Да, это правда. И их очень бесит американская привычка влезать в личное пространство.
— Предполагаю, это объясняется самим положением острова, лежащего на расстоянии от всех континентов. — мне понравилось, что мы тут же завели разговор. Я был даже удивлён такому повороту. Этот американец отличается от всех тех, с которыми я имел дело.
Майлз Кингсли рассмеялся.
— А ваша фамилия, мистер Кингсли, довольно англосакская. — заметил я.
Ещё одна улыбка. Я в миг потерял интерес к остальным присутствующим, по кругу называющим свои имена и должности. Меня что-то зацепило в этом рыжеволосом жителе Нового Света.
— Вы верно подметили. — он чуть наклонился ко мне, потому что зал стал наполняться громкой музыкой. — Корни моей семьи тянутся к этому загадочному зелёному островку.
Эти слова обидели бы мой дух патриота, услышь я их от любого другого высокомерного американца, но этот, хоть и был политиком, отзывался о моей стране, как о чём-то тёплом, о ком-то живом и любимом. О старом псе, лежащем на солнце и виляющем хвостом. О песне, что никогда не забывается. О сундуке, который по прошествии лет манит окунуться в прошлое.
Мужчина продолжал свой рассказ о том, что связывает его и Англию. Мы чуть отделились от остальных. Я слушал, иногда отвлекаясь на сердце, что так странно заныло, ускорив темп.
Я был очарован и на несколько минут позабыл кто я, что здесь делаю и что намереваюсь. А так же я потерял всё своё лицо, отдавшись эмоциям (где-то Сайло ван-Дамм разочарованно качает головой).
Нас прервал тот азиат. Он выглядел слегка разочарованным и нетерпеливым.
— Ох, прошу прощения. — спохватился конгрессмен, глянув на вклинившегося в нашу беседу. — Я украл этого юношу, что вам так понравился. Иногда я слишком увлекаюсь рассказами.
Я не успел собрать лицо по кусочкам, поэтому вся моя маска разрушилась. Выглядел я сейчас сбитым с толку и очень уязвимым. Чёртовы эмоции.
Азиат снова заулыбался мне. О, нет, чувак, мне больше нравится быть украденным этим американцем. Ух, никогда бы не подумал, что буду так думать.
Я с надеждой перевёл взгляд на американца. Тот лишь улыбался.
— Может мы выпьем где-нибудь? — стал пытаться привлечь меня азиат.
Я бы смог грубо отшить его, но мне не хотелось делать этого при Майлзе. Надо выкручиваться.
— Кошмар! — донеслось до меня. Девушка в красном прикрыла уши руками. — Что за отвратительную музыку они включили?
— Я слышала, сюда пригласили живой оркестр с виолончелями, но, кажется, они попали в аварию. — поделилась сплетнями соседка в золотом.
— Какой ужас!
Я поднялся на носочки и стал выглядывать то, что помогло бы мне. Сцена. Невысокая, но широкая. Как раз для группы виолончелистов. Или для меня. Мысленно я потёр руки. Судя по лицам гостей, дешёвая современная музыка, использующая лишь пару слов и две повторяющиеся друг за другом ноты, не пришлась им по вкусу.
— Вы извините меня? — я посмотрел сначала на бедного азиата, а потом на американца. — Я должен что-то сделать с этим.
Я покрутил в воздухе пальцем, имея в виду музыку. Повыпендриваться перед конгрессменом стало для меня первой задачей. Пока я держал свой путь, на глаза мне попался дядя. Сердце бухнулось, а потом облилось кровью. Ярость и отчаяние снова повалили из меня паром, поэтому я ускорился.
Пройдя к сцене, я стал искать источник звуков. В тёмном углу располагался главный усилитель и провода, тянущиеся к диджейской стойке, за которой, к моему удивлению, никого не оказалось. Что за загадочное мероприятие, организаторы и исполнители которого всё не показываются? Не будь здесь официантов, я бы подумал о заговоре.
Когда я выдернул провод, превращающий ток и нолики-единички в то, что слышат люди, зал будто облегчённо вздохнул. Интересно, что подумал Майлз? На место транслирующего устройства я положил свой телефон. Что же спеть? Что-то, что будет для Джима предупреждением, что-то, что усилит интерес американца, что-то, что даст мне власть.
Выйдя из тени, я не постеснялся залезть на сцену. Как только я это сделал, людское любопытство взяло вверх над сухой фамильярностью, и они прекратили обмениваться пустыми репликами. Музыка стала нарастать. Не режущая уши, плавная, заигрывающая. Сочетающая нотки прошлого с современностью. Живое исполнение всегда привлекательней голосов, звучащих невесть откуда.
Бывает мыслю я,
Сбежать давно пора,
От боли скрыться той,
Что в сердце ты принёс с собой.
Я отыскал глазами Мориарти. Тот стоял там же, где я его видел несколько минут назад. Он смотрел прямо на меня, но я не мог разглядеть, что говорят его глаза.
Любовь твоя, моя
Уходит в никуда,
Свет жизни мой померк,
Лишён покоя я и сна.
Теперь я выглядывал Майлза и, к облегчению, обнаружил его в той же компании. Все смотрели на меня. Все меня слушали.
Когда-то прибежал к тебе,
Теперь настроен убежать,
Любовь порочная твоя,
Отдал я всё, что мог отдать.
Неожиданно я обнаружил, что снова смотрю на дядю. Главное — добавить в голос иронии и насмешки. Пусть думает, что хочет.
