«Молодая, здоровая, темпераментная, миловидная, интеллигентная брюнетка (рост 162, вес 55, бюст 3, нога 36, талия 65, бедра 98, зубы белые, глаза карие, при чтении надевает очки) ищет холостого, не слишком пожилого мужчину с окладом не менее 300 рублей, с отдельной квартирой (плохих не предлагать) в районе Васильевского острова или Ульянки. Справки по телефону: 5-00-44 с 9 до 18 час. Обед с 12 до 13 ч.».
Такое объявление висит над столом Людмилы. Так шутят в нашей мастерской. Надо бы снять, вдруг Людка обидится.
В комнате кроме меня только Сахаров. Антипов и Коля приходят позже. Сахаров сидит в единственном потрепанном кресле и, прикрыв глаза, покуривает изящную трубку собственной работы. Из старого приемника с обнаженными конденсаторами и пыльными радиолампами доносятся хрипловатые звуки блюза. Музыка Сахарову никогда не мешает. Я протягиваю к объявлению руку, но тут, усмехаясь, Сахаров останавливает меня:
— Не трогай, пусть почитает.
Действительно, пусть Людка почитает, раз для нее написано.
В первый же день я почувствовала неприязнь к Людке Копецкой. Меня раздражало в ней все: и ничем не оправданное высокомерие, и манера говорить, картавя и растягивая слова, и жеманничание, и ломание, особенно в присутствии мужчин. Она отвечала мне тем же, насмехаясь над моей рассеянностью. Случалось, думая о чем-то своем, я говорила невпопад, а Людка словно только того и ждала, чтобы уязвить меня в самое больное место. Она делала удивленные глаза, недоумевающе подергивала плечами и, прыская в маленький кулачок, молчаливо взывала к присутствующим: «Вы только послушайте, какую чушь несет Жанка!» Эти ее подергивания по поводу и без повода приводили меня в ярость, от которой начинали пылать щеки. Видно, Людка выбрала меня своей жертвой потому, что результаты ее труда были, как говорится, налицо, а вернее, на лице. И главное, это было совершенно безопасно: вконец стушевавшись, я не могла ответить ей тем же.
— А что это ты так покраснела? — спрашивала она, и в голосе ее слышалось откровенное удовольствие.
Несмотря на то что Людка довольно-таки женственна, и одевается с большим вкусом, и не дура, ей почему-то никто не звонит, не назначает свиданий, не ждет после работы. Наверное, мужчины боятся ее злого языка. Зато тем из них, кому она симпатизирует, от Людки нет покоя. Она назойливо требует внимания, надоедает бесконечными «чисто женскими» просьбами что-то принести, достать с верхней полки, поднять, распилить, починить и так далее.
Я еще раз перечитываю объявление над Людкиным столом. Может, все-таки снять?
На пороге показывается растрепанная Анюта и, не раздеваясь, усаживается перед зеркалом, поставленным на подоконник.
Таня приходит еще позже. Она, как всегда, опаздывает и торопливым испуганным шагом крадется мимо дремлющего Сахарова к нашей маленькой комнате, где сидим мы четверо: Таня, Ирина, Анюта и я. Майский не в счет: у него бесконечные дела и местные командировки, заседания в каких-то комиссиях и советах, так что он редко бывает на месте.
— Пиши объяснительную. Ты опоздала ровно на две минуты! — несется вслед Тане вредный голос всевидящего Сахарова.
— Сейчас, — бросает Таня, захлопывая дверь в нашу комнату, и это «сейчас» можно расценить двояко, но вернее — «сейчас, так и жди».
Мне не понять таких людей, как Таня. Зачем нарываться на неприятности? По существу Сахаров прав, если не вдаваться в детали и закрыть глаза на то, что он просто не имеет морального права требовать дисциплины от других. Нет, он никогда не опаздывает, зато частенько просто-напросто спит в своем кресле, свесив на грудь лысеющую с затылка голову. У Тани уже вошло в привычку опаздывать, и ей от этого так же трудно отвыкнуть, как Ирине от сигарет. Говорят, что с предыдущей работы Тане предложили уволиться именно из-за бесконечных опозданий.
Последней раздевается Людка, но Сахаров делает вид, что занят работой, и ничего не говорит. Тане повезло: теперь ей не надо писать объяснительную, иначе и Людмиле придется сделать то же самое, а этого Сахаров не допустит, потому что Людмила ему нравится.
Меня возмущает такая несправедливость, но пока я молчу. Как-то не хочется портить хороших отношений, да к тому же человек я здесь сравнительно новый. Посмотрим, что будет дальше.
— Ну, купила материал на пальто? — спрашивает Людка у Анюты просто так, чтобы что-то сказать и польстить ей своим вниманием.
Я знаю, почему Копецкая вот уже целую неделю обхаживает простодушную Анюту: она всегда сменяет свой полупрезрительный или, в лучшем случае, снисходительный тон на льстивый или заискивающий, если ей что-нибудь нужно от человека. Дело в том, что Анина тетя — хорошая портниха, а Людмила собирается шить у нее какие-то обновки.
— Нет, не купила. — Анюта задумчиво приподнимает голову от планшета. — Нет, не купила… Я ведь такая: буду ходить, облизываться, примериваться, а купить не решусь. Да, я очень нерешительная… — И, внимательно взглянув на Людку близорукими глазами, вдруг спрашивает: — Что с тобой, Людкин? Ты сегодня так вся и светишься, глаза прямо огнем горят…
Вот и дождалась Людка обязательного утреннего комплимента — на это Анюта мастер. Людка считает себя красавицей и утверждает, что среди ее далеких предков была японка.
— Ну что ты выдумываешь, Аннушка, — ласково говорит Людка и, довольная, мелким японским шагом выходит из комнаты.
Как она может так лицемерить! Ведь буквально неделю назад, вот здесь, в комнате, когда Аня болела, Людка говорила о ней совсем не лестные вещи. Она относится к Анюте так же неприязненно, как и к Тане, — с той она вообще не желает общаться лишь потому, что Таня — техник-конструктор и, по мнению Людки, не слишком развита.
Однажды Ирина сообщила всем, что в магазине «Искусство» продается толстая книга шрифтов, совершенно необходимая нам, дизайнерам, для работы. Стали собирать деньги, чтобы послать кого-нибудь одного сделать покупку на всех. У Тани денег не оказалось — она половину зарплаты отсылает матери в деревню, оставляя себе только на питание. У Людки не хватало на книгу нескольких рублей, и так как попросить было не у кого, то она, поборов гордость и свою неприязнь, обратилась ко мне. Но я уже пообещала все, что у меня есть с собой, отдать Тане. Тогда Людка униженно попросила Таню отказаться от книги в ее пользу. Не добившись своего и не умея сдержать злобы, она громко и высокомерно заявила:
— Не понимаю, зачем тебе эта книга? Ты ведь не художник!
Это было отвратительно. Таня, покраснев до слез, спрятала лицо за чертежной доской. Это было мерзко! Кто из них больше художник — об этом еще можно поспорить.
— Между прочим, Таня имеет дело со шрифтами гораздо чаще, чем ты, — сказала я.
Действительно, со свойственной ей скрупулезностью Таня подбирает шрифты для шильдов кинокамер, фотоаппаратов, сувенирных коробочек и тому подобной продукции, которую мы разрабатываем, и книга ей просто необходима.
Людка замолкла, потому что возразить ей было нечем. Она и без меня прекрасно это знает.
