Другое дело — Гриша. Он — пионер. Он знает о поступке Мити Гордиенко, задержавшего двух воров колхозного хлеба. Гриша хочет быть таким же зорким и смелым. Случай скоро представляется.
В начале июня пионеры колхоза им. Ивко выехали в лагерь. Лагерь был расположен на таборе четвертой бригады. Пионеры пололи огороды и кукурузу, стерегли на сторожевых вышках посевы. Гриша видел, как вся семья их работает в колхозе, слышал, что говорят о деде, о дядьке, об отце, — их называют лучшими людьми в колхозе. И Гриша тоже хотел быть похожим на них.
В дневнике пионерского лагеря немало сказано о Гришиных делах.
«21 июня. До обеда не работали, шел дождь, а затем все работали на капусте. Пять человек выпускали стенную газету. Вечером было собрание и пионерский костер.
26 июня. Особенно ребятам понравился сегодняшний костер, где были игры, пение и танцы знаменитых танцоров — Козубы, Гриши Ильенко и Ивана Еремы.
29 июня. Часть ребят работала на полке капусты, часть дежурила на охранных вышках. Вечером, после того, как устроили для купания душ, читали и прорабатывали статьи об охране колхозного урожая.
13 июля. Сегодня у нас важное событие. Дежуривший на вышке 7-й бригады Гриша Ильенко поймал вора с нарезанными колосками, которого ребята направили в правление».
Вся пионерия и колхозные ребята Краснодарского района узнали об этом самоотверженном поступке Гриши Ильенко. Горком комсомола премировал его путевкой в санаторий. Отряд премировали деньгами и горном.
Вернулся Гриша с курорта в конце августа, и прямо в лагерь.
В дневнике в этот день записали:
«Сегодня великий день — день закрытия наших лагерей. Выпустили газету, ребята надели костюмы, которые преподнес колхоз им. Ивко за хорошую работу, ребята были довольны. Целый день в лагере пели песни и играли. Вечером провели торжественное собрание, после чего был ужин: суп, вареники с медом, рыба жареная, компот и арбузы. Лагери закрылись, но осталось 30 ребят, желающих дальше в них жить. Новыми вожатыми назначены Матюхин и Ильенко».
До начала учебного года Гриша с другими пионерами не будет сходить с дозорных вышек.
По узенькой тропиночке к Кубани плывет вниз тихая песенка:
— Жура, жу-ра, жу-ра-вель… Детская площадка № 2 идет купаться. Маленькие загорелые тельца ребятишек с гомоном окружают на берегу свою воспитательницу. Со всех сторон слышны крики:
— Тетя Нина!
— Нина Павловна!
— Те-тя-я!
Всюду и всем поспевает ответить, приласкать и успокоить Нина Ильенко. Она — комсомолка, и ее площадка — лучшая в колхозе.
На площадке нет не только больных детей, — здесь не увидишь даже просто унылых. Всем есть работа, веселая, занимательная. Порядок на площадке образцовый. Только вот трудно с мертвым часом: расходившиеся ребята с трудом засыпают днем.
Ребята любят Нину. Она с утра до поздней ночи, а зачастую и ночами отдает все свое внимание и любовь этим маленьким растущим людям — будущим колхозникам.
А вот жена Якова Ильенко — Наталья. Она — колхозная кладовщица. Работает здесь недавно. До этого она — лучшая ударница второй бригады. Трудно провести, обмануть Наталью. За весами у колхозных амбаров Наталья ведет точный учет всем продуктам, принимает и вешает точно. Возчики часто говорят:
— Ее не проведешь.
Во второй, в третьей и в десятой бригадах работают рядовыми колхозницами, лучшими ударницами жены сыновей — невестки старика Ильенко.
Когда семья Ильенко получила по трудодням 10 процентов всего, что она должна получить в окончательный расчет, Василий Ефимович как-то вечером с сыновьями и невестками решил подсчитать, сколько же они получат всего с колхоза в этом году. А нужно сказать, что многие из ильенковцев как-то не особенно верили, что они получат столько, сколько говорили об этом в правлении колхоза. Получение 10 процентов аванса положило конец этим колебаниям. Полноценный колхозный трудодень стал ощутимым.
Сведения у каждого записаны только по первое августа. Писал старик Ильенко:
Ильенко Василий Ефимович — 325 трудодней.
Наталья — 112 трудодней.
Татьяна — 137 трудодней.
Павел — 75.
Екатерина — 30.
Нина — 65.
Григорий — 211.
Анна — 36.
Гриша — 20.
— Так, значит, всего нам причитается тысяча одиннадцать трудодней. Тысяча одиннадцать! Прикинем на деньги да на зерно… Прикинем — и нам получится около семи тонн зерновых, около восьми тонн овощей и четыре с лишним тысячи рублей. Это так жить можно…
Новые заботы входят в дом семьи Ильенко. Ну, какие раньше были заботы у старухи Ульяны Григорьевны? В девятнадцатом, когда старик сидел в краснодарской тюрьме, запертый туда белыми, была забота: муж. Эти годы: маленькие ребята — внуки да хозяйская мелочь по дому. Правда, была в семье Ильенковых корова, но была она как-будто и своя, и не своя: держали они корову вместе с другой семьей.
А теперь? Теперь первое, о чем думают старики, — это купить корову. Не телку, а настоящую корову. Купить пару свиней и всякую мелкую живность. Это помимо ремонта хаты, покупки одежи, обувки и прочего.
