— Что могу сказать о тридцать втором? — на минуту задумывается он. — Трудная была экспедиция. Формировалась с опозданием. Был конец мая, самый разгар полевых работ, а партии еще не получали наряды на продовольствие. Такая необходимая на изысканиях вещь, как сапоги, еще находилась в пути. Как только приехали на место, меня сразу же разыскал Мрачковский, начальник строительства.
— Откуда начнем? — спросил он.
— Партии еще не приехали, еще камеральные не начинали.
— Но ведь у меня люди простаивают. Ведь из Казахстана идет все — техника, материалы… Что же делать?
— Я не решаю. Есть специальные организации, — пожал я плечами.
— Черт знает что! — сокрушался он.
Положение его было тяжелым. Проектировать БАМ решено было прямо «под лопату». Экспедиция должна была дать и предварительные и окончательные изыскания, чтобы сразу же можно было начать строительство. Но Дальний Восток — это не Казахстан. На огромном полигоне изысканий не было такой точки, про которую с уверенностью можно было сказать: здесь пройдет трасса. И если строители могли сослаться на отсутствие фронта работ, то нам, изыскателям, ссылаться было не на что: перед нами было «поле» — тысячи километров, которые предстояло «увязать». И каждый потерянный день усложнял эту задачу.
Работать должны были быстро. В три недели сделали камеральные, нужно было выезжать на окончательные изыскания. Из Москвы приехали руководители «Мостранспроекта» принимать работу, но ни денег, ни продовольствия, ни одежды не привезли.
— Как же работать? — спросил их. — Людям надо идти в тайгу. Сто пятьдесят человек не обуты, не одеты и есть что-то должны?
— Мы можем послать им вслед.
— А если не пошлем? Значит, обратно они не выйдут?
Говорить еще о чем-то было бесполезно, так же как и ждать, когда вопрос решится в Москве. Это было бы слишком поздно. Теперь мне пришлось идти к Мрачковскому. Он был хорошо знаком с Блюхером, который в то время командовал Особой дальневосточной армией. Мрачковский позвонил ему:
— Василий Константинович! Это Мрачковский. У нас здесь неважно с обеспечением партий.
— Я знаю, — остановил его Блюхер.
— Нам нужно помочь.
— Пускай кто-нибудь подойдет к председателю крайкома Крутову.
На следующий день к вечеру Крутов собрал заседание крайкома. Кроме него на заседание пришел секретарь Хабаровского крайкома Лаврентьев, Блюхер, Дерибас и работники хозяйственного сектора. Я коротко доложил.
— Как же так получилось? — удивился Лаврентьев.
— Не знаю, но партиям не с чем идти. Ничего нет.
— Как нет? Даже денег нет?
— Да.
— А представитель газеты у нас есть? — неожиданно обратился он к залу.
— Мы из ТОЗ, — отозвался невысокий полнеющий мужчина, редактор «Тихоокеанской звезды».
— Вот они работают в тайге, можно сказать, героическая экспедиция. А где же вы? Где ваша газета?
— Нам не говорили…
— Они вам должны говорить, или вы должны говорить о них?
Редактор «Тихоокеанской звезды» молчал.
— Печатаете пустые заметки! — продолжал горячиться Лаврентьев. — Собираете комсомольцев в бесцветные походы за иконами…
— Мы примем к сведению, — покраснел редактор.
— А вас, — смягчаясь, обратился он к Крутову, — прошу проследить, чтобы хозяйственники срочно выдали все, что требуется. Сшейте ичиги, брезентовые куртки… в общем все.
— А как же деньги? — заволновались хозяйственники. — Как мы будем отчитываться?
— Возьмите с них расписки.
Петр Константинович замолчал, задумавшись о чем-то своем, видимо грустном, и вдруг, точно очнувшись от воспоминаний, тихо заговорил:
— Да, удивительные были люди. Лаврентьев, Крутов, Чернов… Все погибли, никого уже нет. Не щадили себя на работе. Думаю, Хабаровский крайком не только наши изыскательские партии, а и вся экспедиция вспоминает с благодарностью. Обеспечением экспедиции фактически занимался крайком. Блюхер, Лаврентьев, Крутов добровольно взяли на себя эту задачу.
Через три дня наши партии получили все и отправились вверх по Бурее. Редактор «Тихоокеанской звезды» явно переусердствовал: с каждой партией ушло по два комсомольца от газеты. Мучиться в тайге им было незачем, связи с газетой у них все равно не было. Три месяца, что шли изыскания, никаких известий от партий не поступало.
Утренники становились все злее. Река с каждым днем ленивее сгоняла шугу, вот-вот встанет — и тогда гибель. У меня голова разваливалась от худых мыслей. Как там? Что у них? Никогда позже я так не волновался, как в ту первую бамовскую экспедицию. И тем больше была радость, когда изыскатели выходили из тайги. Оборванные, в фуфайках, изрешеченных следами искр от костров, с осунувшимися потемневшими лицами.
