Я снова пожал плечами, хмуря брови. Вроде понимаю.
— То, что ты чувствуешь есть попытки одного просочиться в другое. И здесь я вынуждена тебя немного шокировать. Твой дядя лишь увидел в тебе начало этого невроза. Оно было в тебе уже давно.
Я глядел на стол перед собой, пытаясь унять нечто похожее на страх.
— Как он… — я прокашлялся. — как он увидел это во мне?
— Предполагаю, что догадка появилась после того, как ты продолжил проявлять к нему сексуальный интерес даже после вашего официального знакомства.
Стоун вглядывалась в меня, чтобы понять, как я реагирую. Впрочем, бледный я уже какое-то время. Тут психолог разложила между нами несколько папок.
— Это отчёты о состоянии твоей психики, которые я взяла у других психологов, с которыми ты беседовал в течении всего обучения. Мистер Холмс сказал мне, что ты посещал специалистов и до своего поступления сюда. К сожалению, я успела связаться только с несколькими, и информацию о тебе я не смогу получить на руки.
Мне не понравилось, что моя душа распласталась в виде тонкой бумаги на столе, прямо у всех на виду.
— Это необходимо, чтобы помочь тебе. — напомнила психолог, увидев, что я недовольно скрестил руки. — Мне удалось составить лишь общую картину. Но если делать вывод, опираясь на отчёты местных врачей, то либо ты страдаешь раздвоением личности, либо ты паталогический лжец.
Я сморщился, выдавая всё своё негодование.
— Каждый тест, который ты проходил кардинально отличается от другого. Я делаю вывод, что ты всегда сочинял ответы. Это правда?
Я перевёл глаза в сторону. О, да, вот эта часть, где мисс Марпл объявляет убийцу.
— Не знаю. — кинул я. — Я не помню.
— Это было не так уж и давно. — заметила Стоун.
Я тяжело вздохнул и вперил в неё свой не менее тяжёлый взгляд.
— Я не знал, что мне отвечать. Оставалось только придумывать. — признался таки я.
Стоун вдруг улыбнулась.
— Ты не знал, как ответить на вопрос: «Какой твой любимый цвет и какой нелюбимый»? Даже тесты на определение твоего текущего эмоционального состояния сильно разнятся. Это удивительно.
Я прикусил щеку, продолжая защищаться грозными бровями. От этого голова заныла сильнее.
— И что у меня раздвоение личности? Или всё-таки я лжец? — немного с вызовом спросил я, наклонившись к столу.
— Об этом говорят лишь твои тесты. — возразила Стоун. — Я хочу услышать, что скажешь ты.
Я вернулся к спинке стула. Как же задолбало, что все требуют от меня, чтобы я думал… Господи, можно я просто застрелюсь? Очень голова болит.
— Я не знаю, что сказать. — выдал я, после минутной заминки.
Стоун внимательно вглядывалась в меня.
— Но ты же хотел рассказать мне всё. — напомнила она.
— Факты. — пожал плечами я, ощущая, как и они начинают ныть.
— Факты больше тебе не помогут.
— Закончите лучше свою мысль. — фыркнул я.
Мне стало понятно, что Стоун знает, что я защищаюсь. Ну и пусть знает!
— Я не могу напрямую сообщить тебе о причине твоих симптомов, так как это дикий психоанализ, от которого лучше воздерживаться. — вкрадчиво объяснила мне психолог. — Иначе будет только хуже, а в твоём положении идти на риск не оправдано. Поэтому требуется терпеливый диалог. Ты должен сам прийти к заключению.
Боль в голове нарастала. Я слушал как бьётся кровь в висках, как после тяжёлых упражнений. Тело тянуло вниз, словно его напичкали железом. Болела не только голова, но и каждый ушиб, каждая царапина раскалились и раздражали мой мозг. А ещё у меня появилось странное ощущение, словно впереди ничего нет. Не будет ни завтра, ни следующего понедельника, мне не будет сорока лет.
— Не уверен, что смогу понять, что со мной. — говорю таки я, почти отчаявшись. — Слишком много мыслей в голове.
— Я помогу. — обещает Стоун. — Нам не нужно разгребать всё. Это позже. Сейчас главное вернуть тебе мотивацию.
Я поднимаю глаза на женщину в очках.
— Мотивацию?
Та кивает.
— Это поможет тебе справится. Кошмары не дают тебе заснуть, а без сна ты долго не выдержишь. — как же она всё-таки прямолинейна. — Нам нужно отыскать то, что тебя успокоит.
— И как это найти? — спрашиваю я, вдруг ощутив какой-то слабый импульс где-то в груди.
— Вспоминай.
Меня ничего особо не беспокоило, поэтому я никогда не испытывал потребности в каком-то блокаторе страхов. Но я не думаю, что Стоун имела в виду их, ведь от блоков мало пользы. Нужно устранить проблему.
— С чего начать?
— Начни с себя. Нам нужна пока лишь общая картина. Когда ты увидишь свои действия со стороны, то сразу поймёшь, что не так. До этого ты, я уверена, никогда не анализировал свои поступки и не задавался вопросом «Зачем?».
— Задавался! — вдруг всколыхнулся я. И снова противоречие меня активирует. — Я спрашивал себя, что делаю у него!
— И какой ответ ты получал?
Я прикрыл глаза. Мгновенно передо мной раскинулись экраны с воспоминаниями. Я сижу у забора около дома Джима, я сижу на крыше «Цапли», я сижу в той самой комнате и спрашиваю себя: «Зачем?».
— Чтобы он любил меня. — шепчу цитируя самого же себя.
