— Я думаю, что убил бы. — чуть поправляю собственные слова я. — Но… — говорить сложно. Через каждое слово наружу хочет вырваться скудное содержимое желудка. Успокоительное оказало организму медвежью услугу. — дело не только в этом. — я глянул на потолок, но почти сразу сбежал глазами к политику. — Это просто стало… последней каплей, катализатором. — я взял небольшую паузу, потому что голос задрожал. Майкрофт просто ждал. — Я думал, что он…
Нет, всё-таки я снова заревел. Сокрушительные воспоминания о ещё не завядших чувствах терзали мою душу, и нервная система еле держала запасной генератор в приемлемом состоянии. Пальцы свободной руки стали тереть голову, словно это помогло бы избавиться от хлещущийся там боли.
— Я просто идиот. — мои зубы неожиданно заскрежетали, плотно стиснувшись. — И ты был прав. — слова полились из меня, как и слёзы — градом. — Во всём прав. — всхлип, я бесполезно пытаюсь вытереть щёки, которые тут же снова мокнут. — Я подумал, что смогу понять его. — я на секунду стал задыхаться как астматик. Холмс напряжённо приглядывался ко мне. — Что мы сможем стать… — я издал какой-то протяжный воющий звук. Мышцы сжимались и разжимались. — семьёй. Но только там я смог понять, что… — я взглянул на Майкрофта из-за завесы водопада слёз. — единственный мой союзник — это ты. — я только сейчас заметил, что последние секунды впиваюсь ногтями в запястье пленённой руки. — Лишь тебе я могу доверять, потому что ты никогда бы… — я снова задохнулся, хватаясь за горло.
В эту секунду я понял, что не могу больше сделать ни вдоха. Мои глаза распахнулись, застывая где-то в чёрной дыре. Пальцы сжимают одеяло. Из недр глотки вырывается лишённый всякой пользы полу-хрип полу-вдох. Майкрофт вскакивает. Я же падаю на подушку. Тело колотит дрожь. Слишком частые сокращения изводят мышцы.
Кто-то нависает надо мной, тыкая в лицо какой-то штуковиной. Мои глаза медленно закрываются.
Когда первая порция воздуха наконец-то проникает в мои лёгкие, они начинают гореть. Мысли ни на что не похожи. Всё вокруг — нечто непостижимое.
Я в третий или чёрт знает в какой уже раз выныриваю из забытья. Моё местонахождение не поменялось, но рядом уже не было ни медбратьев, ни Майкрофта. Браслет по прежнему находился на моём запястье. Металл успел нагреться. Я перевернулся на бок и уставился на блестящую вещицу. Пошёл, пошёл, пошёл ты…
Было так тихо, что я на секунду расслабился. Комната была небольшая. Большую часть пространства занимает медицинское оборудование. Ни одного окна, значит, либо я на подземных этажах, либо в невообразимо изолированной тюрьме. Справа находится ещё одна дверь, возможно, она ведёт в туалет.
Я с тоской гляжу на единственный стул, на котором сидел Майкрофт. Мне вдруг становится ужасно одиноко. Слёзы вновь маячат у краёв глаз. Я не знаю день сейчас, иль ночь, не знаю сколько на часах. Знаю лишь, что я дико устал, несмотря на то, что несколько раз вырубался. Но кто знает, может я был всего полчаса от силы в отключке.
Мы не закончили разговор. Что думает Майкрофт о моём признании? Глупо полагать, что мои слова растрогали его. Но я по крайней мере не слукавил. Вспомнить всё, через что я прошёл здесь: Майкрофт всегда был рядом, как старший брат, следил за мной. Как иронично: кажется теперь я ценю его опеку. Особенно потому что такого больше не будет. Мрачные мысли.
Я не хочу больше играть в эти игры.
Не хочу.
Я не хочу здесь оставаться.
Не хочу.
Чувство, как дождь на утро понедельника.
Как нарастающая боль…
Тихо пел я ломаным голосом.
Я в перерождении,
Как солдат на войне,
Я разрушил стены,
Я всё понял,
Я продумал
Своё возрождение{?}[Recovery — James Arthur].
Спустя долго тянущиеся пять минут я решил сомкнуть красные разящие жаром глаза. Как только картинка в голове стала однообразной, тёмной и открытой для фантазий, на ней негативом отобразилась фигура. Этот силуэт, безошибочно мной угаданный, молниеносно побудил меня поднять тяжёлые веки. Я пропал.
Ужасно желая дать телу отдохнуть, я не мог закрыть глаза. Он, казалось мне, на века отпечатался пятном от лампы на внутренней стороне век. Сколько бы раз я не моргал, как долго не смотрел бы на свет, стараясь размыть страшный силуэт бесформенным пятном, он не исчезал. Более — оказываясь в темноте — я сразу ощущал его физическое присутствие. Понятное дело, что у меня крыша поехала. Но вся жестокость душевного недуга в том, что перехитрить собственное сознание чрезвычайно сложно. А иногда и вовсе невозможно.
И у меня не вышло.
Я с ужасом пялился в стену, чувствуя, как смерть держит руку на моём плече.
Глава 36
Я пролежал, не сомкнув глаз, до самого прихода врачей. Их было двое, а так же на подмогу подоспели вчерашние безликие братья по профессии и полицейские. Старшие по званию критически оценили моё состояние и велели младшим вколоть мне морфий.
