Сосо напечатал статью в марте 1913 года под новой подписью – “К. Сталин”. Он использовал ее уже во второй раз. Он шел к ней постепенно с 1910 года – сначала подписывался “К. Ст.”, потом “К. Сафин” и “К. Солин”.
Конспиратор должен был иметь целый набор псевдонимов – часто они брались с потолка. Возможно, Ульянов и назвался Лениным в честь сибирской реки Лены, но всего у него было 160 псевдонимов. Имя Ленин закрепилось, потому что им он подписал прославившую его работу “Что делать?”. Точно так же Сосо подписал статью, составившую ему репутацию, фамилией “Сталин”, и это одна из причин, почему он сделал ее основной. Не будь он так самовлюблен и сентиментален, мог бы остаться в истории под фамилией Васильев или Иванович.
Другой привлекательной стороной псевдонима была его отдаленная схожесть с фамилией Ленин. Кроме того, Сталин брал псевдонимы в честь своих женщин: может быть, здесь сыграла роль Людмила Сталь. Он, конечно, никогда не признался бы в этом. В одном интервью он заявил, что это имя ему дали товарищи. “Они считали, что имя это ко мне подходит”. Но эта жесткая “индустриальная фамилия”, означающая “стальной человек”, действительно подходила к его характеру и была символом того, что должно составлять сущность настоящего большевика[165].
Фамилия была русская, но ее носитель всегда оставался кавказцем: грузинское “Коба” он сочетал со славянским “Сталин” (хотя друзья продолжали называть его Сосо). С этого времени он принял, по выражению Роберта Сервиса, “бинациональный образ”. После 1917 года национальностей стало уже четыре: грузин по рождению, русский по склонности, интернационалист по идеологии – и, наконец, советский человек по гражданству.
То, что родилось как подпись, превратилось в империю и религию. Сталин-диктатор кричал на безалаберного сына Василия, пользовавшегося преимуществами своей фамилии: “ Ты не Сталин и я не Сталин! Сталин – это советская власть!”
К середине февраля “Коба Сталин” вернулся в Петербург. Большевики, которых на каждом шагу предавал Малиновский, были в бегах1. “Вакханалия арестов, обысков, облав”, – писал Сталин Трояновским в письме, перехваченном охранкой. Он прибавлял, что не забыл о своем обещании шестилетней Галине: “Галочке пришлю шоколадку”.
Сталина, наделенного от Ленина властью, со всех сторон обложила энергичная охранка, а он даже не пытался прятаться. Он жил в центре города, на Шпалерной улице, в квартире думских депутатов Бадаева и Самойлова, посещал сходки в доме еще одного депутата – Петровского. В другом письме Сталин жалуется: “Сведущих лиц нет. Я один не смогу угнаться за всем”.
Он сразу столкнулся с первым вызовом. Нужно было защитить парламентария Малиновского от ужасного обвинения. В одной статье Малиновского назвали провокатором. Статья была подписана “Ц.”, и большевики решили, что клевещет меньшевик Мартов (настоящая фамилия – Цедербаум) или муж его сестры Лидии Федор Дан. Лидия Дан вспоминала, что к ней “на квартиру пришел, добиваясь прекращения порочащих Малиновского слухов, большевик Васильев (среди меньшевиков его называли Иоська Корявый)”. Иоська Корявый предупредил Лидию, что она пожалеет, если меньшевики не перестанут очернять Малиновского.
Но благодаря Малиновскому каждое движение Сталина теперь отслеживал лично директор Департамента полиции. 10 февраля арестовали преданного Малиновским Свердлова. Сталин решил назначить редактором “Правды” своего бакинского товарища Шаумяна, но Малиновский убедил Ленина, что Шаумян займет примиренческую позицию, как и сам Сталин. Ленин поддержал кандидата Малиновского – Черномазова, которого Сталин еще в Баку справедливо подозревал в работе на охранку.
К февралю 1913 года Малиновский сдал весь российский состав ЦК, кроме Сталина и малозначительного Петровского. Охранка твердо вознамерилась предотвратить объединение социал-демократов. Примиренец Сталин был следующим.
В субботу 23 февраля сторонники большевиков организовали благотворительный концерт и бал-маскарад в здании Калашниковской биржи. Это было не слишком подходящее место для Сталина. Но сестры Аллилуевы пришли в восторг. Сталин и их репетитор по математике Кавтарадзе обсуждали, не пойти ли туда.
Днем Сталин навестил Малиновского. Двойной агент настаивал, чтобы Сталин шел на бал. Сталин потом рассказывал Татьяне Словатинской, что отказывался – “отговаривался тем, что у него нет настроения и вообще он совсем неподходяще одет, но Малиновский пристал” и даже гарантировал Сталину безопасность. Франт-провокатор распахнул перед Сталиным свой внушительного объема гардероб и выдал воротничок, рубашку и шелковый галстук, который сам повязал Сталину на шею.
Почти сразу после этой встречи Малиновский отправился к директору полиции Белецкому и, вероятно, пообещал ему доставить Сталина.