Таня приехала учиться в Ленинград из Курской области, и, хотя жила в городе уже несколько лет, в ней все еще сохранилась застенчивость деревенской девушки. Хуже всего было то, что, не умея противостоять Копецкой, она частенько пыталась наладить с ней приятельские отношения, заискивая или угождая по мелочам. Побывав на какой-нибудь выставке, Таня приносила с собой множество проспектов — они нужны нам, художникам, потому что могут натолкнуть на интересную мысль или даже подсказать вариант конструкции или цветового решения, — и часто самые лучшие, самые красивые отдавала Копецкой. Прежде чем уйти на обед, она всегда спрашивала у Людки: «Тебе что-нибудь принести?» — и в поисках любимых Людкиных пирожков с зеленым луком могла обойти не одну пирожковую.
Я со страхом жду того момента, когда Людка прочтет объявление над своим столом, но за дверью тихо и только слышатся сквозь помехи звуки штраусовского вальса.
В одиннадцать мы пьем кофе: в ход идут граненые стаканы, майонезные банки со следами разноцветной гуаши и пол-литровая алюминиевая кружка без ручки. Набив карманы пиджака ванильными сушками, Сахаров усаживается в свое любимое кресло. Изящно отставив мизинчик с перламутровым ноготком, бесшумно пьет кофе Людка из полупрозрачной фарфоровой чашечки. Дурачась и фыркая, пьет Антипов, перехватывая горячую кружку то одной, то другой рукой. В кухню бесшумно проскальзывает Аня. Руки ее по локоть в пятнах краски, лицо перепачкано грифельной пылью, но Аня может и обедать пойти в таком виде, если ее не подтолкнуть к раковине.
— А ведь вы не давали денег на кофе, Анна Григорьевна, — то ли шутя, то ли всерьез говорит Антипов.
— А я тогда не хотела, — оправдывается Аня. — Я совсем немножечко возьму песочку, пол-ложечки, и одну сушечку, — и она, налив кофе, на цыпочках выскальзывает из кухни.
Сколько раз в подобных случаях все краснели за Антипова. Во время общих обедов, состоявших чаще всего из пельменей, которые варила Ирина в огромной, на полведра, алюминиевой кастрюле, неизвестно как появившейся в мастерской, и докторской колбасы, он всегда хватал самый большой кусок, засовывая его в рот целиком и давясь при этом. Когда он становится мне особенно неприятен, я старательно вспоминаю о том, что у Антипова в деревне живет старая мать с парализованным, неподвижным братом его возраста и что Антипов почти каждый выходной ездит туда помогать по хозяйству, а это совсем не близко — пять часов в одну сторону. Об этом рассказал мне Коля, наш добрый красавец Коля, единственный человек, которому Антипов доверяет. От Коли, например, я узнала, что Антипов женат. Почему надо было скрывать и это, я так и не поняла.
Надо сказать, что Антипов работает много и на совесть, но, несмотря на это, почти все проекты, которые он выполнил за то время, как я работаю в мастерской, отклонены художественным советом. Не особенно расстраиваясь, Антипов с прежним упорством принимается за следующую работу, и ее опять забраковывают. Лет десять назад он успешно закончил среднее художественное училище и стал отличным мастером-краснодеревщиком, но вот, увидев его работы в дереве, одна «умная» голова сначала посоветовала Антипову, а затем и протащила его на приемных экзаменах в Мухинское. Кое-как защитив диплом, Антипов стал дизайнером и вот уже не первый год руководит группой, но ни одна его разработка не увидела света — все осталось только на бумаге, на неплохо выполненных планшетах. Специальность дизайнера оказалась Антипову не по плечу, так считают многие, но говорить об этом ему в глаза уже поздно, да и без толку: Антипов больше, чем прежде, верит в свой дизайнерский талант и считает, что его затирают. Его честолюбие находит утешение в том, что он как руководитель группы какой-никакой, а все-таки начальник, и потому его стол поставлен в центре нашей тесной мастерской, и сидит он лицом к нам, так что может наблюдать через всегда открытую дверь, кто чем занимается.