Вот это будут новые заботы! Заботы, которые рождены честной работой всей семьи, крепнущим изо дня в день колхозом. Теперь понятен и близок лозунг, который вошел в семью еще с весеннего сева: «Сделать колхозы большевистскими, колхозников зажиточными»…
— Был у меня еще один сын — Васька. Вместе со мной партизанил. Но потерял я его, когда мы шли через астраханские пески, — говорит, вспоминая, Василий Ефимович.
Есть у Ильенко еще два сына. Яков учится в высшей сельскохозяйственной школе в Краснодаре, через год должен приехать директором МТС. А меньший, Андрей, комсомолец, сейчас в армии, краснофлотец. Этот сторожит страну. Сторожит колхозную зажиточную жизнь.
Колхоз им. Ивко, ст. Васюринская
2. Молодость гор
Павел КофановАминат
Огненный олень с золотыми рогами бежит, запыхавшись, на запад, за снеговые горы.
Бабушка Канох сидит на большом белесом камне, подстелив под себя палассик. Вспоминает. Когда она была еще полнозрелой женщиной и когда девушкой быстроногой была, и когда сопливой девченкой бегала и не раз вместе со всем аулом отступала в горы от гяуров, — все таким же оставался камень. Каждодневный отдых на нем теперь, и воспоминания теплы и приятны. Они шелестят, как поле поспевающей кукурузы, и струятся, будто слезы в осеннюю ночь.
Аул знал много хорошего, еще больше плохого. А все-таки раньше жилось лучше, чем сейчас; яснее. Была свадьба старшего сына Мусы, был день, когда мулла при всем народе хвалил младшего ее сына, прочитавшего три раза коран. Об этом говорили все. Потом за дочку Диссу внесли богатый калым, потом перед страшной войной с какими-то немцами аул собрал невиданный урожай кукурузы и проса. Кто богател и водил дружбу с русским приставом, — жили неплохо. А разве может быть жизнь прочной и богатой теперь, при Калмыкове? При коммунистах? Да пропади она пропадом и пусть покарает их черная рука аллаха!
Бабушка Канох плюет три раза через правое плечо и снова устремляет взор в далекие видения. Небо желтеет, зеленеет, голубеет. Лицо в черном платке становится четким и строгим, будто нарисованное. Лицо кажется каменным, испещренным письменами глубокой резьбы; морщинам нет числа, как и прожитым годам; глаза острого блеска, чуть-чуть прикрытые ресницами, медленно затухают. Худой желтый подбородок тихо дрожит на ровной завязи кашемирового платка.
Плохие настали дни. Куда там! Раньше кабардинцы хоть и часто прятались от казаков, отстреливались от солдат, переселялись с места на место и боялись пристава, а все же блюли свои обычаи, религию, уважали князей. Кто умел — расширял хозяйство. Трудно, конечно, было. А разве сейчас не худо? Мулла призывает правоверных мусульман на молитву, а мужчины спешат на собрания, торопятся в совет, говорят о колхозах. Князей арестовали, зажиточных гнут в дугу, девушек и парней сбивают на учебу. В ауле завелся русский учитель Павел Никанорович, он же секретарь совета; партийная ячейка, комсомольцы. От их речей кружатся головы у молодых, душа уходит в пятки у старых и богатых. А что хуже всего — непоседа Аминат, самая любимая из внучек, радуется учителю больше, чем отцу и матери. И смеет, негодная девчонка, хвалить Калмыкова, водиться с красными чертенятами — пионерами. Не свихнулась бы совсем. Может, поговорить с муллой?
Проходит молодая Муслимат, сноха Кожажевых, низко кланяется. Косы ее, заплетенные тугой тоской, тяжелы и нарядны. Только недавно выдали ее замуж, не спросив согласия, за богатого жениха; а в глазах уже смертная тоска. Ничего, все в порядке. Женщина не должна выдумывать, ее дело слушаться родителей, покоряться мужу, поддерживать очаг. Надо заняться серьезно Аминат, длиннорукой голенастой девченкой, прыгающей по скалам, точно коза, исчезающей в лесах по два-три дня. Обобьет-таки она себе руки. Вдруг вчера заявила: «Я коран не понимаю, хочу в советскую школу».
— Прокляну, откажусь; это у нее от гяурки-матери, — шепчет зло бабушка Канох, — пусть тогда идут побираться. — И сразу ей становится жаль этого дерзкого подростка. Девчонка ведь песнями и рассказами заполнила весь дом. Все дома аула. Она знает и про звезды, и про зверей, и про Эльбрус. Ее рассказов не наслушаешься. Она хоть и шалунья — любит устраивать из шпагата петли-ловушки для птиц, ягнят и мальчишек, — но когда она приходит к бабке в гости, сходятся солидные соседи, послушать. Оказывается, Эльбрус — это не великан седой, закапанный русскими генералами в землю по самую макушку, а простая гора. Горячий дых волнует кожу земли, приподнимает и опускает; от этого и горы. Только всего. А вино и водка одно и то же, и раз Магомет запретил пить вино, не надо пить и водку. А впрочем, сам Магомет выпить был не дурак.
— Прокляну, если что, — поднимает старуха к затухающему небу совиное лицо. В это время и подкрадывается к ней с кошкой в рук