3.
4 января 1902 года Канделаки возвращался домой и “увидел огонь”. Затем вернулся Сталин. “Знаешь что, твои слова сбылись!” – весело сказал он. Ротшильды действительно “процветали” с таким работником, как Сталин. “Мое хранилище загорелось!”[57]
Толпа смотрела, как над портом вздымается черный дымовой гриб. Рабочие помогали тушить огонь, рассчитывая на надбавку. Сталин был в составе делегации, которая встретилась с управляющим Ротшильдов – французом Франсуа Жёном. Это была первая встреча Сталина с европейским предпринимателем. Но есть свидетельства, что с этих пор Сталин тайно поддерживал связь с управляющими Ротшильдов – это было начало его мутных и очень прибыльных отношений с нефтяными магнатами. Ротшильды, конечно, знали, что произошел именно поджог, и Жён отказался выплачивать надбавку. Провокация удалась Сталину: он призвал к забастовке.
Власти попытались остановить его. Охранка охотилась за новым батумским агитатором. “Фараоны” запугивали бастующих. Полицейские шпики следили за марксистами. Ротшильды беспокоились о поставках нефти. Но Сталин отправился в Тифлис – одиннадцать часов на поезде, – чтобы добыть печатный станок и с его помощью распространить известие о забастовке. Листовки предполагалось напечатать на грузинском и армянском языках, так что комитет свел Сталина с Суреном Спандаряном, богатым, но готовым на все армянином, который, невзирая на жену и детей, был неисправимым волокитой. Сталин напечатал армянские воззвания на станках отца Спандаряна, издателя газеты. Спандарян стал лучшим другом Сталина4.
Вдвоем с Камо, везя с собой станок, Сталин вернулся в Батум и обнаружил, что город бурлит. Камо и Канделаки быстро наладили станок, который вскоре размножил слова Сталина для всех рабочих нефтяного города.
17 февраля Ротшильды и Нобели капитулировали и согласились на условия рабочих, в том числе на тридцатипроцентное увеличение зарплаты. Для молодого революционера это был триумф. В Тифлисе жандармы Лаврова устраивали марксистам облавы и аресты, а в некогда спокойном Батуме жандармский ротмистр Георгий Джакели признавал, что обеспокоен внезапно участившимися беспорядками. Он усилил наблюдение за загадочным “товарищем Сосо”.
Сталину пришлось съехать от Ломджарии. Сменив несколько квартир, он остановился в рабочем поселке Барсхана в маленьком доме Наташи Киртавы – двадцатидвухлетней красавицы, симпатизировавшей эсдекам. Ее муж исчез. Если верить батумским легендам, воспоминаниям самой Киртавы и позднейшим высказываниям Сталина, он вступил с молодой женщиной в любовную связь; Наташа стала первой, но не последней его любовницей-хозяйкой и “конспиративной” подругой. В своих воспоминаниях она рассказывает о его нежном внимании и заботе, даже о моменте близости посреди марксистского спора: он повернулся к ней, убрал волосы у нее со лба и поцеловал[58]5.
Ротшильды стремились через своих управляющих Жёна и фон Штейна отомстить за сталинский успех. 26 февраля они уволили 389 недовольных рабочих. Они начали забастовку и послали человека, чтобы найти товарища Сосо, но тот был в Тифлисе, где часто навещал своих протеже Сванидзе и Камо.
На другой день Сосо поспешил в Батум и пригласил своих сторонников домой к Ломджарии, где “составил требования” и предложил еще более дерзкую забастовку, которая парализовала бы всю нефтегавань. Один из его помощников, Порфирий Куридзе, не узнал его: Сталин сбрил бороду и усы. Когда он не сидел в “Персе Али”, то использовал как мрачную штаб-квартиру кладбище Соук-Су. Здесь, среди могил, он проводил полночные собрания, на которых избирались делегаты. Однажды, когда на кладбище нагрянула полиция, он спрятался под широкими юбками рабочей девушки. На другом собрании, окруженный казаками, Сталин надел на себя женское платье и убежал в нем.
Рабочие были под впечатлением от “интеллигента”, которого они окрестили Пастырем. Он дал им список для чтения. “Однажды товарищ Сталин дал нам… книгу, – пишет Куридзе. – “Это Гегель”, – ответил [на вопрос Куридзе] товарищ Сосо и объяснил, когда жил Гегель и чем он примечателен”.
У товарища Сосо, обычно одетого в щегольской черкесский бушлат, свою фирменную черную широкополую шляпу и белый кавказский башлык, переброшенный через плечо, быстро появились агрессивные последователи – “сосоисты”, ранний вариант сталинистов. Чхеидзе и “легальные марксисты” с воскресной школой пригласили Сталина, чтобы сделать ему внушение, но он не пошел. “Они кабинетные люди и избегают настоящей политической борьбы”, – смеялся Сосо: ему-то был нужен полный контроль. Как писал тифлисский ротмистр Лавров, “деспотизм Джугашвили многих наконец возмутил” и породил “раскол” между “старыми” и “молодыми” социалистами. Забастовка набирала обороты. Штрейкбрехеров запугивали, убивали их лошадей. Но тайной полиции был нужен Сосо-Пастырь. В город стекались казаки6.
Для подавления забастовки в город вошел генерал Смагин, губернатор Кутаисской губернии, к которой принадлежал и Батум. К рабочим он обратился с суровым предложением: “Работа или Сибирь!” В ночь на 7 марта Смагин арестовал сталинского телохранителя Порфирия Ломджарию и организаторов забастовки.