Когда стали обрабатывать материалы экспедиции, выяснилось, что в ближайшие годы строителям на БАМе делать нечего. Дорога должна прокладываться по кратчайшему направлению. Но участки в верховьях Амгуни, по Бурее, Федоровский ход показали, что по кратчайшему пути не пройти, что строительство дороги может растянуться на десять, а то и пятнадцать лет. Хотя идея строительства Байкало-Амурской магистрали была заманчива, но нужно было решать задачи дня. Строители оставили БАМ и всю технику, все материалы перебросили на старую дорогу. Полностью восстановили ее от Читы до Уссурийска. Сделали ее двухпуткой. За пять лет подняли вагонный парк, службу депо. Она возродилась как феникс из пепла.
В те годы, — продолжал Петр Константинович, — шли к истине, как сейчас выражаются, методом проб и ошибок. Не совсем это верно, но есть доля правды в таком толковании. Торопила жизнь. Экспедицию 1932 года на БАМ тоже можно было бы назвать ошибкой: если говорить о планах экспедиции, то с поставленной задачей она не справилась — понадобилось еще десять лет изысканий, лишь в сороковом году было установлено основное направление магистрали. Но экспедиция решила свои задачи, и решила их положительно. Начинать строительство БАМа в тридцать втором году было рискованно, и последующие экспедиции все больше и больше подтверждали это.
Строительство Байкало-Амурской магистрали — это неимоверные затраты. А сегодня особенно. Где вчера предполагалось пройти верхом — прорубаются тоннели. Если вчера проектировали для линии БАМа паровоз с самоконденсацией пара, то сейчас — магистральный тепловоз, способный выдерживать высокие скорости. И все-таки неизведанного на БАМе очень много. Тут и повышенная температура внутри гор, и вечная мерзлота, и сейсмика, и чуть ли не ежегодно меняющиеся русла рек. Куда ни повернись, кругом на этом пути природа расставила капканы. Намного легче было бы строительство дороги за Становым хребтом, по Лене. Но преимущество Байкало-Амурской магистрали в том, что ее путь проходит по богатейшей кладовой: медь, железная руда, неисчислимые запасы каменного угля, нефть, газ, асбест, никель, молибден, вольфрам, слюда. А сколько полезных ископаемых, до которых еще не добрались? Если европейская часть нашей страны — это уже открытый сундук, Урал — изучен наполовину, то богатства сибирских и дальневосточных недр только начинают открываться нам. Здесь любопытно вспомнить Северную экспедицию Салехард — Игарка. Строителями были уложены семьсот километров пути, оставалось немного, чтобы выйти к Обской губе. Предполагалось построить там порт, который связал бы Западную Сибирь с морем. И вдруг решение — заморозить строительство. Двадцать лет ржавела дорога и все-таки не умерла, она стала проводником для геологов. Впоследствии все крупные газовые месторождения: Тюменское, Тазовское, Пурпейское, Медвежье, Рендгольское — все они легли вдоль ее полотна. Сегодня газовщики восстанавливают дорогу. Так что подчас и не знаем, что у нас под ногами. То же и на БАМе. Сколько открытий ждет еще нас!
Только сейчас, когда он кончил говорить, я подумал, что совсем забыл о разделяющих нашу жизнь годах. Нет, он действительно был молод в свои восемьдесят пять. Но было что-то не связанное с возрастом. Он обладал талантом горячо и страстно любить жизнь. И она щедро вознаграждала его, сохранила в нем силу мечты и веры. Я искренне завидовал ему.
— Вот коротко, что могу сказать о БАМе, — поднялся он из-за стола. — А вообще о каждой трассе, о каждой бамовской партии говорить можно долго. Ведь искать дороги — это большая, интересная жизнь. Подготовьте вопросы и приходите.
Я не сказал ему, что эти вопросы у меня в кармане, что они мне не понадобились.
— Да, Петр Константинович, — вспомнил я. — Что это за «Федоровский ход», о котором вы говорили?
— Федоровский? Федорова! Изыскателя. Если смотрели карту, то, конечно, заметили отклонение у Усть-Нимана, этакая загогулина вниз, на юг. Коль это вас интересует, подойдите к нему, он работает в ЛИИЖТе. Толковый, грамотный инженер. Подойдите к нему, он лучше расскажет.
Лишь только наступило утро, поехал к Федорову. Разговор долго не клеился. Отвечал он сжато и скупо, изучая меня колючими глазами из-за тяжелых роговых очков. Я уже задал больше десятка вопросов, напрасно утомляя его и себя.
— Могли бы вы быть конкретнее? — наконец не выдержал он. — О чем вы просите рассказать?
— Об экспедиции тридцать второго года.
— Но я могу рассказать только о работе нашей партии.
— Именно это интересует меня.
— Ну что же, экспедиция формировалась в Свободном, — начал он. — Приехали мы туда поздно вечером и с утра отправились за заданием. По составленной диспозиции наша партия должна была подняться по Бурее, выйти к Дуссе-Алиню и там встретиться с партией Гринцевича, который должен был добираться с востока. После встречи на хребте и выбора седла для его пересечения наши партии должны были разойтись в разные стороны, трассируя спуск: его партия — на восток, моя — на запад.
По рассказам, Дуссе-Алинь представлял собой высокий хребет с крутыми склонами и глубокими долинами. Вершины его покрывали гольцы, каменные россыпи. На карте все пространство от Буреи до Амгуни практически являлось белым пятном. О водоразделе и его склонах можно было судить, только разглядывая его в масштабе один к миллиону, где он был показан красивой отмывкой.