Мне показалось это чертовски милым. Действительно, это была самая удивительная вещь в комнате киллера. Я посмотрел в стеклянные глаза ненастоящего зверя. Меня тут же унесло воображение, и я представил, как Себастьян идёт по какому-нибудь полю, через посевы ржи или чего-то золотистого; солнце светит ему в лицо, он брюках, но без рубашки, босой, а рядом идёт настоящий тигр. Полосатый, грациозный, опасный, но послушный только Себастьяну.
Джим не останавливался. Он стал чаще покидать дом. Я не мог сопровождать его, поэтому на некоторое время лишился подробностей. Но каждый вечер, приехав из города, он ждал моего появления на первом этаже и рассказывал о том, что делает.
У него было много начатых «проектов». Устроив переполох в Сербии, он каким-то образом связал это с грядущими выборами в Корее (похоже весь мир решил в мае сменить власть), и все дела на востоке наладились. Ячейка его сети в Сербии окончательно сформировалась.
Лёжа в постели после каждого такого вечера, я выстраивал в голове цепь предположений как Джим всё устроил. Он не объяснял мне ничего, а просто рассказывал о конечном результате или ближайших планах. И я знал почему. Джим хотел, чтобы я научился думать. Думать, как он.
Когда я сдавался, когда не мог найти объяснение какому-то действию, мне становилось страшно. Я лихорадочно строил замки, но они тут же разваливались. Мне не хватало опыта и некоторых знаний. А ещё я не был гением.
Однако, не всё было тщетно. Иногда у меня получалось. Не в случайные моменты, конечно. А в те секунды, когда наступала диссоциация, когда я сильнее всего злился и терял контроль. Тогда всё казалось простым. Хитрость заключалась лишь в том, что всё не казалось каким-то опасным, будто не несло вреда. Конечно, пока того Джим не захочет. Ещё он мастерски заметал следы. В этом тоже была своя изюминка.
— Я сам выбираю кому открыть своё лицо.
То есть нити, ведущие к нему, оставались невидимы, опять же пока он того хочет.
— Математика — это модель жизни людей. В каждом уравнении есть искомое значение, так же как и в жизни человека. Собственно, это смысл. — так говорил мой дядя. — Я не ищу «икс». Я манипулирую им в примерах, чтобы «игрек» стал интереснее.
Я выдавил улыбку, снова борясь с двойственными чувствами.
— Научи меня не думать о нём. — опустив голову, прошу я.
Мне надоело метаться. Надоело сомневаться.
— О ком? — шепотом спрашивает злой гений, приподнимая брови.
— Об «иксе».
Очередная хитрая улыбочка и фейерверк в глазах. Джим ничего не ответил. Он повалил меня на диван и отымел.
Собственно говоря, в моей жизни нормальности почти не осталось. А может дело снова в видение.
Вот например, стою я в душике. Никого не трогаю, напеваю себе что-то, пена стекает по моему телу. И в следующую секунду меня хватают и отправляют к ближайшей вертикальной поверхности. Дядя стоит прямо в одежде под струями воды, костюм начинает темнеть, волосы тоже намокают, а ему всё равно. Он давит мне на грудь, заставляя приклеиться к запотевшей стене. Я смотрю на него во все глаза, гадая, что я натворил. Но Джим ничего не говорит, а лишь внимательно вглядывается мне в душу. Ну, а я решил не подставлять себя и продолжить молчать.
Спустя минуту и одного мокрого психа (или двух) Джим начинает улыбаться, медленно ослабляя хватку. А что дальше? Он просто ушёл. Я прикола не понял, но спрашивать не собирался. Знаю, что получу ответ: «Подумай сам» на вопрос «Что это нахрен было?».
Я придумал нечто получше.
Вечерком следующего дня я прокрался в комнату дяди и стал дожидаться его, прислонившись к стене рядом с дверью.
Пока я стоял в «засаде», красная подсветка играла с моим воображением. Комната то сужалась, то сильно расширялась, какие-то красные и чёрные круги плавали вокруг меня, превращаясь в растянутые кричащие лица.
Дверь начала открываться, я даже не вздрогнул. Мориарти оказался в комнате, прошёл пару метров и остановился. Он почувствовал меня и обернулся. Когда это случилось, я еле сумел оторваться от приятной поверхности и направился прямо к дяде.
Мы снова стояли очень близко друг к другу. Я молчал, он молчал. Никто больше не двигался.
Через тридцать секунд у меня зачесался нос, но я героически терпел.
В какой-то момент вещи вокруг стали темнеть и почти исчезли. Я сфокусировался только на Джиме. И здесь временной счётчик оборвался. Меня засасывало в чёрную дыру, в место без времени, пространства и материи.
Посторонние звуки не стихли, но я не обращал на них внимания. Теперь дядя казался мне ненастоящим. Лишь легкое шевеление плеч выдавало его реальность. Темнота тем временем пожирала всё больше, и я уже почти не видел половину его лица. Остались лишь глаза. Я был так заворожён ими, пленён предположениями о том, что по ту сторону, что не смог бы очнуться.