На следующий день Сталин устроил демонстрацию у полицейского участка, где держали арестованных. Это сработало: нервничающие жандармы перевели арестантов в пересыльные казармы. Губернатор пообещал встретиться с демонстрантами. Сосо это не устраивало. На вечернем собрании он предложил взять тюрьму штурмом. Вадачкория пробовал возражать. “ Ты никогда не будешь революционером!” – сказал ему Сосо-Пастырь. Сосоисты его поддержали. Наутро Сталин встал во главе агрессивной демонстрации. Через день многие горожане отправились с ним штурмовать тюрьму. Но нашелся предатель, выдавший план. Казаки заняли позиции. Войска под командованием жестокого капитана Антадзе преградили путь к пересыльной тюрьме. К винтовкам приладили штыки. Толпа в растерянности застыла перед заслоном.
– Не бегите, а то будут стрелять, – предупредил Сталин.
Затем он “предложил петь песни. Тогда мы еще не знали революционных песен и запели песню “Али-паша”, – вспоминал Порфирий Куридзе.
– Солдаты в нас стрелять не будут, – обратился Сталин к толпе, – а их командиров не бойтесь. Бейте их прямо по головам, и мы добьемся освобождения наших товарищей!
Толпа двинулась к тюрьме.
Сталина окружали телохранители-сосоисты, в основном гурийские крестьяне, во главе с Канделаки. “Это были… хорошие конспираторы, – вспоминал позднее Сталин. – Они создали вокруг меня семь кругов, и, когда царские жандармы стреляли по демонстрантам, на место раненого становился другой: кольцо невозможно было прорвать”.
Пока толпа у стен тюрьмы начинала нападать на солдат, заключенные в самой тюрьме взяли верх над охранниками. Один из арестантов, Порфирий Ломджария, услышал демонстрантов: “Мы стремимся наружу… Выламываем ворота… и вот многие из заключенных на улице”. Казаки пустили коней в галоп на бесчинствующую толпу; демонстранты пытались отнимать у них винтовки. Бунтовщики стреляли в казаков и кидались камнями. Солдаты отбивались прикладами, но были принуждены отступить. В капитана Антадзе попали камнями, пуля пробила ему обшлаг. Солдаты оборонялись, стреляли в воздух – и вновь отступили. “Но среди демонстрантов раздался громкий голос, призывавший нас не расходиться и еще решительнее требовать освободить арестованных. С этим призывом обратился к демонстрантам товарищ Сталин”, – вспоминал рабочий Инджоробян. Толпа еще наддала.
“Страшный шум”. Капитан Антадзе скомандовал: “Пли!” Раздались залпы. Люди попадали на землю. Все бежали и кричали. “Сущий ад. Площадь опустела. На земле лежат убитые и раненые рабочие. Слышатся стоны”. “Кто кричит “помогите”, кто – “воды”…” “Я вспомнил про Сосо, – пишет Канделаки. – Мы разделились. Мне было страшно, я искал его среди убитых”. Но Вера Ломджария, сестра Порфирия, заметила Сталина: он ходил здесь же, глядя на бойню, которую спровоцировал. Ища своего брата среди погибших, она напала на солдата, но тот ответил: “Не я убивал, это был Антадзе”.
Сосо поднял “одного из раненых” и погрузил его в фаэтон. Он “доставил [его] на нашу квартиру”, – вспоминает Илларион Дарахвелидзе. “Сосо перевязал раненого бинтом”, – вторит ему Канделаки. Наташа Киртава и другие женщины усаживали раненых в коляски, увозившие их в больницу. Тринадцать человек погибло, сорок пять были ранены. В ту ночь в доме Дарахвелидзе “мы все были страшно взволнованы”. Но Сосо держался весело.
“За сегодняшний день мы ушли вперед на несколько лет”, – заявил Сталин Хачику Казаряну. Больше ничего не имело значения. “Мы теряли товарищей, но побеждали”. Как и во многих других кровавых предприятиях, цена человеческих жизней была неважна, главное – политическая значимость. “Нагайка… оказывает нам большую услугу, ускоряя революционизирование “любопытствующего”. Молодой Троцкий был под впечатлением от батумской расправы: “Событие потрясло всю страну”.
Жордания и Чхеидзе разъяренно говорили о “юноше, который с первых же шагов хотел быть лидером”, но “необходимых познаний у него не было”: “чтобы привлечь внимание слушателей”, он “часто употреблял крепкие слова”. Они считали, что бойня сыграла на руку властям: не был ли Сталин провокатором?
Сталин бросился к печатному станку, укрытому в доме Деспины Шапатавы, молодой марксистки. “Хвала грудям матерей, вскормившим вас!” – гремел он в листовке – печатном ответе на бойню, распространенном на следующее утро по всему городу. Но нашелся предатель, и в дом, где находился станок, явилась полиция. Деспина загородила дорогу: “Дети спят!” Пристав засмеялся. Ни типография, ни Сталин не пострадали. Но в арсенале у Сталина были не только слова: судя по всему, он приказал убить ротшильдовского управляющего фон Штейна. “Мы поручили товарищу убить его”, – вспоминает один из подручных Сталина. Когда экипаж фон Штейна приблизился, убийца вынул револьвер, но промахнулся. Фон Штейн развернул экипаж, скрылся и той же ночью на корабле покинул город.