Горе, что с тобою спит в обнимку,
Барщину,
бесхлебье,
недоимку —
Все заесть грошовым калачом?
Раз в году хоть погулять народу
От души, —
не то, что кое-как. —
Разодет мужик чернобородый
В лучший свой —
залатанный —
армяк.
Пляшет парень,
дергая спиною.
Где набухли, в палец толщиною,
От кнута господского рубцы.
Развязав у тряпочки концы,
Грошик за цветные леденцы —
К случаю припрятанный —
солдатка
Подает…
А ярмарка гудит…
Мальчику в диковинку, что сладко,
Мальчик долго на руку глядит, —
А над ним —
густой, самодовольный —
Звон плывет, качаясь, колокольный.
Слушает и все он видит — Пушкин.
Смуглый,
беспокойный,
молодой
Он к монастырю сидит спиной,
Он сидит на солнечной горушке,
И рубаха красная на нем
На ветру вздувается огнем.
О народе думая своем,
Слушает и все он видит — Пушкин.
Рядом — перехожие слепцы
Со слезою лазаря заводят.
Тесно обступают молодцы,
Старики степенные подходят,
Малолетки
боком в первый ряд
Сквозь толпу пробраться норовят.
И тогда слепец, что посмелее, —
Может быть, прошедший пол-Руси, —
Вдруг —
проси его иль не проси. —
Пенье оборвет, не сожалея,
Перебором гусли тронет вдруг,
И еще теснее станет круг.
Струны сами рвутся из-под рук.
Нечего ему с народом спорить.
Все он думки знает наперед —
И поет о Разине,
вдругорядь
О народной волюшке поет.
Не смотри, что пальцы заскорузли,
Что немного сил у старика, —
Вольные
поют и стонут
гусли,
Словно Волга матушка-река;
Тихая —
на всю Россию —
песня.
Глубже моря,
выше поднебесья,
Как душа народа —
широка!
И трезвон —
гнетущий, монастырский —
Нипочем для песни богатырской.
Слушает и все он видит — Пушкин…
Смуглый,
беспокойный,
молодой,
Он к монастырю сидит спиной,
Он сидит на солнечной горушке.
Все запоминает;
и слепца
С самого начала до конца
Петь заставил снова,
и рукою
Вытер пот с горячего лица.
Засмеялся:
он еще такое…
(Пусть иного оторопь берет).
…он еще такое скажет слово —
Про многострадальный свой народ,
Про царя! —
Бориса!
Годунова!
Здравствуй, вдохновенье, верный друг!
И уже —
не ярмарка вокруг, —
Вся Россия —
ни конца, ни края —
Песни не от радости играя, —
Вся Россия —
здесь, перед тобой.
Горькая,
с огромною судьбой.
Свободолюбивый и бедовый, —
У придворной черни —
не в чести, —
К подвигу великому готовый,
Ты стоишь —
и глаз не отвести.
Ты стоишь,
а про тебя в народе
Слух идет —
все шире, все сильней —
Вроде песни задушевной,
вроде
Крепких дум о родине своей.
В сердце ты у русского народа
Как мечта,
как правда,
как свобода!
Глеб СеменовВ ЯНВАРСКУЮ НОЧЬ
…И после смерти — все-таки опальный!
Жандарм садится в сани тяжело:
Укрытого рогожей —
в погребальный,
В кандальный путь,
пока не рассвело.
Жандарм садится в сани
и небрежно
Запахивает шубу, как тюрьму;
Свистят кнуты,
и ненавистью снежной
Весь мир в лицо бросается ему;
И полночь;
и неровные дороги,
Полозья жалуются на судьбу:
Впервой нести
не розвальни, а дроги…
Сама свобода, кажется, в гробу.
