«Да, ради этого стоило жить. И жизнь прожита не напрасно. Прожита… а может она еще только начинается?»
Вечером Ло Со Иен возвращался обратно, ведя с собой офицера и двух советских солдат. Он привел их к своей фанзе, и все вместе они вошли внутрь.
Артем Ковалев сидел на камышовой подстилке и, прислонившись к стене, играл с девочкой-горянкой в камушки. Она звонко смеялась и что-то говорила ему на своем языке. Артем не понимал и только улыбался в ответ. На его щеках появился легкий румянец, движения сделались увереннее и, увидев вошедших, матрос, чуть пошатываясь, встал на ноги. Ло Со Иен отошел в сторону и молча наблюдал, как русские обнимают матроса, дружески хлопают его по плечу, а он, еще не совсем прочно стоя на ногах, — все говорил и улыбался. Старый кореец слушал их речь — краткую, твердую, рокочущую, как прибой, — и думал: «Такой язык может быть только у мужественных, открытых людей». Ло Со Иен видел, что все смотрят на него, — смотрят как друзья, — серьезно и ласково. Матрос, поддерживаемый солдатами, подошел к старику и обнял его худые плечи. Он что-то горячо говорил, а Ло Со Иен, не понимая слов, чувствовал их большой и дорогой ему смысл.
На темном небе зеленоватым огнем дрожали первые звезды, когда русские вышли из фанзы. Каждый, прежде чем уйти, крепко пожал руку Ло Со Иену. И старый учитель, не зная как благодарить этих людей, вернувших счастье корейскому народу, кланялся каждому низким поклоном, касаясь земли концами узловатых пальцев.
Они тронулись в путь — солдаты Правды и Мира. Старик долго смотрел им вслед. Девочка-горянка шла впереди. Матрос часто оборачивался назад и махал ему рукой.
Вот они уже давно скрылись за холмом. А Ло Со Иен все еще стоял и кланялся в ту сторону, куда ушли эти люди, что вернули ему, старику, молодость.
Звезды на небе росли, становясь крупнее, чище и ярче.
Евгений ВоеводинБЕГЛЕЦЫРассказ
Наконец все приготовления к встрече Нового года были окончены, и в девятом часу я пришел домой — побриться, переодеться и захватить стихи. Мама открыла мне дверь и спросила, не видел ли я Володьку. Она тоже собиралась идти встречать Новый год к знакомым, а Володьку нужно было накормить и уложить спать. Я ответил, что пойду в сад, может быть он катается там на лыжах.
— Подожди еще полчаса, — сказала мать. — Не появится, — пойдешь, поищешь. Господи, сколько с вами нервов треплется; думаешь, ты лучше был?
Я только улыбнулся в ответ.
Открыв ящик стола, чтобы достать стихи, я понял, что мне надо идти не в сад — искать Володьку, а немедленно бежать в милицию. Поверх моих бумаг, конспектов и стихов лежал вырванный из тетради лист в косую линеечку, и на нем четким «второклассным» почерком было написано: «Мама и Сережа, не волнуйтись за меня, я буду жив и здоров только повоюю немного в Китае. Вова».
В столе у себя я не нашел компаса, перочинного ножа и карманного географического атласа.
Я подумал, что один Володька никуда не решился бы уехать, и единственно, с кем он мог уйти, это с Гришей, братом моего друга. Тот жил в Пушкине, и, как знать, если Володька уехал в Пушкин, то пока они собираются, я может быть еще застану их там.
Матери я записку не показал. Застегивая на ходу пальто, я крикнул ей, что бегу за Володькой, пусть она идет и не тревожится: я его накормлю и уложу.
В Пушкине, на привокзальной площади, я увидел моего друга Толю: он стоял у большого щита и читал расписание поездов. Я окликнул его.
— Понимаешь, какая глупая история… — пробормотал он в полной растерянности. — Я, конечно, рад, что ты приехал за мной, но, видимо, мне не придется сегодня встречать Новый год.
— Ты собираешься идти в милицию? — спросил я.
Он удивился:
— Да. А ты откуда знаешь?
Тогда я вытащил и показал Толе Володину записку, и в ответ он протянул мне точно такую же, с той лишь разницей, что вместо «не волнуйтись» было написано «не беспокойтись».
— Просто руки опускаются, — сказал он. — Ох, поймаю, — обоих выдеру!
Мы посоветовались, подсчитали время и решили, что в «Китай» ребята бежали отсюда, из Пушкина: Володька был здесь три часа назад, час назад Толя нашел записку, а за это время поезда в Ленинград не шли, стало быть… Стало быть, мы обошли весь вокзал, заглянули в каждый уголок, а потом, снова выйдя на улицу, встали под фонарем и закурили.
Начал падать снег. Снежинки крутились вокруг фонарей, вырываясь из темноты, словно бабочки налетали на огонек и падали, уступая место другим.
— Наверное прицепились к попутной машине, — сказал я.
— Нам-то тогда машины не были нужны, — перебил Толя. — До Московского вокзала и на трамвае можно было доехать.
Пока мы так говорили, из снежной завесы вынырнуло три огонька, мутных и маленьких; они всё разрастались, и к перрону с грохотом подошел поезд; я схватил Толю за руку.
— А билеты? Билеты мы не взяли.
