— Надежно?
— Как следует. Вот документы.
Бугров положил руку Федору на плечо. Словно приласкал.
— Добре. Теперь беги к Ивану. Пусть присоединяются к нам. Мы пока пойдем в этом направлении, — он показал рукой. — Сигнал прежний.
— Есть.
Власов, пригибаясь, убежал.
Романчук наклонился к уху младшего лейтенанта:
— А этого? — кивнул на немца.
— Возьмем с собой.
— И ее?
— Да. Будешь замыкающим. Смотри в оба.
Они цепочкой пошли в глубь леса. Вскоре с опушки послышался условный сигнал — крик чибиса. Хромов, Бородин и Власов присоединились к группе. Иван подошел к командиру взвода и доложил:
— В деревне спокойно. Зашагали быстрее.
В лесу стало совсем светло. Усиливался ветер. Над верхушками деревьев появились серые бесформенные тучи. Повеяло сыростью. Разведчики растворились в этом лесу, будто их и не было здесь.
Потом было возвращение. Вообще-то много их было — возвращений. По-разному трудных и рискованных. Но первые воспоминания все-таки самые яркие. Тогда они шли весь день. Сначала вдоль фронта, затем — к передовой. К линии фронта подошли ночью. Темень была непроглядная. Продвигаться стали медленнее, тщательно проверяя каждый метр пути. На любом шагу могла таиться опасность. Слушай, разведчик! Смотри в оба! Не оступись, не зашуми. Не из-за боязни — ради дела, которое тебе поручено.
Федор не испытывал страха, но все время ожидал, что вот-вот откуда-нибудь из засады по ним ударит пулемет или накроет минометный залп. И тогда нужно будет вести бой.
Но вокруг было тихо. Лишь изредка впереди, над ничейной землей, взмывали вверх блуждающие звезды войны — осветительные ракеты. Они мирно, почти по-праздничному, пролетали в вышине и гасли так же неожиданно, как и загорались.
Перед последним броском остановились. Сгрудились вокруг командира взвода, ловили его приглушенный голос.
Бугров распределил обязанности. Пленного солдата и Клаву поручил Романчуку. Наблюдать слева должен был Бородин, справа — Власов. Впереди пошел Хромов, замыкающим — Восков. Сам командир взвода шел в центре группы следом за Хромовым и впереди Романчука.
— Метров через двести будет спуск, — объяснял младший лейтенант, — пойдем по дну оврага. Затем поле, невспаханное, конечно, заброшенное. Тут надо особенно быстро, могут засветить. За полем кустарник, болото. Это — ничейная зона. А дальше уже наш передний край. Там ждут.
— У немцев тут траншеи и дзоты, — сказал Восков, — справа и слева над оврагом.
Восков бывал здесь и знал обстановку лучше других.
— Траншеи есть, верно, — подтвердил Бугров. — И проволока есть. И мины. Оборона немцев кончается за уступом. Надо воспользоваться темнотой и проскочить. В заграждениях подготовлены проходы. В случае чего действовать по обстановке.
Перед спуском в овраг разведчики сделали последние приготовления. Хотелось пить. Хотелось курить. Хотелось переброситься парой слов с товарищами. Но все терпели и молчали. Каждый внутренне готовил себя к трудному броску в неизвестность. Готовился самостоятельно и в то же время чувствовал себя не одиноким, а частицей дружного и единомыслящего коллектива.
Разведчики молча всматривались и вслушивались в темноту. Весенний лес тихо шумел голыми ветвями. На небе не было видно ни звезд, ни зарниц. С севера, с ничейной земли, веяло ледяным холодом — чувствовалась близость Финского залива.
— Третий час, — сказал, выждав положенное время и не обнаружив ничего подозрительного, Бугров. — Пора. Скоро луна взойдет, посветлеет.
Командир взвода лучше всех понимал, что наступает самый ответственный момент. Ему хотелось, чтобы и другие члены группы прониклись такой же ответственностью.
Двинулись осторожно, медленно. На ходу стали выстраиваться цепочкой.
Когда дошла очередь до Романчука и его подопечных, он указал немцу место впереди себя и предупреждающе шепнул:
— Руе, штиль. Чтобы без фокусов. Иначе хана. Крышка. Понял?
Фашист ничего не мог сказать — рот у него был забит кляпом. Он лишь понимающе закивал головой и заторопился за Власовым, неуклюже поводя плечами и всем туловищем. Не имея возможности помогать себе руками, которые были связаны за спиной, он довольно быстро передвигался в общей колонне и ловко обходил встречавшиеся на пути преграды. Нет, ему определенно не хотелось умирать, и он сейчас не меньше своих конвоиров желал быстрее и безопаснее перебраться через передний край.
Клава машинально шла за Романчуком. Всю дорогу она находилась в состоянии какой-то душевной отрешенности и мало понимала, что происходит вокруг. Ощущая на себе настороженные, любопытствующие взгляды разведчиков, не знала, какое значение придать им. Однако не сомневалась, что попала к своим, советским людям. И терпеливо ждала, когда кончится этот сумасшедший марш по весеннему, пробуждающемуся лесу. Время от времени она исподлобья, с ненавистью поглядывала на пленного гитлеровца, с которым ей все время волей-неволей приходилось быть рядом. Интуитивно Клава чувствовала, что неопределенность и опасности не кончатся до тех пор, пока продолжается их невольное соседство.
