"[629].
Действительное примирение, подлинное снятие может быть достигнуто поэтому лишь в абсолютном знании. Именно здесь мы видим высшее проявление двусмысленности Гегеля в его отношении к религии. С одной стороны, он превращает все содержание своей диалектики в тайну христианства и тем самым спекулятивным образом спасает христианство. Но, с другой стороны, он именно вследствие этого спекулятивного спасения снимает религию как таковую, уничтожает ее как религию.
Поэтому форма критики, представленная Фейербахом, который подчеркивает смешение атеистических и теологических тенденций в философии Гегеля, вполне оправдана. Эту тенденцию в философии Гегеля улавливают не только атеистические мыслители, которые критикуют ее, подобно Фейербаху, за половинчатость или, как это делают Гейне и Бруно Бауэр, отделяют "эзотерический атеизм" от правоверного экзотерического христианства, причем нет никакого сомнения в том, что исходный пункт критики Фейербаха правилен. Нет и ни одного религиозно-реакционного мыслителя, который согласился бы с этим гегелевским решением и признал бы его в качестве философского выражения сущности христианства. Можно напомнить высказывание, которое принадлежит Фридриху Шлегелю, о том, что гегелевская диалектика есть нечто более худшее, чем атеизм, а именно сатанизм. Такой реакционный мыслитель 40-х годов, как датский религиозный философ Серен Кьеркегор, которого надо воспринимать более серьезно и который оказал определенное влияние на современный экзистенциализм, посвятил книги опровержению гегелевского понимания религии. Для нас его взгляды интересны как симптом того, что даже идейные противники Гегеля осознают, насколько двусмысленно гегелевское отношение к религии.
При этом важно отметить, что полемика Кьеркегора направлена против того, что религия должна быть моментом абсолютного духа, что она, следовательно, как и философия, выступает, как диалектическая объективность, против гегелевской оценки их как несовершенных ступеней. Этот объективизм Гегеля - а мы видели, что гегелевское "спасение" христианства состоит именно в том, что ее мифы объективно содержат формы абсолютной диалектики,-встречает противоборство со стороны Кьеркегора, который выступает против объективизма Гегеля, расценивая его как полностью противоречащий сущности религии, сущности христианства. "Если христианство есть по своей сущности нечто объективное, то это обнаруживается в том, что наблюдатель объективен; но если христианство по своей сущности субъективно, то оно превращается в заблуждение, если наблюдатель объективен... Если размышляющий одновременно является верующим (что и утверждается), то он уже давно должен осознать, что спекуляция никогда не может иметь для него такое же значение, как и вера. Именно в качестве верующего он заинтересован в своем вечном спасении и обретает его в вере. (Ведь существуют верующие, т. е. вера пусть не всегда, но связана с бесконечными, личностными, страстными интересами совести.) В таком случае спасение не обретается с помощью спекуляции; этим оправдано подозрительное отношение к спекуляции, ибо она-де не ведет к спасению, отвлекает верующего от достоверности веры (которая в любое мгновение обладает внутри себя бесконочной диалектикой недостоверности) в равнодушное объективное знание. Так совершенно просто обстоит дело в диалектике. Поэтому, когда верующий говорит, что вечное спасение строится с помощью спекуляции, то он самым комичным образом противоречит самому себе, так как спасение в своей объективности как раз полностью равнодушно по отношению к моему и твоему спасению... в то время как оно заключено в сосредоточенном чувстве собственного достоинства, которое обретается чрезвычайными усилиями. Вместе с тем он обманывает, выдавая себя зa верующего... Но для человека, занимающегося спекулятивными размышлениями, не может даже возникнуть вопроса о своем личном, вечном спасении, поскольку его задача состоит в том, чтобы уйти от самого себя и стать объективным и таким путем убежать от самого себя и стать умозрительном, спекулятивной способностью"[630].
Мы привели столь подробную цитату из Кьеркегора, свидетельствующую о неприятии им Гегеля, не только потому, что его собственное отношение разоблачает современных интерпретаторов Гегеля гораздо лучше, чем полемика с ними, но и потому, что тем самым отчетливо обнаруживается полная противоположность двух, здесь еще расходящихся направлений, которые возникли при обновлении религии идеализмом Нового времени. Само собой разумеется, это противоположность внутри идеализма; само собой разумеется, эти два идеалистических направления борются друг с другом. Но было бы ложным просто отождествлять их друг с другом и не замечать социальных и философских различий между ними.