— И ты оправдываешь всё то, что сделал? — подводит меня к чему-то Стоун. — Стоило ли всё того?
Ухмылка сама собой проступает. Горестная, грустная досада.
— Очевидно, что нет, если посмотреть на то, чем всё обернулось. — говорю я, сглатывая ком. — Но если вынести всё из контекста… — улыбка вдруг преображается чистой. — это становится безумной страстью, такой, какая не наскучит. Такое мне нравится. — признаюсь я, переведя взгляд на странное зеркало на боковой стене.
— Прости, Эдвард, — немного печальный голос Стоун вырывает меня из на удивление приятной меланхолии. — но настоящая любовь — это выход за пределы чего-то лишнего в себе, чтобы стать лучше и добиться ответной любви. Ты позволил своему дяде влиять на тебя, полагая, что тем самым ты заслужишь его благосклонность. Но ты, верно, забыл, что сам он никогда бы не изменился.
— Но я тоже влиял на него! — вдруг выкрикиваю я. — Я это чувствовал. — во мне просыпается какое-то отчаяние, желание оправдать всё и всех.
— Так зачем же ты сбежал? — вдруг задаёт коварный вопрос психолог. — Пойми, Эдвард. Психопаты чувствуют превосходство. Как боги. А боги не считают, что им нужно меняться.
Я не замечаю, как вскакиваю на ноги.
Боги. Как боги. Психопаты?
— Не романтизируй их мир. — голос Стоун доносится откуда-то из глубин. Или это я на глубине? — Они могут управлять тобой, манипулировать, это доставляет им удовольствие… смотреть как ты пляшешь.
Я смотрю как руки медленно начинают светиться, как их кто-то обводит жирным карандашом.
— Спроси себя, почему я делаю всё это?
— Не знаю.
— Подумай. Если ты это поймёшь, то…
— То что?
То что? Если бы я понял, если бы я догадался, то ушёл бы. Кому нравится, когда им манипулируют? Но Джим ведь наоборот хотел, чтобы я понял. Значит…
— Его не пугало, что я обо всём догадаюсь. — говорю я, не твёрдо опираясь о спинку стула.
Стоун внимательно изучает мои реакции.
— Так… — она кивает. — Почему не пугало?
Я бегаю глазами по комнате. Думай. Думай наконец!
— И если бы ему было всё равно, он бы не хотел вовлечь меня в свои дела.
Стоун уже не кивает. Возможно, здесь её информация заканчивается.
— Что он хотел сделать с моим неврозом? — спрашиваю я у себя.
Комната в порядке, когда я думаю. Когда я начинаю думать, то всё становится на свои места.
— Создать второго себя.
Я перевожу взгляд на Стоун и на секунду обливаюсь потом, увидев на месте психолога моего дядю. Галлюцинация занимает всего одну секунду, но от резкого вхождения в шоковое состояние голова начинает кружиться. Я медленно оседаю на стул.
— Позвать врачей? — спрашивает Стоун.
Я отрицательно качаю головой. Сейчас, ещё чуть-чуть и пройдёт.
— Ладно, Эдвард. — чуть откашливается психолог. — Я всё-таки должна сообщить тебе о твоих скрытых и не скрытых расстройствах. А ты подумай, права ли я.
Я вцепился в край стола, чтобы не упасть.
— Психопатия — это патология характера, возникающая в результате врождённой или рано приобретённой неполноценности нервной системы. Она может передаваться по наследству.
Я замер, ожидая услышать страшный приговор.
— И в твоём характере есть некоторые признаки. Пообщавшись с мистером Холмсом, я смогла составить общую картину. Ты можешь сам назвать хоть один? — неожиданно просит Стоун.
Я что и диагноз сам себе ставить должен? Господи, я просто хочу поспать.
— Не знаю. — еле выговариваю я. — Майкрофт говорил, что у меня синдром безнаказанности.
— Так. Хорошо. Отсюда следует некая форма нарциссизма, но я скорее назову это стремлением к личному превосходству. Но это лишь неверная защита от комплекса неполноценности.
— Выходит, я не такой уж и замечательный. — иронично усмехаюсь я, сдерживая подступающие слёзы. Я идиот.
— Тебе просто нужна помощь. И мы почти пришли в решению.
К решению… Я машинально прикрываю глаза, а через секунду в ужасе распахиваю. «Рыцарь кубков».
Стоун наблюдает за мной. Я вздыхаю, усаживаясь прямо.
— Выходит, он хотел создать второго себя и взращивал во мне психопата? — подвожу итог я.
Стоун кивнула, а моё сердце охватил ужас.
— А что в этом плохого? — вдруг спрашиваю я. — Мне вот всё думается, какая разница?
— Повторюсь, — вдруг улыбается женщина. — тогда зачем ты сбежал?
— Испугался? — выдаю я с раздражением.
Я заметил, что за нашу беседу моё настроение изменилось раз сто. Я раздавлен, на грани истерики, я вдруг злюсь, а в следующий миг всё правильное и неправильное перемешивается, теряя смысл и источник. Крыша едет конкретно.
Тишина. Я с трудом шевелю пальцами. Свет словно мигает. А может мне кажется.
— Эдвард. — звучит голос психолога.
Я еле фокусируюсь на её лице.
— Тебе нужно вернуть внутри себя гармонию природы и культуры. Представь, что твоё бессознательное — это твой дядя. Тебе хочется отдаться ему, он тебя манит. Но это неверный путь. Как бы тебе не казалось, он не принесёт тебе процветания как личности, потому что без морали коллективная жизнь человеческого общества невозможна, решить твои проблемы можно лишь преодолев преграды к социальному чувству. Отсюда и гармония природы и культуры.