Снег в овраге почти полностью сошел, и почва всосала влагу. Прошлогодний травяной покров шершавым ковром расстилался по берегам узкого ручья, протекавшего между корнями деревьев и кустами. Пахло прелостью. После ночного заморозка по краям ручья образовались ледовые пластинки.
Власов думал: только бы не наступить на эти проклятые пластинки, не споткнуться, не зашуршать веткой. Изредка он видел впереди проскальзывающие мимолетной тенью силуэты Хромова и Бугрова. Более четко различал он Бородина и старался идти с ним след в след. С беспокойством улавливал чутким ухом легкое чавканье сапог, торопливое, приглушенное дыхание людей.
К счастью, немногочисленные звуки так и тонули на дне глухого оврага, не подымаясь на высоту его склонов. Сонная ночь была не только безмолвна, но и глуха.
И все же пройти незамеченными им не удалось. До уступа оставалось совсем немного, когда впереди послышались голоса. Чужая речь. Значит, враги. Да и откуда там в ту пору было взяться своим?
Попали на дозорную тропу. Плохо.
Бугров остановился, подал сигнал. Остановилась вся цепочка.
Впереди треснула сломанная ветвь. Рукой или сапогом сломали ее — поди разберись. Ясно — прут напролом. Шуршат кусты, трещит сушняк, звенят раздробленные льдинки — враг идет, не стесняется. Как по своей земле.
Говор все ближе и ближе. Гортанный. Нахальный. Подвыпили, что ли? До пасхи вроде далеко. Так нажрались, для храбрости. И разговорились, как в саду у своего дома.
Впрочем, оно и лучше. Разведчикам отступать некуда. А шумливых легче бить. Особенно в темноте.
— Похоже, патруль, — шепнул командир взвода Хромову, Бородину и Власову. — Человека три. Подпустим поближе.
Ясно: из засады в упор сподручнее.
Три силуэта надвинулись разом. Разве можно так безмятежно ходить по фронтовым оврагам, господа? Вот, получайте. Три смертельных удара под ребра.
Впрочем, нет. Не смертельных. К сожалению, лишь один сделал свое дело сразу. Младший лейтенант Бугров. Бывший филолог. Как всегда, сработал без осечки. Самого рослого фашиста распластал и оставил лежать бездыханным.
— Амба!
А старший краснофлотец Хромов сцепился со своим противником врукопашную. И катаются по земле, рвут и мнут друг друга.
— А-ах! — крякнул гитлеровец и захлебнулся.
Хромовский кинжал заткнул-таки ему глотку.
— Подлюга, — бормотал Иван. — Чуть не сорвался.
Хуже дела у Власова. Видно, по-молодости. Нож попал во что-то твердое и соскользнул. Фашист рванулся в сторону, махнул через кусты и стал карабкаться в гору. Не тут-то было! Гора — не плац. На ней много препятствий. И не искусственных, а естественных. Их брать потруднее. Тем более ночью.
— Власов, не упускай! — крикнул командир взвода. — Бородин, помоги ему. Остальные за мной!
Бугров повел разведчиков на прорыв.
Конечно, он знал, на что идет. Пройдет час, возможно и меньше, не успеет взойти луна, и все должно кончиться. Как? Неизвестно. Может, благополучно. А может, кто-то из них расстанется с жизнью, так и не увидев больше ни луны, ни неба, ни своих родных и близких, ни той земли, ради которой бился и погиб в промозглой темноте весенней ночи. Да, он, командир, понимал это лучше других. И все же шел на это. Шел сознательно, потому что другого решения в сложившейся обстановке не было. Только открытый бой, быстрый прорыв через передний край могли обеспечить разведчикам успех.
Бежавший от Федора гитлеровец зацепился за куст и упал.
— О-о-о! Э-э-э! — дико орал он, ошалев от испуга.
Он не стремился вложить смысл в свой крик. Он просто хотел, чтобы его услышали. Чтобы встрепенулись все вокруг. Кто дремлет в окопе. Кто спит в блиндаже. Кто смотрит не в ту сторону. Встряхнитесь и помогите ему выбраться из беды!
— У-а-а! О-э-э!..
Власов бежал на эти звуки, и ему казалось, что сам сатана вырвался из преисподней. И откуда берутся такие несусветные голоса!
Немец изловчился и вскинул автомат. Раздался стук затвора. Федор метнулся за ближайшее дерево, а по тому месту, где он только что находился, стеганула огненная плеть.
Федору стало не по себе.
— Ах, ты так! — яростно шептал он, будто все еще имело значение, говорит он тихо или громко. — Тогда получай!
И Федор пустил из своего автомата ответную длинную очередь в то место, откуда лилась струя трассирующих пуль. Немец стих. Он перестал кричать. Умолк его автомат.
На мгновение в овраге установилась прежняя безмятежная тишина. Но теперь она никого обмануть не могла. Фашисты знали, что у них в тылу находятся советские бойцы. Бугров и его друзья знали, что они обнаружены.
Теперь все решалось в открытом бою. Натиском и быстротой. А это значило, что ход времени убыстрялся по меньшей мере в шестьдесят раз — секунды приобретали цену минут.
— Ловко ты его, — послышался рядом голос Бородина.