Кьеркегор представляет собой то обновление религии, которое характерно для иррационалистической философии жизни, для направления, которое в Германии появилось уже в иенский период Гегеля и представлено работой Шлейермахера "Речи о религии", подвергнутой Гегелем острой критике в ходе его борьбы с субъективным идеализмом. Это направление имело субъективно-идеалистическую, агностическую основу; оно видело, что прежние формы религии несоединимы с содержанием и методами современной науки, и желало поэтому ограничить религию сферой субъективности и укоренить ее в том, в чем она может обладать субъективностью как изначальной и неуничтожимой формой проявления человеческой субъективности, т. е., согласно взглядам Шлейермахера и Кьеркегора, человеческой жизни вообще, устойчивой жизни. Они считали, что можно объединить их мистико-иррационалистическую позицию с субъективистскими элементами протестантской теологии. Их современные последователи - от Зиммеля до Хайдеггера - отказываются от такого содержательного, теологического заострения вопроса и стремятся спасти религию как субъективную форму жизни человека вообще. Однако иррационалистическо-агностический смысл этого направления сохранился. Поэтому современный и наиболее последовательный представитель этого направления - Хайдеггер приходит к полному отчаянию, к радикальному отрицанию возможности и ценности любой формы объективного знания. (Аналогичные тенденции можно видеть в философии Л. Клагеса.)
Гегелевская форма идеалистического обновления религии, превращения идеалистической философии в религию и теологию имеет совершенно иной характер и иное происхождение. Она является, как мы уже видели, объективистской; она не стоит в отношении противоположности к познанию объективной действительности, наоборот, ценность религии, по Гегелю, состоит именно в том, что в ней должны найти свое выражение высшие, объективные категории диалектики, правда, в неадекватной форме, что она представляет собой предпоследнюю ступень в адекватном познании объективной действительности.
Эта противоположная тенденция в философских замыслах прямо соответствует различию в их происхождении. Обновление религии на основе концепций Шлейермахера и Кьеркегора является по своему существу современным направлением, хотя оно перенимает многие элементы мысли как от более ранних, так и от таких философов жизни и иррационалистов, как, например, Якоби. (На родство между Якоби и Шлейермахером Гегель указал уже в работе "Вера и знание".) Оно становится тем самым непосредственным предшественником тех иррационалистических направлений, которые нашли свое окончательное выражение в фашистской "теории мифов". Философия религии Гегеля, напротив, является последним философским выражением немецкого Просвещения.
Наше исследование показало, что там, где Гегель был действительно великим мыслителем, пролагающим новые пути, он был независим от общей линии развития Германии. Мы уже видели, что при всех неизбежных точках соприкосновения со своими немецкими предшественниками он постоянно выходит за границы кантовской постановки вопроса и кантонского решения проблем и именно этим отличается от Фихте и Шеллинга, которые па протяжении всей своей жизни оставались в рамках этих границ. Однако там, где идеологические следствия, вытекавшие из общественного бытия тогдашней Германии, обнаруживались как ограниченность гегелевского мышления, Гегель вновь становился последователем кантовской философии. Это принимало иногда, как, например, в философии религии, даже, трагикомические формы. Напомним, сколь отрицательно и язвительно относился молодой Гегель к кантонской попытке обновления религии как сферы осуществления постулатов "практического разума". В своей же философии религии он лишь воспроизводит методологически - само собой разумеется, на более высоком уровне, на основе объективного идеализма - кантовскую форму спасения религии.
Методологическое родство между Гегелем и Кантом заключается в том, что и у того и у другого идеалистическая философия не в состоянии мысленно освоить диалектику объективной действительности. Эта неспособность, которая вытекает из общественных отношений в Германии, и получает свое философское выражение в идеализме, лишь сглаживается и скрывается построением системы. У Канта - тем, что агностическое отрицание познаваемости вещей-в-себе дополняется абсолютностью моральных заповедей "практического разума", и религия разума образует лишь псевдообъективную, вымышленную область выполнения этих постулатов: Кант выдумывает сферу религии для того, чтобы дать своим моральным постулатам опору в действительности. Гегель преодолел этот дуализм как в гносеологической области (познаваемость вещей-в-себе), так и во взаимоотношениях теории и практики (труда и телеологии). Но вместе с этим проблема высшей формы объективности его диалектических категорий еще долгое время не находила решения. Само собой разумеется, он не мог найти в действительности принцип своего "примирения", реального превращения субстанции в субъект, освоения "отчуждения" (die EntauBerung), снятия всей предметности в тождестве субъекта и объекта. Развитие религии вновь мистифицируется Гегелем и предстает как псевдодействительность и псевдообъективность, подобно кантовской псевдообъективности, это область исторического развития, развития человеческого сознания, в котором категории гегелевской диалектики представляются существующими в качестве моментов движения самой действительности.