Сугроб;
за ним другой встает сугроб;
Летя почти что сослепу в галоп,
Косятся государственные кони…
В каком-таком записано законе,
Чтобы не смел покойник отдохнуть:
Окончен путь —
и вновь пускайся в путь,
Чтобы опять метели голосили,
Чтобы опять,
как мутная слеза,
Вся темень николаевской России
В дороге набежала на глаза!
Самодержавный
и самодовольный
Властитель поправляет эполет. —
Не на него ль —
тяжелый, длинноствольный —
Ты, Пушкин, наводил свой пистолет?!
Ты гневно жил,
и даже умирая
Ты мстил ему,
и мать-земля сырая
Тебе успокоенья не дала…
Гуди, мятель,
от края и до края!
Россия,
грянь во все колокола!
Волнуйся,
протестуй,
и непокорствуй,
Сынов своих
на бой благослови
Всей пушкинскою ненавистью острой,
Всем беспокойством пушкинской любви.
Они встают навстречу непогоде
От Волги,
из донских идут степей,
И силой наливается в народе
Мечта
о светлой вольности твоей.
Пускай, лишенный имени и званья,
Препровожден был в вечное изгнанье,
Как по этапу,
в глушь твоих равнин
Твой гордый,
твой великий гражданин;
Пусть версты полосатые конвоем
Сквозь ночь растягивались на века;
Пусть бесы
визгом жалобным и воем
Глушили бормотанье ямщика;
Полозья пусть искрили на каменьях,
Пускай жандарму снилась тишина, —
Ты вспрянула,
Россия,
ото сна!
И сбывшихся пророчеств современник
Я — у могилы:
камня белизна
И пушкинская
надо мной
весна.
Нина ОстровскаяВ ЯКУТИИ
Под холодным небом — крики:
Кони встали на хребте…
Мы от ржанья их отвыкли
Здесь, на горной высоте!
Свист и мертвого разбудит —
Расступись, сырой туман!
Это значит, йохор[13] будет,
Раз подходит караван.
Встречи миг счастлив и краток,
И на легкий чистый снег
Выбегают из палаток
Все двенадцать человек!
Ухокай! Плотнее круг!
Гулко бьют ладони рук,
Узкоглазы и смуглы —
Ходят парни у скалы.
Топот ног, веселье, смех, —
Встреча радостна для всех!
Стало жарко, стало тесно,
Все быстрей звучит напев…
А у нас гармони нет
Грянуть «русскую» в ответ,
И геолог, вторя песне,
В круг вступает, обмелев.
Разлились заката краски,
Рвется ввысь огонь костра
До рассвета будут пляски,
Будут песни до утра!
Виталий ШевченкоМОЕ ЧЕРНОМОРЬЕ
Это просто счастье для меня,
Что живу в семье неутомимых,
Что могу ходить по тем камням,
По которым проходил Нахимов,
Что могу ходить по той земле,
Где последний раз стоял Корнилов,
Где геройский подвиг наших лет
Каждая лощинка сохранила.
Это просто счастье для меня,
О котором издавна мечтали,
Что рапо́рт о доблести приняв,
Здесь взошел на легкий крейсер Сталин,
Что смотрел он, трубку раскурив,
Добрыми и зоркими глазами
На покрытый дымкою залив,
Где стоят эскадры под парами.
Вот они, рожденные в огне
Труженики Мира и Свободы!
И еще заметны на броне
Вмятины вчерашнего похода.
Не забуду я к тебе дорог,
Край, в боях не знающий уступки,
Где над морем голубой дымок
Как из сталинской струится трубки.
Позови меня в любой беде,
Дай мне встать на правом фланге строя.
Видно, мне и в битвах и в труде
Быть с тобою и дышать тобою.
Михаил БерновичНИЧЕГО ОСОБЕННОГО НЕТ
Я не видел друга
Восемь лет.
Встретились на Киевском вокзале.
Адреса в блокноты записали.
«Как живешь?» —
И услыхал ответ:
«Ничего особенного нет!»
Поезда на север и на юг.
Голубые дрогнули вагоны.
И уехал мой старинный друг