Повеселела мать-гяурка, которую не любит бабушка Канох. Первым пришел с дарами двоюродный братец Жабраиль. Заулыбался широколицый, белозубый, глазастый.
— Примите, пожалуйста, с миром.
Мать низко поклонилась ему, как взрослому; поблагодарила приняла переднюю баранью ножку, две пышки, кусок сыра. Жабраилю надо еще итти к троим родственникам и к двоим соседям — разносить к празднику пышки, баранину, халву, сахар. Но он не может отказать себе в удовольствии похвастать перед Аминат. Они трех баранов зарезали к гаиду, так это вот бараны. Каждый курдюк фунтов двадцать, честное слово кабардинца! Его мать не знает, куда вытапливать курдючное сало, нехватает кувшинов. А сестра Нука столько наварила орехов в меду, что на все праздники хватит: а уж бузы приготовили — и не выпить! И старшим, и маленьким хватит. Как говорится, приходите все и кушайте себе на здоровье.
Тебе пора, маленький, а то дома начнут ругаться, — советует мать-гяурка, хорошо знающая, как не любят кабардинки пускать к ней детей своих.
— Сейчас. — Жабраиль важно восседает на табурете, болтая босыми ногами. Он интересуется, кто им еще что принес, варили ли они сами бузу и пойдет ли Аминат с обычными ежегодными поздравлениями по домам.
— Я с девочками пойду, — важно отвечает Аминат.
Жабраиль знает, что девочки ходят поздравлять отдельно, а мальчики отдельно; и все же ему казалось, что она пригласит с собой и его, там более, что ее, Аминат, всюду встречают, как редкого гостя. Простая любезность — оплата за переднюю баранью ножку должна была научить ее пригласить с собой и его.
— Ну, и иди со своими галками бескрылыми, — обиделся мальчишка. Схватил шапку и, насупившись, вышел со двора. Подготовка к празднику, и ожидание праздника были омрачены. А в дом уже входила толстенькая Диса Ажукова, неся сверток на вытянутых руках.
— Вот вам, кушайте, мама к празднику прислала.
Ее дары беднее, но звезд в небе не считают, они бесплатные. Затем приходит соседка, вторая, золовка, двоюродная сестра отца. Мать всех благодарит, кладет подарки на стол, а после ухода посетителей прячет в шкафчик. Лицо ее веселеет. Уже шкаф до верхней полки набит пышками, сыром, сладкими лепешками; есть и халюа, и четыре куска баранины, и полкурицы. Жить можно.
— А что мы понесем родственникам? — тревожится Аминат. — Получать от других хорошо тогда, когда и сам можешь не меньше дать. В этом гордость каждой женщины. Перед праздником кабардинки как бы состязаются в показе своего довольства и благополучия. Только нищие получают, ничего не давая другим. С какими глазами Аминат пойдет завтра с поздравлениями?
— Может, отец принесет, — успокаивает мать свою любимую непоседу-дочь; наедине они говорят по-русски. — Ему что-то обещали. Наверно принесет.
Отец, широкоплечий, понурый, с сединками в бороде, в самом деле приносит освежеванного барана, большой кусок сахару и пуд пшеничной муки. Тотчас же нарезаны ломти мяса, поделен сахар, и Аминат торжественно несет заднюю баранью ножку председателю сельсовета богатею Тамукину. Пусть узнает этот спесивый гордец, что у бедняков больше стыда и сознания! Она придет и все выложит им. «Вы нас пожаловали — худющей костью от старого-престарого барана, а мы вам лучший кусочек, мы не такие жадные. Вы воображаете, что поставлены выше всех и что хотите, то и можете делать с вашим Хабасом, а мы хоть и бедняки, а горды и не будем вам кланяться, за нас горой стоит сам Калмыков, пожалуйста! А вашему Хабасу я удружила-таки на ступеньках школы, и с курицей, будете покойны».
Отец вздыхая, останавливает словоохотливую девчонку.
…И в кого ты такая уродилась? Все хочешь быть умнее старших. Барана этого в счет заработка как раз и дал мне Тамукин. Хорош баран, значит хорош и человек, — не пожалел для бедняка такой платы. У такого работать хорошо. И Тамукин знается с самым предрика Абазовым. Иди и держи язык — зубами. Не будь женщиной с детства…
Аминат трудно держать язык за зубами, хоть и пять раз Хабас совершал ей шелковым платочком бзегуанта. Впрочем, ей не удается поспорить с отцом. Старшая сестра, в прошлом году бежавшая в Нальчик и теперь обучающаяся в ленинском ученом городке, прислала весть: приедет на праздники. Это занимает Аминат: сестра расскажет о советской школе, чему и как там учат; может, посоветует, поможет и ей убежать.
— Иди, — хмурится отец.
Аминат уходит, потряхивая косичками. Но у Тамукиных ей не удается насладиться местью; хозяек во дворе не видно, нет их и в сенях, некому передать сочную пахучую баранью ножку, чтобы затем отнести новые порции бабушке Канох, старшему брату отца и двум соседкам. Девочка робко входит — в парадную комнату и слышит голоса, но не видит говорящих из-за шелковой занавески, натянутой на раму красного дерева. Она стоит, замерев в восхищении: такого богатства ей еще не приходилось видеть. Вот это живут люди!
Дорогой мягкий ковер на полу, бархатною широкие стулья у стен и серебряное оружие на стенах, и лепной потолок — все чарует детский взор. Правда, многого не видно, но она выступит сейчас из-за занавески, подаст баранину, и тогда увидит все-все..
