— Стой! — услышал я. Ага, ну как же. Так я и остановлюсь. — Слышишь?! Ты принадлежишь мне! Ты мой!
Я не успел показать средний палец, потому что проехал за ворота и вырвался таки! И тут я прибавил газу что мочи. Гони! Гони прочь! Ветер хлестал моё лицо. Плевать. Зад и спину сжигала боль. Плевать. Солнце светило в глаза. Плевать.
Я нёсся прочь и сердце кричало, чтобы я ехал ещё быстрее. Мне было страшно, что за мной кинутся. Не было времени посмотреть назад. Вперёд. Вперёд!
Я никогда ещё не ощущал такую необходимость бежать от чего-то. Сейчас на кону была моя жизнь. И я летел туда, где меня бы спасли.
Сердце разрывалось от уже привычных противоречий. Я люблю его, но он предал меня! И боль от предательства победила сантименты. По крайней мере пока побеждала.
Когда я въехал в Лондон, гнать на такой скорости и петлять среди машин стало сложнее. Где-то за мной увязалась полиция. Ох, а знаете что? Вот и хорошо! Я не остановился, ехал в определённом направлении, к определённой цели. Темза вилась сбоку от меня. Я был уже близко.
Вот оно. Вот. Я ехал к воротам. И тут со мной случилось нечто страшное. Я сбавил скорость, но не до конца. Ворота МИ6 были ещё закрыты. Мне сигналили сзади. Я нёсся прямиком в решётку. Мир вокруг стал болезненно чётким, стал сужаться.
Если я остановлюсь, он меня поймает. И я проиграю.
В паре метров от ворот я потерял все пять чувств, а следовательно равновесие, и упал с байка, который боком проехался по асфальту и стукнулся о ворота. Я же приземлился на землю и перестал дышать.
○ ○ ○
Сколько раз за последние дни я разочаровывался, когда понимал, что остался жив? Много. В этот раз сознание ко мне вернулось, сопровождаемое пикающими звуками. Мои глаза вроде бы начали открываться. Всё такое мутное, слава богам не чёткое. А, вот я вижу потолок и лампу на нём. Та горит противным тускло-тёплым светом. Может уже вечереет? Так, я лежу, не чувствую почти тело. Мои глаза видят приборы измерения пульса, всякие провода. Но тут на руках, точнее на запястьях, я ощущаю нечто холодящее кожу. Как только мои глаза идут на разведку и видят, что я пристёгнут наручниками по обеим сторонам, тело тут же просыпается и обливается холодным потом. Паника как по команде обрушивается на меня. Нет! Только не снова! Я же сбежал! Правда?! Я стал вырываться, тянуть изо всех сил. Несколько датчиков сорвалось с меня, началось длинное пищание. В палату вбежало два медбрата и двое полицейских. Те, что были в халатах стали прижимать меня к койке, но я продолжил по-звериному стремиться к освобождению. Один стал рыться в ящиках, скорее всего, чтобы найти шприц с успокоительным. В следующую секунду в свете лампы блеснула тонкая игла, которая крепилась к флакончику с жидкостью внутри. Полиция стала оказывать содействие и взялась держать меня. Доза предположительного транквилизатора была вколота мне незамедлительно. Однако, шок, в котором пребывало моё тело и разум, не позволили препарату вступить в полную силу, так что я продолжал метаться по койке, пока судорога не схватила каждую мышцу. Медбрат переглянулся со вторым, а затем достал второй флакончик.
Я не был лошадью, но только со второго захода моё тело обмякло, голова опустела, а в глазах спасительно потемнело.
Следующий мой подъём случился через неизвестное мне количество минут. Я снова пожалел, что смог приоткрыть глаза. За глазами последовал рот. Я приоткрыл его как рыба, выброшенная на берег. Убийственная сухость. Как только я смог ощущать и осознавать эту самую сухость, в сознание вернулся и образ других вещей. И почему-то в первых рядах были наручники. Они по прежнему делали из меня и койки одно целое. Тело содрогнулось, меня затошнило, кишки неприятно сжались, казалось, сейчас я испущу дух. Я мечусь взглядом по комнате и тут…
Моё сердце замирает, от лица отливает кровь.
— Майкрофт. — мой слабый голос нарушает тишину.
Холмс старший сидит на стуле чуть поодаль от кровати и смотрит на меня. Я замираю, позабыв о главной своей на данный момент проблеме. Передо мной некто, чьё лицо так знакомо, но ощущение, что прошёл не один десяток лет. И дело не в том, что это лицо постарело. Всё дело в воспоминаниях, которые так или иначе обнаруживаются все в пыли, забытые. И от этого мне хочется расплакаться. Я чувствую подступающие слёзы, горло сдавливает хватка горечи.
Политик не меняется в лице. Тогда моё сознание переключается на наручники, и новая, хоть и слабая волна паники заставляет меня с силой дёргать руки. Бесполезно. От этой безысходности меня таки прорывает, и из груди вырывается всплеск отчаяния. Теперь к дрожи от ужаса присоединяется дрожь рыданий. Голова идёт кругом, инстинкт самосохранения пробивает дамбу успокоительного, и я снова впадаю в бешенство.
Одеяло, которым я был укрыт слетает, мой обезумевший взгляд впился в Майкрофта.
— Пожалуйста! Пожалуйста! Убери!
Только сейчас я замечаю, что Майкрофт выглядит весьма обескуражено, и он даже привстал, кидая взгляд на дверь.