На вопрос о моём самочувствии я не ответил. За меня говорили мои без пяти минут усохшие глаза.
Осмотрев меня всего, врачи назначили перевязку старых бинтов, а так же всучили какие-то таблетки. Судя по тому, что мой зад по прежнему ныл, к нему даже не притронулись. Возможно, им и в голову это не пришло, что задачу по спасению заднего прохода мне сильно затрудняло. Однако, в моём положении отмалчиваться было бы ошибкой. Поэтому я деликатно объяснил двум строгим штатным дядям, что имеется ещё одно дельце, требующее их внимания. Без каких-либо эмоций и лишних слов они пообещали, что отправят меня на осмотр в специальный кабинет.
Послать меня хотели сразу после перевязки. Пока мне меняли бинты (наручники на это время сняли, я почувствовал себя бешеной собакой), я по одной проглатывал гору таблеток. От них, казалось, лучше не становилось. А может мне плохо больше от душевных терзаний. Как бы там ни было, эти душевные терзания вспыхнули по новой, когда в дверях оказался Майкрофт. Его появление заставило моё тело облиться потом, а сердце бешено колотиться, обещая вскоре замереть навсегда. Я уставился на политика.
Мед братья уже закончили латать меня, поэтому через минуту, в комнате остался только я и Британское правительство. (Наручники так и не вернули на место.) Я гадал, пришёл он, чтобы завершить вчерашний разговор или чтобы сообщить, что как только я более мне приду в себя, меня со всеми вещами ждёт отставка.
Глаза Холмса холодно поблёскивали. Мне вдруг стало ясно, что наши отношения, те, что были до злополучного слушания в суде, были гораздо страннее, чем я полагал. Сейчас между нами было целое ледяное озеро. Это намного больше, чем было раньше. С самого моего первого дня на базе между нами было что-то похожее, только сейчас Холмс злился и был очевидно разочарован. Таким образом он держался с коллегами, с массой, вообще со всеми, кроме, быть может, своего брата, родителей, Королевы и меня (но это уже в прошлом). Все эти рассуждения за пару секунд привели меня к удивительному заключению: я действительно идиот. Ну самый настоящий! Я был пунктом в списке, в который просто чудом попал. Как? Не имею понятия до сих пор. Но всё больше понимаю, что я всё похерил.
— Как самочувствие?
По тону было ясно, что он справлялся о моём здоровье не из собственных интересов. Это было необходимо для чего-то ещё.
— Не очень.
Мне хотелось соврать. Сказать, что я в порядке, чтобы Холмс мог осуществить то, что намеривался. Я был готов пойти на что угодно, чтобы он меня простил. Но почему-то в последний момент я передумал и выбрал ещё не изведанную мной тропу — правду.
Майкрофт стоял, опершись о зонтик; вторая рука скрывалась в кармане. Мой ответ он принял безэмоционально. Я не смог заметить изменений в его по суровому сдвинутых бровях, сжатых в тонкую линию губах и чуть двигающийся челюсти. И это нанесло мне очередной порез. Я поёжился, будто меня действительно только что полосонули, притом чем-то тупым, чтобы было больнее.
— Как мне сообщил врачи, — неожиданно Холмс перешёл к сути. — у тебя лёгкое сотрясение мозга и многочисленные ушибы. — взгляд политика пал на мои запястья. Я активно растирал их большими пальцами. — Совет счёл это допустимым, и было решено провести твоё слушание. — ровным голосом сообщил мне Майкрофт. — За тебя решили взяться сразу, так как некоторые полагают, что ты можешь быть очень опасен, а другие, напротив, считают, что от тебя будет польза, так как, по правде говоря, положение вещей на данный момент шаткое.
Майкрофт ещё не закончил свою мысль, в дверь постучали. Политик обернулся, дверь распахнулась, и в комнатку вошла Антея неся в руках костюм. Я узнал его. Ещё один, хранящийся в шкафу в моей комнате. Дурные воспоминания снова полезли в мою голову.
— Оно состоится через полтора часа, так что после завтрака будь готов сразу. — отчеканил Холмс, развернулся и вышел.
Я и слова не успел сказать, лишь беспомощно распахнул губы.
Антея повесила костюм и тоже удалилась.
Есть мне снова не захотелось. Я был подавлен, и мой аппетит тоже. Раньше я бы не притронулся к еде, если бы не хотел есть, но сейчас я выбрал путь быть правильным. Если я не поем, у меня будет мало сил, а в следствии, я не смогу ничем помочь на собрании, не смогу улучшить своё положение.
Так что я засунул в себя пару ложек, пересиливая рвотные позывы.
Я медленно поднялся, испуганно поглядывая на висящую одежду. После того, как мне отсоединили трубочку с морфием, я ощутил весь букет разнообразных болей, заждавшихся у порога.
Мои ноги словно несколько лет находились в горизонтальном положении и успели атрофироваться. Слегка покачиваясь, я проковылял до ширмы и принялся медленно стягивать больничные тряпки. Тело источало жар (кажется, у меня поднялась температура), а при столкновении с внешним миром, покрылось неприятной гусиной кожей. Я ощущал, как слаб, но из последних сил натягивал брюки, старясь не задеть пластырь на пояснице.
Выгляжу я ужасно. Даже без зеркала могу понять.
Полицейский постучал спустя пять минут.