Я стал ухмыляться и играть глазами с публикой. Моё тело двигалось в медленном танце, подобно змее.
Теперь уверен я,
Бежать мне надо от тебя,
Не хочешь ты мою любовь,
Чтобы всё было по местам.
Прошу, не трогай меня.
И не играй, дразня.
Осквернённая любовь
Хоть ранил ты меня,
Я всё равно люблю тебя,
Сейчас я вещи соберу,
И от тебя скорей уйду.
Прошу, дотронься до меня,
Любовь так скверна.{?}[Tainted Love — Soft Cell (Kyan Palmer cover)]
Музыка угасла. И я тоже. Сначала меня всё забавляло. Эти слова были прямым посланием Джиму, я наслаждался тем, что снова блистаю на сцене, что все смотрят на меня, что единственный, ради кого всё это — мой дядя.
Но строчки в самом конце сбили с меня спесь. Как бы я не крутился, как бы не злился и не желал ему смерти… Всё итак ясно.
Сойдя со сцены под одобрительные аплодисменты, я попытался скинуть петлю печали. Добравшись до телефона, я застал раздражённого диджея. Пожав плечами на его немой вопрос, наверняка содержащий пару тройку плохих слов (А что? Зад поднял — место потерял), я стал удаляться от места славы. Только выйдя на свет, я столкнулся с Майлзом. То, что тот, очевидно, сбежал от своей компании и ждал меня здесь один, заставило мою самооценку снова взлететь до небес. Но демонстрировать это конгрессмену я не собирался. Поэтому, изобразив лёгкое удивление, я скромно замялся в метре от мужчины. Его губы растянулись в беззубой улыбке, а глаза тепло смотрели на меня из-под рыжих ресниц. Мной снова овладела эйфория, и губы сами собой распахнулись, а взгляд отправился томно блуждать по лицу американца.
— Завораживающе поёте, Эдвард. — отпустил комплимент он.
Я как мог изображал крайнее смущение, украдкой поглядывая на его приятное лицо, давая понять, как я польщён.
— Очевидно, — американец вдруг слегка рассмеялся и глянул себе через плечо. — вы не слишком заинтересованы в мистере Като.
Я на секунду завис, пытаясь понять, кто же такой этот Като. Но экзотичность фамилии дала мне понять, что Кингсли имеет в виду того азиата. В ответ на это предположение, я пожал плечами.
— Мне интересы вы. — прямо сказал я, выпрямившись, будто это было что-то дерзкое, что-то, что меня нисколько не смущало. Вообще-то, так оно и было.
Моя откровенность не поставила американца в неловкое положение. Он продолжал улыбаться, лишь на секунду опустив взгляд.
— Боюсь, — вдруг сказал он. — мы на разных сторонах.
Я на секунду опешил, распахивая глаза, но догнав, что мистер Кингсли имеет в виду ориентацию, а не вид деятельности, вернул себе невозмутимость.
— А я боюсь, мистер Конгрессмен, что имел в виду деловой план. — я смог скрыть разочарование, постигшее меня, за коварной ухмылкой.
Несмотря на то, что изначально мой примерный план состоял в том, чтобы использовать американца действительно по делу, я был раздосадован. Буквально после пары первых реплик, я ощутил что-то странно напоминающее влюблённость. В чём было дело, я не мог понять. Майлз Кингсли был полной противоположностью Джиму, но что-то в нём меня, очевидно, тронуло. Возможно, я смогу разузнать, что именно.
Тем временем Кингсли наконец-то смутился. Совсем чуть-чуть. Его выдал вырвавшийся смешок, а ещё он повернул голову влево (Так делали почти все политики, которых я встречал. Словно оглядывались, ища в толпе того, за кого можно было бы зацепиться, чтобы уйти от разговора, начинающего становиться неловким).
— Ах, вот как. Прошу прощения, мистер Мориарти.
— Ничего страшного. — заверил я конгрессмена.
Мужчина засунул руки в карманы и спросил:
— Так чем я могу быть полезен?
Мы гуляли по дому. Лавируя среди остальных гостей, уходя всё глубже в сад, прочь от музыки и посторонних, я подводил конгрессмена США к истинной цели моего визита сюда.
— Вы же знаете здесь всех американцев. — сказал я, отодвигая в сторону лист низкорослой пальмы. — Мне нужны те, у кого проблем по горло.
— Вы очень прямолинейны, Эдвард. — заметил Майлз, размеренно шагая рядом и держа руки перед собой в замке.
— Да, потому что мне незачем лгать. — отозвался я, наслаждаясь иллюзией уверенности.
Мужчина тихо ухмыльнулся, глянув на меня.
— Сколько вам лет?
— Девятнадцать.
— Вы довольно молоды. Я бы сказал, очень молоды.
Я слегка пожал плечами.
— Возраст — это лишь цифра. — повторил я слова Майкрофта, некогда сказанные мне самому. На этот раз воспоминания не мучали, а ласково щекотали, отчего я необычайно легко улыбнулся.
Я нравился Кингсли. Жаль, конечно, что не в том самом смысле.
Конгрессмен был рад покинуть шумный зал. Сейчас мы шли по коридору. Я мельком оглядывал статуи, картины и вазы. Ничего нового. Ничего особенного.
— Вы сказали, что хотите решить все проблемы тех, кого я назову. — американец подводил к коварному вопросу. — Но зачем Вам это?