— Прошу, Майкрофт, убери их! — продолжал верещать я, вытаращив глаза на политика.
Тот стоял, чуть приоткрыв рот. В комнату влетели мои старые мучители. Я выгнулся и со всей силы дёрнулся.
— Ладно, — вдруг раздался голос Майкрофта. — снимите одни. — сказал он опешившему полисмену.
Полицейский с сомнением смотрит на Холмса.
— Но не положено…
— Под мою ответственность. — с напором произносит Майкрофт.
И один браслет тут же слетел с меня. Так, одна рука свободна, отлично, я не беспомощен. Паника чуть отступила, но пришла жуткая головная боль. Я весь измученный откинулся на подушку.
— Оставьте нас. — я уже и забыл этот голос.
Все, кроме Майкрофта покинули комнату. Я окончательно проснулся и вроде отошёл от шока, хотя оставшиеся наручники напрягали. Боже… Я действительно вернулся. И я снова вижу Майкрофта. Сколько мы не виделись? Сколько вообще прошло? Холмс опускается обратно на стул, я наклоняю голову, чтобы видеть Холмса. Что же сейчас будет?
Но ничего не происходит. По крайней мере, если со стороны посмотреть. Мы просто молчим. Майкрофт просто глядит на меня, и я вижу его лицо в тот день в суде, его лицо, когда я сбежал в лифт, когда закрывались двери.
Слёзы одна за другой катятся из моих глаз, и я чувствую себя самым уязвимым человеком в мире. А ещё глупым. Очень-очень глупым.
— Прости. — выдавливаю я, и слова обращаются в реку слёз и всхлипов.
Холмс-старший молчит. От этого я ещё глубже погружаюсь в омут ненависти к себе. И мысли ничем не заглушить.
— Знаешь, — Майкрофт наконец-то жалеет меня и даёт своему голосу поглотить меня. — из всех твоих проделок, эта — поразила меня больше всего.
Ещё бы. И мне очень стыдно. Хочется сказать: впервые, за всю историю моих проделок, за эту мне действительно стыдно как никогда. Но я молчу, потому что боюсь услышать кое-какие слова.
— Ты понимаешь, что ты сделал?
Я киваю. Мне всё ещё сложно посмотреть ему в глаза. Майкрофт молчит дальше, и я всё же кидаю на него трусливый взгляд. Он смотрит на меня с совершенно разочарованным выражением. Я прикрываю глаза.
— Прости. — снова мой жалкий лепет.
— Ты пренебрёг всем, что я тебе дал. — политик уже начинает повышать голос. Что ж, имеет право. — Сбежал от меня прямо из суда! Пропал на тридцать с лишним дней! — значит вот сколько меня не было. Я снова смотрю на Холмса, стараясь глазами передать всю глубину моих сожалений. — И вот ты появляешься перед воротами здания государственной разведки и разносишь их к чёрту мотоциклом, а сам лежишь весь в крови на дороге. — Майкрофт поправил сбившийся галстук. — Ты возомнил, что можно нагуляться и вернуться обратно?!
Вот они. Вот эти слова, которые сотрясли всё моё существо. Надежда стала угасать.
— Прости. — бесцветно произношу я, позволяя взгляду замереть на мёртвой точке.
— Думаешь, мне что-то дают твои извинения?!
Я перестал дышать. Господи, умоляю, пусть я умру прямо сейчас.
Аппарат рядом странно запикал. О, это знамение? Как бы то ни было, это заставило политика остановить свою тираду. Он глянул на прибор, а затем снова на меня. Не знаю, как я выглядел со стороны, но внутри всё было хуже в миллиард раз. Что мне делать теперь? Если меня вышвырнут отсюда, куда мне пойти? У меня ничего нет. Вернуться? Ах, убейте.
— И я слышать не хочу твоих оправданий! — продолжил таки Холмс. — Но тебе придётся объясняться всему отделу, так что я хочу первым услышать, что ты скажешь, ибо ты можешь сделать всё ещё хуже. Так что говори.
Я поднял на него испуганные глаза. Я не знаю, что сказать! Правду? Но её так много, я не знаю какой кусок истины преподнести ему. Моя рука теребила наручник на прикованной второй, как свободное животное не понимает почему собрат не может пойти с ним.
Я вдруг подчерпнул откуда-то силы приподняться и взглянуть в глаза Холмсу.
— Сделать хуже правдой? — хрипло осведомился я.
Складка меж бровей политика выросла вдвое.
— А её ли ты используешь? — ледяной намёк на мою прошлую натуру.
Голова гудела.
— Разумеется. — выдавил я, изо всех сил поддерживая зрительный контакт с Майкрофтом. — Только я не знаю с чего начать. — признался я.
— Полагаю, — я узнал этот деловитый тон. Мне даже захотелось улыбнуться от мыслей, что я по нему, оказывается, скучал. — они захотят прежде всего узнать причину твоего возвращения.
Я невольно дёрнул бровями, дивясь словам, а затем пожиная боль, которая пришла вслед за этим ничтожным движением.
— У них есть некое представление о том, почему ты… покинул нас. — мне становится тошно от этих слов. — Но твоё появление стало неожиданностью.
Я рвано вздохнул. Правду, значит. Что ж…
— Он бы убил меня. — выпалил я и тут же подставил ладонь ко рту. Меня в прямом смысле чуть не вырвало. Озноб сменился жаром.
Майкрофт, конечно, понял о ком я, но сидел с выражением лица, которому пока нечего сказать.
Я еле совладал с рвотным позывом, сжимая ткань на животе.