Касса помещалась по другую сторону вокзального тоннеля. Очень глупо было прибежать на перрон, держа в руках билеты и увидеть только красный огонек на последней площадке уходящего поезда.
— Все! Следующий поезд идет в два часа ночи, — уныло произнес Толя, поглядывая на часы. — Пропала, брат, наша новогодняя встреча.
Пропала наша новогодняя встреча: товарищи будут нас ждать и ругать, а Лариса — больше всех, и наверно побежит в булочную на угол, звонить мне по автомату; а в двенадцать часов все поднимут рюмки и скажут: «с новым счастьем!»
— Слушай, — сказал я Толе. — Теперь уже все равно терять четыре часа. Пойдем в Александровку, может оттуда есть поезда.
Толя согласился.
— Ох, и выдеру же я их! — говорил он всердцах. — Ну, скажи, не хулиганство?!
— Нет, — рассмеялся я.
Толя махнул рукой:
— Брось ты, честное слово, охота сейчас спорить.
Мы вышли на шоссе и просигналили первой же машине. Нас взяли. В кузове было холодно, снег теперь падал не мягко, а налетал колючими струями, крутился по дну кузова, срезаемый ветром с крыши кабины. Темнота наступила сразу, как только мы отъехали от последних домов: а в той стороне, куда мы ехали, растянулась цепочка огней.
Я был прав: поезд на Ленинград шел через два часа.
В зале ожидания было почти пусто. Какие-то военные тихо разговаривали в углу да буфетчица, в белом халате поверх ватника, дремала над стойкой. Мы сели на скамейку, длинную, сдвоенную, спинка к спинке, как в поезде. Сзади нас кто-то спал, сладко посапывая.
— Что ж, встретим Новый год здесь, — предложил Толя. — Надо же как-то отметить, — он кивнул на буфет.
Мы подошли к стойке, буфетчица открыла глаза, потянулась и вдруг вскрикнула:
— Ой, батюшки, проспала! Как же это я?..
— Новый год еще не наступил, — сказал я. — Дайте нам, пожалуйста…
— Да погодите вы, пассажиры мои проспали!
Она подбежала к скамейке, на которой мы только что сидели, и, перегнувшись через спинку, начала кого-то тормошить.
— Вставайте!
Володькина голова в шапке с одним задранным кверху ухом — ни дать ни взять, как у щенка — поднялась ей навстречу. Я ахнул. Володька часто-часто заморгал глазами, еще не проснувшись, как следует, а потом толкнул в бок спавшего тут же Гришку и сказал то ли удивленно, то ли растерянно:
— Нашли все-таки.
Мы с Толей смеялись, глядя, как они встают и смущенно переминаются с ноги на ногу. Толя стащил с Гришки шапку и легонько дернул его за вихор. У Гришки дрогнули губы.
— Я вот маме скажу, что ты дерешься. Небось, когда сами в Испанию бегали, вас не били.
— Не били, — согласился Толя. — Зато мы и писали без ошибок.
— Зато вас и словили на Московском вокзале, — вступился Володька.
Что было ответить на эту мудрость?
Новый год наступил, и мы — Толя, я и оба беглеца, — стоя у стойки, чокнулись: мы — стаканами с вином, ребята — стаканами с лимонадом. Подошли военные и тоже взяли себе вина и бутерброды; мы разговорились, и военные смеялись, слушая наш рассказ о ребятах.
— А вы газеты читаете? — спросил один из военных у наших мальчишек. — В Китае-то без вас пока обошлись, а?
— Ну, так в Индонезию можно было бы, — не растерялся Володька, — или в этот, на Вэ…
— Вьетнам, — подсказал Гришка.
— Вот, во Вьетнам.
— А где Вьетнам, знаете? — спросил военный.
Володьке очень хотелось сказать «знаем», но он честно мотнул головой:
— Не очень хорошо. Ну, спросили бы…
Рот у него уже был занят пирожным и получилось смешное «Шпрашылибы».
Однако скоро должен был подойти поезд, и мы с Толей выпили еще немного, за экзамены в эту сессию, за Ларису и, вместе с ребятами, вышли на платформу.
Николай ИванченкоЧЕРТА ХАРАКТЕРАРассказ
В лесу у охотников знаете как бывает: встретились где-нибудь на звериной тропе двое чужих, совсем незнакомых людей, встретились, сказали друг другу «ты» и сразу стали друзьями.
Однажды в погоне за лосем я ушел далеко от дома. И вот уж пора бы, казалось, повернуть назад. Но зверь все манил, а я шел за ним по следам все дальше на север и так очутился у Белого озера в краю сплошных неисходимых лесов.
Зверь не решился идти в открытую по льду. Он бежал в обход озера и должен был, по моим расчетам, где-то недалеко стать. Я окликнул собаку и уже собрался было скрадывать зверя, как вдруг столкнулся на лосином следу с другим охотником. Было охотнику лет двадцать, не больше.
Мы поздоровались, я назвался.
— А меня ребята Толкунком кличут, — сказал паренек и улыбнулся так, будто давно уже знал меня и ждал этой встречи, — курить будешь?
И получилось у нас с Толкунком так задушевно и просто — ну, совсем как у малых ребят, когда один говорит: «Будем дружить», и другой ему тоже: «Будем».
Мы тут же присматриваем место под елкой, разводим огонь и располагаемся как дома. Толкунок курит махорку и, то и дело сдувая с цыгарки пепел, не спеша говорит: