Голубев оглянулся, увидел Сережу Петрушина и пятерых его каменщиков. Все они в оранжевых защитных касках, за которые получили прозвище «подосиновики».
— Как вы здесь очутились? — удивился Игорь. — Смена ведь давно кончилась.
— Мы стену доканчивали. Раствор был, кирпичи тоже. Закончили кладку, пришли вам помочь. Все равно домой сейчас не доехать, а пешком неохота.
— Лопаты спросите у бригадира. Молодцы, что пришли!
Подкатил очередной самосвал. Бетон плюхнулся в желоб, да так и не продвинулся ни на метр.
— Так дело не пойдет, — сказал Игорь оказавшемуся рядом Брегову. — Не выношу, когда делают лишнюю работу!
— Что тут придумаешь? Таскать надо. Можно только попросить, чтобы бетон пожиже замешивали.
— Постой-ка, — задумался Игорь. — Вспомнил. Где-то слышал: солярки надо плеснуть. Сейчас попробуем.
Илья усомнился:
— Вряд ли будет толк, да и где солярку найдешь?
— Постараюсь. Все обегаю.
— Давай, давай, рационализатор, — улыбнулся Брегов.
В механическом цехе было темно, дверь заперта. В кузнице тоже пусто. Игорь расстроился. Оставалась слабая надежда, что в гараже кто-нибудь есть.
Возле ворот тускло горели лампочки, освещая темные пятна мазута, расплющенные гусеницами брусья и доски. Угрюмыми животными чернело поодаль скопище тракторов и грузовиков. Как-то не по себе стало Игорю в этом безлюдном царстве уснувших механизмов.
Игорь постоял, прислушиваясь, — ни звука, ни движения. Однако нужно было искать солярку. Он пошел в темноту, споткнулся. Задребезжало пустое ведро. На всякий случай поднял его.
— Кто тут бродит? — раздался слабый стариковский голос. — Что надо?
К Игорю подошел сторож с одностволкой через плечо. Игорь вежливо поздоровался. Сознание, что он может облегчить труд многих людей, прибавило ему уверенности.
— Дедушка, надо срочно ведро солярки! — сказал твердо.
— Это не могу. Для этого начальство есть. Я охраняю. Иди-ка, парень, своей дорогой.
Игорь горячо убеждал, что без ведра солярки никак не обойтись, что лично Марков приказал сегодня ночью закончить работу.
— Пойдем, — недовольно сказал старичок. — Покою от них нет. И все колготятся и колготятся.
Он показал пальцем на черную бочку.
— Наливай, а я тебе не помощник.
Игорь обхватил грязную бочку; с напряжением удерживая ее, наполнил ведро.
— Спасибо, дедушка, — сказал Игорь, довольный, что удалось преодолеть сопротивление чужого человека. — А покоя не будет, покой нам только снится.
— С вами выспишься… — пробурчал сторож.
«Неужели всегда будет так: чтобы чего-нибудь добиться, надо давить и давить на человека? — думал Игорь, идя к откосу. — Разве нельзя без этого понять друг друга? Все борьба и борьба, даже по пустякам…»
Как раз подъехала машина. Игорь плеснул солярки, самосвал поднял кузов, бетон проскользнул до самого основания желоба.
— Соображаешь, — одобрил Брегов.
И снова — беспорядочное движение. Метались по откосу длинные тени, слышался шорох шагов и скрежет лопат по металлу. «Надо не томиться ожиданием, а действовать, действовать», — азартно думал Игорь, таская тяжелую лопату.
— Игорь, — обратился к нему Петрушин. — Если сейчас не уедем, до утра машины не будет.
Игорь удивился:
— Так быстро прошло время?
Вместе с каменщиками он пошел к конторе.
— Хорошо поработали! — сказал он восторженно.
— Да, неплохо, — согласился Петрушин. — Народу много…
— Дело не в этом. Главное, что у всех настроение бодрое. Никого погонять не надо!
Расселись на ступеньках крыльца и молчали. Игорь думал, что это оттого, что о пустяках говорить не хочется, а для значительного не находится слов. А может быть, ребята просто устали.
Возбуждение улеглось. Игорь бездумно глядел на черные сопки, горбатившиеся за рекой. Небо над ними странно желтело.
— Ребята, наверное, пожар. Тайга горит! — обеспокоился Игорь.
Все посмотрели в ту сторону, недоумевая: жилья там нет…
— Надо кому-нибудь сообщить. Должно быть, в самом деле пожар!
А через несколько минут высунулся краешек луны, и вскоре она всплыла вся — огромная, мрачная.
Игорю почудилось, что где-то он видел, как такая же луна висела мутно-оранжевым разбухшим апельсином. Но где это было и когда? Вообразился треск цикад, дурманный запах южной ночи. Побережье Черного моря, где Игорь отдыхал несколько лет назад? Похоже. И вдруг почему-то представилось совсем другое время и место. Возле окошка стоит Сократ, в последний раз слушает ночь, смотрит на такую же угрюмую, враждебную луну. Через несколько минут он выпьет чашу с ядом. Он печально усмехнется. Не потому, что скоро умрет, а потому, что знает: через какое-то время люди пожалеют, что умертвили его, станут гневно осуждать тех, кто его не понял, осудил на смерть…
«Найдется ли у меня хоть сотая доля той стойкости? Или буду послушно плыть по течению, не имея ничего за душой?» — подумал Игорь.
Побрякивая незакрепленными бортовыми цепями, подкатила машина.
— Я вас подброшу только до поселка, — сказал шофер, высунувшись из кабины. — А до лагеря пойдете пешком. Там недалеко, прогуляетесь.
Ребята забрались в обширный кузов. Торопясь домой, шофер гнал вовсю, изредка притормаживая перед большими выбоинами. Тогда поднятая пыль настигала машину, застилала бледнеющий диск луны, набивалась в рот и нос. Рывок — и густой пыльный хвост оставался позади.
Мощно рокотал мотор. И казалось: еще небольшое усилие, и машина взлетит и понесется над темным леском, над железнодорожной насыпью и над рекой, которая все сильнее блестела в набирающем силу лунном свете.
Поэль ГерманСТУДЕНЧЕСКАЯ БРИГАДАСтихотворение
Как много света!
Как много ветра!
И только стены
По сантиметрам
Уходят трудно
В большое небо…
А мы как будто
За ними следом
Растем и крепнем
Душой и телом.
И дышим ветром.
И нашим делом.
Еще немного,
Еще чуть выше —
И нет девчонок,
И нет мальчишек.
А просто в горле
Тепло и тесно,
И наша гордость
Взлетает песней.
И кто-то шепчет
Чуть слышно рядом:
«Ведь это черти,
А не бригада».
Смеется солнце,
В зените стоя,
И сердце бьется
Одно — большое.
Сергей КобысовСТИХИ
В МРАМОРНОМ УЩЕЛЬЕ
Памяти геолога Н. И. Азаровой
Здесь все твое — и скалы, и цветы,
И мрак ночной, и утренняя алость,
И обаянье горной высоты —
Во всем твое бессмертие осталось.
Как много обелисков над тобой,
Ушедших ввысь, к Кадарским перевалам.
Мерещится мне в дымке голубой
Твой силуэт на мраморных оскалах.
Ты выше смерти, по твоим следам
Идут к вершинам парни волевые,
Идут по сланцам, осыпям и льдам,
И в них твои стремления живые.
Твой след в горах паденьем не затмить,
Велик твой зов — дерзать и не сдаваться!
Чем до ста лет лучиною дымить,
Так лучше в тридцать факелом остаться.
СОН БАЙКАЛА
Спит Байкал — разгладились морщины,
Мирно дышит тело старика,
Лебедями в горные лощины
Отдыхать спустились облака.
Дремлют чайки у черты прибоя,
С гор струится аромат сосны,
Спит Байкал, и небо голубое
Делит с ним таинственные сны.
Спи, родной, — в твои часы покоя
Все окрест любуется тобой,
Синева небес и дно морское
Связаны единою судьбой.
Владимир НасущенкоПРИЕЗД НА РОДИНУРассказ
Дом Ивана Жигулина стоял на краю поселка. Дальше простирались тростники, заслоняющие море. Место было открытое, ветер пластал тростниковые поля, гнул к воде. По ночам пронизывающая сырость текла из зарослей, на крышу выпадала обильная роса.
В августе утро наступало поздно. Выспавшиеся куры прыгали с насеста, проникали в огород, где были грядки с поломанным луком и росли кривые горькие огурцы.
Иван вышел на крыльцо, сладко потянулся, треща суставами, и направился к трактору, оставленному на ночь у сарая.
Трактор был запыленный, грязный, дверцы болтались в петлях, сиденье треснуло. Служил он последний сезон, новую технику обещали к Октябрьским.
Жигулин выдернул клоки сена из рулевых тяг, затянул две ослабшие гайки и дернул пусковой трос. Пускач визгливо заверещал. Черный дым повалил из трубы.
Аист Кеха недовольно похлопал крыльями, показывая белые подмышки, и стрельнул с дерева горячим пометом на трактор.
Иван беззлобно ругнулся:
— Черт сухощавый, не нравится, что шумлю, — но сбавил обороты, капот вытер травкой.
Двигатель посапывал нежно, в одну ноздрю.
Хозяин сходил в дом, вынес хлеба с салом и огурцы, какие поплоше, отложенные сестрой в пищу — хорошие она солила для рынка, — завернул в газету и спрятал в ящик, где хранились дефицитные болты и мелкий инструмент.
К трактору была прицеплена металлическая телега, на которой вывозили заготовленное сено. С сенокосом запоздали — весь июль шли дожди.
Жигулин втиснулся в кабину, поиграл рычагами и покатил к конторе. Стало тихо. В тростнике крякали дикие утки, да щелкали в опрокинутое ведро капли росы с застрехи.
Кирилловское поле было дальнее. Трактор исправно пыхтел, ерзая в колее. Иван копчик отбил на тощем сиденье. Когда в семнадцатый раз въехал на весы, не чувствовал рук и ноги дергались в педалях.
Сарай был высокий, как ангар. Усыпанная сеном плита крепко осела под прицепом. Горбатый весовщик Мишка Абакумец послюнявил карандаш, отметил в бланке наличные центнеры.
— Ну ты и надымил, братуха, — сказал Абакумец, кашляя от газа.