— Федя, браток, потерпи. — Иван склонился над Власовым, стараясь уловить его дыхание. — Немного потерпи. Мы тебя мигом в медсанбат доставим.
Он открыл флягу и влил в рот Федору несколько глотков.
— Спасибо, Ваня, — еле слышно проговорил Федор, чувствуя, как в груди у него разливается тепло. — Я выдержу..» Мы еще споем в нашем лесу… Обязательно…
— И к Зине вернешься, Федя. Она ждет, — продолжал подбадривать Иван.
При упоминании о Зине Власов слабо улыбнулся и закрыл глаза.
Подошел Бугров, спросил осторожно, тихо:
— Жив?
— Будет жив, — отозвался Иван. — Крепкий балтиец.
— Тогда в путь-дорожку. Задерживаться нельзя.
Федор почувствовал легкий толчок и покачивание. Понял: его подняли и понесли. Усилием воли открыл глаза. Носилки, на которых он лежал, несли пленные немцы. Рядом шагал лейтенант Бугров. Его рыжебородое лицо было суровым и сосредоточенным. Впереди мелькала кряжистая фигура Ивана. Сквозь раскидистые кроны деревьев виднелось темнеющее небо.
Покачивание убаюкивало. Власову показалось, что качается не он, а весь лес вокруг него. Опять закружилась голова, к горлу подступила тошнота. Глаза заволокло туманной пеленой.
Где-то далеко в стороне тревожно прокричал чибис. Настоящий луговой летун-забияка. Его голоса Федор не услышал. Тяжелое забытье навалилось на него.
Владимир ПидгаевскийСТИХИ
НА УЧЕНИЯХ
Безропотная ночь на полигоне.
Луна ушла прожилками тропинок.
Мой БТР в последнем эшелоне
Упорно разбуксовывал суглинок.
Туман был крепче выхлопов бензина,
Въедался в души,
Разъедал глаза.
Ревела многоосная машина,
Царапала поверхность и ползла.
Ночную темень вспарывали взрывы.
И не было врагов как таковых,
И впереди шагали командиры,
Не видевшие в жизни штыковых…
НА РОДИНЕ
Прошагать бы росой предзакатною,
Пусть кукушки еще не спят
И озера
Стреляют щурятами,
Кряквы крякают на утят.
Камыши раздвигая бережно,
Заглянуть в голубой простор,
Где натруженный месяц селезнем
Чистит перышки перед сном,
Где дремучесть лесов без края,
Где кузнечик спит на листке…
Засыхает заря ржаная
Хлебной корочкой
На окне.
Виталий ИвановВ КИНОСтихотворение
Смотрели прямо на меня
Края кровавые воронки,
И я был посреди огня
В кричащем маленьком ребенке.
Прямой наводкой смерть вела
Огонь из тысячи орудий.
Война давно уже прошла,
Ее почти забыли люди.
И это — фильм. При чем здесь я,
Для нового рожденный века?
Как дико! Словно муравья,
Вдруг раздавили человека!
При чем? Но если это мать
В орущем месиве воронки
И мне придется умирать
Вот в этом маленьком ребенке?!
В кино иль жизни? Тишина.
Все пушки бьют. Темно от боли.
Меня с ума свела война,
И я умру в случайной роли,
Умру, разбивши свой мирок
Из лун, туманов, синецветий,
Воскресну вновь и выйду в бой
За все, что дорого на свете!
Владимир СкородумовКОМАНДУЮЩИЙРассказ
После поражения фашистской армии под Москвой геббельсовская пропаганда вопила, что причина отступления — плохие русские дороги. А проиграв войну, уцелевшие гитлеровские генералы заявили — виноват фюрер и плохие дороги в России. И выходит: они проиграли войну из-за наших плохих дорог, а мы ее выиграли из-за этих самых дорог.
Увы! И у нас дорожки эти в печенках сидели, хотя они и наши. Поведешь радиороту, бывало, после дождика — и стоп! Задние колеса крутятся, а машина ни с места. И пошло: раз, два, взяли! Раз, два, взяли! В других частях легче, а каково было мне? В роте восемьдесят человек без малого, и хотя все они в шинелях, но сорок солдат носят юбки. И когда эти солдаты начинают визжать: раз, два, взяли! — то и остальные сорок ослабевают от смеха.
Однажды в самую распутицу по раскисшим дорогам штаб фронта совершал марш. Войска наступали, ушли далеко вперед.
К вечеру с большой натугой рота сосредоточилась наконец на новом месте. Не прибыла только одна радиостанция. Но я не беспокоился. Она была оставлена на старом месте для поддержания связи. Прибудет позже. К тому же на ней один из лучших водителей роты, ефрейтор Дудкин. Действительно, часа через два, когда рота была уже накормлена и все понемногу утряслось на новом месте, появился Дудкин. Он был встревожен. Его тревога передалась и мне.
— Где радиостанция? — был мой первый вопрос.
— Радиостанция на месте.
— Исправна?
— Исправна!
Я успокоился. А шофер стоит, мнется.
