Вместо ответа Карапет повернулся к жене:
— Ахчи, у кого ты взяла адрес нашего Геворга?
— Как у кого? — переспросила мужа Шогик. — У сестры моей. Она замужем в Дзорагете. Перед отъездом была у нее. Она дала адрес Геворга и сказала: «Только когда поедете к Геворгу, не забудьте сказать ему, что бабушка его здорова и передает большой привет».
СВЕТ ТВОИМ ГЛАЗАМ!
Хотя стоял прекрасный летний день, с самого утра нам всем было не по себе — мы с братишкой угрюмо слонялись под тутовыми деревьями, а Мец-Майрик ходила по двору как в воду опущенная. И лишь время от времени, заслоняя рукой глаза от солнца, она всматривалась в противоположный склон горы, где дома террасами спускались вниз, к ущелью, — весь день оттуда доносились к нам леденящие душу плач и причитания.
— Ахчи, Сопан, не знаешь, что за плач у Меликянцев? — спросила Мец-Майрик свою подружку, когда та заглянула к нам. — И двор почему-то у них полон народу… — и она снова посмотрела на противоположный склон горы.
— А ты что, не слыхала? Сегодня утром Ашхен Меликянц получила Черную Бумагу на сына… Вот она с горя и рвет на себе волосы…
— Вай, ахчи-ахчи! — горестно воскликнула Мец-Майрик, хлопнув себя по бедрам. — Что ты говоришь! Проклятая война, скольких она уже унесла. Бедная, бедная Ашхен! — и она снова горестно хлопнула себя по бедрам. — И как только ее материнское сердце выдерживает такое горе?
— Вот и я тоже так думаю.
Мы с Грантиком стояли рядом и слушали их разговор.
— Если бы я получила — не дай бог! — Черную Бумагу на сына, у меня тут же от горя разорвалось бы сердце, — продолжала Мец-Майрик. — Нет, правда, Сопан-джан, я тут же умерла бы на месте.
— Поднимемся к бедной Ашхен? — помолчав немного, спросила тетушка Сопан.
— Ну, конечно. Только накину на голову темный платок…
— Эй, ребята, бабушка ваша дома?
Мы с братом обернулись на окрик. У калитки стоял Хромой Андроник, сельский почтальон. Его не взяли на фронт, потому что при ходьбе он припадает на правую ногу.
— Нет ее дома, — ответил я.
— А где она?
— Вот уже неделя, как она ездит в поле стряпать для хлопкоробов. Приедет только поздно вечером на арбе Рыжего Тиграна.
— М-да… Что же делать?
Он с сомнением посмотрел на нас.
— А что? — спросил я. — Может, что-нибудь надо передать Мец-Майрик?
— Уж и не знаю, как тут быть… — Он явно был в затруднении. — А может, вы отдадите ей, а? — Он протягивает мне конверт.
— От дяди Сурена письмо?! — обрадованно воскликнули мы.
Вот уже много месяцев от него не было писем. Мец-Майрик не знала, что и думать. Все время ждала вестей от сына.
— Ну, ладно, отдайте ей сами, а я пошел дальше разносить письма.
После ухода Андроника я молча рассматривал в руках конверт. На месте обратного адреса почему-то стояло только: полевая почта № 25548 — и все.
— А почему конверт не треугольный? — спросил Грантик.
— Не знаю…
Я торопливо распечатал письмо — все равно либо мне, либо кому-нибудь другому приходилось читать бабушке письма, — вытащил небольшую, сложенную вдвое бумажку и прочел вслух:
Гр. Самвелянц!
Ваш сын лейтенант Сурен Григорьевич Самвелянц пал смертью храбрых в боях за Родину.
— Это же Черная Бумага… — испуганно прошептал Грантик.
У меня внутри что-то протестующе сжалось при мысли о том, что мы никогда больше не увидим дяди Сурена… Несколько минут мы стояли как вкопанные и в растерянности смотрели друг на друга.
— Если Мец-Майрик узнает, что дядя Сурен погиб, у нее тут же будет разрыв сердца, — сказал Грантик.
— Что ты говоришь глупости?
— Ничего я не говорю глупости… Я сам слышал, как она об этом говорила с тетушкой Сопан. Помнишь?
— Ага, вспомнил… Что же нам делать?
— Не знаю…
После минутного раздумья я сказал:
— Давай сожжем эту бумажку, а Мец-Майрик ничего не скажем. И она никогда не узнает о гибели дяди Сурена, и сердце у нее не разорвется.
— А так можно?..
— Почему же нельзя? Вспомни дядю Ваню, старшину. Он же тогда сказал неправду Мец-Майрик. Ну, что встречал дядю Сурена на фронте. Он тогда хотел успокоить ее и все. Просто пожалел и сказал неправду.
— Не знаю… И потом Мец-Майрик будет всю жизнь напрасно ждать, ждать от дяди Сурена вестей…
— Ну и пусть, — решительно сказал я. — Лучше всю жизнь ждать, чем разрыв сердца.
— А Хромой Андроник? Он спросит Мец-Майрик, что написал в письме дядя Сурен.
Я совсем про почтальона забыл.
— А мы пойдем к нему, расскажем про наш план и попросим, чтобы он никому о Черной Бумаге не говорил, — сказал я.
Когда солнце скрылось за горами, мы с братом побежали к Хромому Андронику. Он жил у речки. Сельский почтальон сидел на веранде, опустив натруженные ноги в деревянное корыто с водой. Он немного удивился, когда увидел нас.