Вдруг знакомый голос Хабаса заставил ее насторожиться, затрепетать, замереть.
— Говорил с твоим секретарем. Да. Советский учитель хочет ехать жаловаться Абазову, что к нему никто не идет учиться. Да. Он думает, что можно — уговорить жителей, а тебе приказать, чтобы ты повлиял на кабардинцев. Надо хорошо думать…
— Мы не пустим наших детей в советскую школу, — поддержал второй голос. — Не пустим, пусть жалуется… А ты, Хабас, приготовил свои беседы с народом по истории Кабарды? Ну-ка, скажи мне, скажи коротко, как ты будешь восхвалять феодалов и поносить русских? Скажи, пожалуйста. Ковры тонко ткут, искусно. Это надо ткать еще тоньше. Научи их чтить этикет Адыге-Хабзе.
Аминат, дрожа, слушает. Оказывается, выше кабардинца нет человека; не случайно у балкарцев, чтобы похвалить кого-нибудь, говорят: «Он похож на кабардинца». Над кабардинцами стоят их мудрые муллы и над всем — князья-феодалы. Кабардинцы били русских собак, карачаевских трусов, зайцев-осетин и всех остальных. Кабарда через коран и обычаи всегда тесно была связана с Портой. Русские вечно заискивали в кабардинском могучем народе. Самый грозный их царь Иван женился на кабардинской княжне Марии Темрюковне, чтобы быть в союзе с Кабардой.
— А происхождение наше? Название наше?
Девочка слышит, но мало что понимает. Кабарда от имени черкесского князя — родоначальника Кабертая. Он вывел народ из неволи и привел его на северный склон Кавказа, и сделал счастливым. Кабарда населена южной ветвью черкесского или адыгейского племени. Потом два князя Кабарды — Беки разделились; старший поселил народ свой на Баксане, так стала Большая Кабарда; младший близ Терека — Малая Кабарда. Кабардинские князья всегда пользовались благоволением аллаха и Магомета. Они вывели свой народ еще из Египта; жили долго в Турции, переселились в Крым. Затем переправились еще раз через море в гавань Кизиль-таш и осели по реке Кубани. Все это хорошо записано ученым человеком Шора Бекмузином Ногмовым. Человек этот знал арабский, турецкий, персидский языки и собрал все предания о кабардинском народе и его князьях. Самим богом люди разделены на князей, уорков — благородных, азетов — вольноотпущенных, пшитль — крепостных. А переходящий от князя к князю великий кабардинский этикет — адыге-хабзе! С почитанием корана, князей, старшин!.. Коммунисты хотят уничтожить князей и всех уравнять; это враги. Они агенты русских… А этого учителя…
Жирная задняя баранья ножка громко и смачно падает на пол; и тогда Тамукин быстро подходит к ширме и берет девочку за руку:
— Кто такая? Зачем стоишь? Ага…
— Я только вошла. Примите, пожалуйста, с миром; отец и мать вам прислали.
Хабас узнает ее, смотрит на баранину, облизываясь.
— Возьми себе, — и председатель отдает мясо мулле; в его голосе звучат брезгливые нотки. — А ты, девочка, иди домой. А завтра приходи ко мне, награжу тебя. Я слышал, ты пять раз прочитала коран. Это ничего, что отец твой Нух бедный человек. Он предан мне, к таким я хорош. Нам нужны люди, знающие коран и уважающие адаты Кабарды. Приходи завтра, милая.
И Аминат идет. Идет прямо к Павлу Никаноровичу и, путаясь, сбиваясь, мало что понимая, пытается передать сказанное Хабасом. К ее удивлению, русский учитель отлично знает о всех кознях Хабаса. Он успокаивает девочку, внимательно выслушивает сообщение о приезде ее сестры, проверяет, не забыла ли она читать по складам, показывает ей, как надо писать по-русски, и подробно говорит о Советской Кабарде, ее истории, границах, возрождении…
Дуб, опаленный грозой, стоял у реки. Веселая хохотунья-речка перекатывала, играючи, валуны, шелестела галькой, сверкала прозрачной чешуйчатой водой. Корни дуба, полуобнаженные, ползли по траве к опадающему песку, как бы ища опоры. Расщепленный ствол дерева говорил о двух жизнях, — старой, сожженной, и молодой, пенящейся в зеленых побегах новых стволов и кудрявых листьев. Старые морщины и молодые глаза, горестные вздохи и юная песня — смешались.
Аминат с утра пришла сюда; она вспоминает беседу с Павлом Никаноровичем. Порой ей кажется, она слышит — вот оползают ледники Эльбруса, вздыхая, и по щекам их седым катятся быстрые холодные слезы… А то забудется девочка и увидит: в травах изумрудных вспыхнет бронза лица, человек гикнет, свистнет, поднимет плеть над белой войлочной шляпой и в ту же секунду нет его, топот жаркого коня стынет в говорливой кукурузе…
Праздник. Раннее утро.
Советский учитель, имеющий пока мало учеников, говорит хорошо. Его слушаешь и видишь: вот проходят дикие орды всадников. Впереди, со знаменами, едут князья в дорогих латах, в шишлаках золотых, и серебряных, в малиновых плащах. Их арабские кони породисты и легки, послушны мгновенному касанию руки властителя; их оружие с рукоятями в письменах и золоте, и драгоценных камнях — сама история кровавых походов. Старый горский князь, седобородый и властный, и надменный, и беспощадный, подсчитывает добычу; считает, сколько сотен пленников продать в Турцию в рабство