— Что же случилось? Что тянешь резину? Или как у прекрасной маркизы — радиостанция исправна, но машина сгорела?
— Товарищ капитан, — решился наконец водитель, — командующий фронтом приказал передать вам, чтобы меня откомандировали в боевую часть.
В первое мгновение я совершенно не мог уяснить значения его слов, хотя вроде бы все понял. Радиостанция роты обслуживала непосредственно штаб фронта, но командующий был для меня фигурой настолько недосягаемой, что я заорал на водителя:
— Чего чушь мелешь? Какой еще командующий?
— Наш командующий, товарищ капитан, генерал-полковник.
«Что за чертовщина!», — подумал я и опять напал на шофера:
— Где ты его встретил? Куда ты полез?
— На дороге встретились, товарищ капитан, а к нему я не лез. Позвал сам.
И водитель доложил следующее.
Его радиостанция еще два часа продолжала работать на старом месте, затем, свернув связь, выехала к новому месту дислокации. Движение на шоссе шумное и бойкое. И справа, и слева на каждом километре буксует машина. Но водитель радиостанции опытен, он успешно ведет машину в нескончаемом потоке, умело обходя опасные места. Он удачно миновал город — новую базу снабжения фронта, перед которым было особенно интенсивное движение, и выехал на проселочную дорогу в направлении штаба фронта. И вдруг сзади раздался настойчивый сигнал. В лицевое зеркало водитель увидел легковую машину. Сигнал повторился — уступай дорогу. Но свернуть с середины дороги — значит застрять, у радиостанции только один мост ведущий. И водитель прибавил скорость, надеясь где-нибудь впереди пропустить назойливый «виллис». Но тот не стал ждать — это же вездеход. Он свернул с дороги, обогнал радиостанцию и остановился. Дверца заднего сиденья мгновенно распахнулась, из «виллиса» выпрыгнул офицер в кожаной куртке и подбежал к водителю радиостанции. Откинув дверцу, скомандовал:
— К командующему!
А там разговор короткий:
— Почему не уступал дорогу?
— Не слышал, товарищ генерал!
— Из какой части?
— Из радиороты штаба фронта.
— Передай командиру роты, чтобы откомандировал тебя в боевую часть!
«Виллис» рванул вперед, а водитель поплелся к своей кабине.
У меня не было причин не верить Дудкину — все, что он рассказал, звучало правдоподобно. Отчитывать его не было никакого желания. Что толку?! Но его дважды повторенное: «Когда прикажете убыть, товарищ капитан?» и бодрый голос вызвали во мне подозрение. Далеко не всем нравится служба в штабе фронта. В роте, пожалуй, не сыскать было ни одного солдата, который не обратился бы ко мне с просьбой отправить его на фронт.
Солдат есть солдат. Раз война — он жаждет подвига, ему нужен бой. Он стремится сойтись с врагом лицом к лицу, видеть противника. Если он водитель, ему необходимо крутить баранку пусть под обстрелом, бомбежкой, но чтоб его машина шла: везла бы боеприпасы, тянула бы за собой пушку, подбрасывала бы прямо на передовую доблестную пехоту. Короче, шофер хочет чувствовать бой. Вот это дело. Тут и радостное напряжение, тут и мужество, и опасность. А что в нашей роте?
Радиостанция стоит, и шофер стоит. Или часовым возле нее, или дневальным по роте. А то и картошку чистит на кухне. Один из водителей, жалуясь на судьбу, прямо сказал: «Что я отвечу дома, когда спросят после войны, как воевал? Уже год на фронте, а немца еще не видел, даже пленного».
Трудно мне было отбиваться от этих назойливых атак, как ни напрягал я свое красноречие, как ни прибегал к высоким словам, доказывая, что в штабе фронта тоже вершится подвиг. Но попробуй убедить молодого, цветущего парня, что чистить картошку на кухне за сто километров от фронта — это подвиг. В конце концов приходилось прибегать к безотказному аргументу: «Служи там, где приказано. Кругом! Шагом марш!»
Девчата, вот те молодцы. Ни одна ни разу не заикнулась, чтоб ее отправили в часть. Тоже солдат, и службу несет хорошо, а все же оставалась женщиной. А женщина, как известно, быстро привыкает к родному очагу, и ничего другого ей не надо.
Были попытки и у Дудкина распрощаться с безопасной, но прозаической службой в радиороте. «Уж не легенду ли сочинил Дудкин? — мелькнула у меня мысль. — Все выглядит правдоподобно, мог думать он, не пойдет же ротный к командующему проверять».
Но нет. Когда ефрейтор почуял подозрение, проскользнувшее в моих вопросах, он с обидой сказал:
— Товарищ капитан, ведь я кандидат в члены партии. Мне в самом деле давно хочется на фронт, и я вас просил об этом, но обманным путем не стал бы добиваться.
— Хорошо, Дудкин, верю, что так и было. Но как ты смел командующему не уступить дорогу? Ты же не мог не знать, что за такое по головке не погладят.
— Не знал я, что это командующий. Думал, простой полковник.