Любовница Сталина Татьяна Словатинская вспоминала, что часто ездила с “Василием” на “студенческие вечера”. В тот раз Сталин в модном галстуке подсел за столик к депутатам-большевикам. Пролетарский поэт Демьян Бедный, который в 1920-х станет одним из ближайших к Сталину придворных, писал Ленину, что был “ошарашен”, увидев “нашего милого “дюшу-грузинчика” “в месте людне”. “Черти его принесли или какой дурак привел на свой “вечер”. Это было прямо нахальство идти туда. <…> “Не уйдешь”, – говорю”. Бедный намекал, что среди большевиков завелся предатель.
Около полуночи агенты охранки в штатском и жандармское подкрепление заняли позиции в глубине концертного зала, где гости сидели за столиками. “Сталин… беседовал с депутатом Малиновским, когда заметил, что за ним следят”, – вспоминала Словатинская.
Агенты подошли к столику Сталина и попросили его назваться. Он не подтверждал, что он Джугашвили. Товарищи обступили его и сумели провести за сцену. “Он вышел… в артистическую комнату и попросил… вызвать меня”, – рассказывает Словатинская. Сталин решил снова переодеться в женское платье. Он успел сказать Татьяне, что “был у Малиновского и думает теперь, что оттуда и следили”. Сталина загримировали и одели в длинное платье. Когда его выводили через артистическую, один из агентов охранки заметил его большие башмаки (и, вероятно, усы). Полицейский с криком схватил его.
– Джугашвили, наконец-то ты попался!
– Я не Джугашвили. Моя фамилия Иванов, – ответил Сталин.
– Расскажи это своей бабушке!
Все было кончено.
“Двое в штатском… попросили его выйти. Сделали они это тихо… вечер продолжался”. “Вслед за тов. Сталиным пошел Малиновский, “протестуя” против ареста и делая вид, что он принимает все меры к его освобождению”. Ленин и Крупская наивно писали Малиновскому, тревожась, надежно ли защищен “Василий”. “Отчего нет вестей от Василия? Что с ним? Беспокоимся”. Но было поздно.
Директор полиции Белецкий счел поимку Сталина таким серьезным успехом, что доложил о ней самому министру внутренних дел Маклакову. Тот 7 июня 1913 года утвердил рекомендацию особого совещания: И. В. Джугашвили приговорили к четырем годам ссылки в Туруханск – в сумрачный и морозный сибирский край вдали от цивилизации2.
Часть четвертая
Ходил он от дома к дому,
Стучась у чужих дверей,
Со старым дубовым пандури,
С нехитрою песней своей.
А в песне его, а в песне,
Как солнечный блеск чиста,
Звучала великая правда,
Возвышенная мечта.
Сердца, превращенные в камень,
Заставить биться сумел,
У многих будил он разум,
Дремавший в глубокой тьме.
Но вместо величья славы
Люди его земли
Отверженному отраву
В чаше преподнесли.
Сказали ему: “Проклятый,
Пей, осуши до дна…
И песня твоя чужда нам,
И правда твоя не нужна!”
Глава 33“Милая, я в отчаянном положении”
С борта парохода, который в середине июня медленно вез Сталина из Красноярска по Енисею, открывался вид на дикие просторы далекой Сибири. Туруханский край, куда его везли, был больше, чем Британия, Франция и Германия вместе взятые, но жило там всего 12 000 человек.
Енисей тек сквозь узкие долины с высокими террасами, а затем разливался так широко, что можно было смотреть на его блестящую гладь и не видеть берега. Сибирская тайга – холмы, поросшие густым лиственным лесом. Она простирается до плоскогорья тундры. Лето здесь зеленое и изобильное, но зима – суровая, ледяная и снежная. Она длится девять месяцев в году, температура опускается до –60 °С. Между деревнями, где жили крестьяне и ссыльные, лежали необозримые пустые пространства: лишь изредка здесь встречались чумы и оленьи стада кочевников-шаманистов – тунгусов и остяков.
Игра в кошки-мышки закончилась. Здесь был, как пишет Роберт Сервис, “Чертов остров на суше”[166]. На сей раз, хоть Сталин пока этого и не понимал, самодержавие решило наказать его всерьез. Он всего неделю добирался из Петербурга до сибирской столицы – Красноярска. Оттуда его отправили на север, в Туруханск. Сталин проживет здесь четыре года, и эти места никогда не изгладятся из его памяти.
После 26-дневного путешествия 10 августа он высадился в селе Монастырское[167], “столице” Туруханского края. “Я, как видите, в Туруханске, – писал он Зиновьеву (и Ленину) в Краков. – Получили ли письмо с дороги? Я болен. Надо поправляться. Пришлите денег”. Он уже думал о побеге: “Если моя помощь нужна, напишите, приеду немедля”.
Ленину его помощь была нужна. 27 июля он провел совещание ЦК, на котором распорядился вытащить из ссылки Сталина и Свердлова. Им послали по шестьдесят рублей, но Малиновский выдал охранке и этот план. Туруханскому полицейскому приставу Ивану Кибирову дали телеграмму о том, что Сталин – мастер побегов. В такие места и самих полицейских отправляли все равно что в ссылку. Осетина Кибирова перевели сюда из бакинской полиции за какие-то неизвестные прегрешения. Кибиров, возможно из-за общих осетинских корней, благоволил Сталину.