— Ну, что пишет ваш дядя? — спросил он.
— В конверте было не письмо, а Черная Бумага… — ответил я.
— Вай, что ты говоришь! А я и то подумал тогда, что очень уж тонкий конверт, почти пустой… Бедная ваша бабушка!
— Дядя Андроник, мы сожгли Черную Бумагу и решили скрыть от Мец-Майрик гибель нашего дяди Сурена. А ты дай честное слово, что ни Мец-Майрик, ни кому другому никогда не скажешь об этом, хорошо?
— Как так?
— А мы не хотим, чтобы наша бабушка умерла от разрыва сердца, — сказал Грантик.
— Понимаешь, если Мец-Майрик узнает, что дядя Сурен погиб на фронте, у нее тут же разорвется сердце, — пояснил я.
— Э, сынок, сынок, еще никто не умирал от горя… В конце концов человек привыкает к любой утрате, — с грустью сказал Андроник.
— Но у нашей Мец-Майрик сердце особенное — не такое, как у всех! — сказал Грантик.
— Как это особенное?
Тогда мы, перебивая друг друга, рассказали сельскому почтальону о разговоре Мец-Майрик с тетушкой Сопан, свидетелями которого случайно оказались.
— Ну, смотрите, как знаете, — выслушав нас, сказал Андроник. — Я — могила, никому не скажу ни слова. Кто знает, может, и в самом деле лучше всю жизнь надеяться и ждать… — добавил он, глубоко задумавшись, словно позабыв о нашем присутствии.
Когда поздно вечером Мец-Майрик вернулась с поля, мы ей ничего не сказали. Да и во все последующие дни, до самого возвращения в город, я и Грантик вели себя тише воды, ниже травы, и мы даже однажды услышали, как Мец-Майрик сказала тетушке Сопан:
— Ребята стали такими послушными, просто не нарадуюсь на них.
Наконец наступил и канун нашего отъезда в город.
— Геворг, Грантик, принесите из сарая две-три вязанки хлопкового хвороста и сложите возле тондыра. Сегодня будем печь лаваши и сладкую гату. Немного повезете с собой в город. Хлеб сейчас там все еще по карточкам, — сказала Мец-Майрик, выйдя из дома с засученными до локтя рукавами и в переднике, перепачканном мукой.
Мы быстренько принесли несколько вязанок хлопкового хвороста и сложили возле тондыра — это такая круглая, наподобие колодца, яма в земле глубиной в полтора — два метра, стены которой выложены белыми глиняными кирпичиками. В нем у нас пекут лаваши и плоские хлебцы.
А тут подоспела и бабушкина подружка Сопан — они с Мец-Майрик всегда помогали друг другу печь хлеб, — и скоро сухой хлопковый хворост весело затрещал в тондыре. Мы как зачарованные следили за огромными пляшущими языками пламени, взметающими вверх тысячи искринок, которые спустя секунду, словно растворяясь, исчезали в воздухе. Еще несколько минут — и от сгоревшего дотла хвороста осталась на дне тондыра только кучка красных угольков, подернутая голубоватой пленкой золы.
— В самый раз, Сопан-джан, давай тесто, — плеснув водой на раскаленные стенки тондыра, сказала Мец-Майрик. Вода, зашипев, мгновенно испарилась.
Тетушка Сопан начала раскатывать тесто, а Мец-Майрик, сидя по-турецки, ловко налепляла дощечкой тонкие лаваши на горячие стенки тондыра, всякий раз на секунду по пояс исчезая в нем.
— Сопан, возьми-ка железный крюк и подцепляй им испеченные лаваши, — сказала Мец-Майрик, вытирая рукавом потный лоб.
Но тетушка Сопан не успела взять в руки железный прут с крючком на конце, потому что калитка с шумом распахнулась и во двор, запыхавшись и припадая на правую ногу, вбежал Хромой Андроник. Он размахивал в воздухе белым треугольным конвертом.
Подбежав к Мец-Майрик, он одним духом выпалил:
— Тетушка! Свет твоим глазам! Тебе письмо от сына!
— Что ты говоришь, Андроник-джан! Письмо? Да зацветет могила твоей матери розами! Давай прочитай нам вслух, узнаем, почему он так долго не писал.
Я изумленно уставился на сельского почтальона. Как же так? Значит, произошла ошибка и дядя Сурен жив?
Тут кто-то дернул меня за рукав. Я обернулся — это был Грантик.
— А как же Черная Бумага, а?..
— Да погоди ты, — нетерпеливо отмахнулся я. Я был не меньше его ошеломлен.
Андроник читал вслух письмо — оно было написано по-армянски, — а Мец-Майрик и тетушка Сопан, стоя возле него, ловили каждое произнесенное им слово.
Дядя Сурен в письме сообщал, что в прошлом году во время одного из боев его тяжело ранило и он бы погиб, если бы его, раненого и без сознания, не подобрали белорусские партизаны, которые и выходили его. А после он вместе с ними партизанил, пока наши войска не освободили всю Белоруссию от фашистов.
— Вай, Андроник-джан! — радостно воскликнула Мец-Майрик, обняв его. — Пусть отныне все твои болезни перейдут ко мне! А за счастливую новость с меня магарыч!
Она побежала в дом и вынесла пару ярких шерстяных носков:
— Вот тебе подарок. Я их связала сама. Возьми и носи на здоровье.
— Эй, что это у вас там за шум? — крикнула из-за ограды соседка Мариам.
— Ахчи, Мариам, письмо, письмо получила от моего сына! — крикнула ей Мец-Майрик.