[3].
— Какие вы умные, русские! — восклицает Исмаил простодушно, — все знаете, обо всем читали… И как ты быстро пишешь в свой блокнот! А вот мы — свою историю, и то не знаем… Хорошо узнавать легенды, выяснять, что правда, что нет. Больше всего я люблю общественные науки — как жили люди, как надо жить. Историю люблю, политграмоту люблю… И работать на заводе тоже люблю, да сил нет, слабое здоровье.
Обогнув крюк, под’ехал наш подводчик.
— Эх, почему я не учусь на рабфаке! — вырвалось у Исмаила с искренней горечью.
— А ты подай заявление, — говорит Джабраил.
— А можно?
— Почему нет? Ты хорошо учился?
— Джабраил, я был первый ученик в Итумкалинской школе! В Грозный меня потребовало само ЧечОНО, как лучшего ученика. В школу ФЗУ лучше меня учатся только двое русских, но они же знают русский язык и хорошо подготовлены. Скажи, скажи, кому подать заявление?
— Ну, вот что, — говорит Джабраил, — поедем с нами прямо в Алхан-Кала. Там пойдешь в приемочную комиссию и подашь заявление, что просишь допустить тебя к экзаменам на вакантное шароевское место. Мы подтвердим, что по Шарою свободное место есть. Пиши заявление.
— Джабраил, Джабраил!.. Я сильно, сильно хочу учиться на рабфаке!..
Мальчуган скакал от радости. Я вырвал из блокнота листок. Исмаил написал заявление. Джабраил на нем же дал хороший отзыв.
— Только не зевай, экзамены завтра утром.
Всю дорогу весело тараторил обрадованный Исмаил. То он проверял у Джабраила свои знания по политграмоте, то показывал мне дикие серные источники или два странно-сросшихся дерева, «заработавших 20 рублей от генерала» (лошади понесли, генерал выпал из фаэтона, полетел в пропасть, но зацепился за эти деревья, за что пожертвовал ближнему аулу 20 рублей), то подводил к обрыву, с которого в Аргун упала ночью женщина с арбой и лошадью.
На крутом под’еме опять слезли с арбы и пошли пешком.
— А ты, Сэйди, кем будешь, когда окончишь? — не унимался Исмаил.
Сэйди, мальчуган в курточке и в куцых штанишках, бодро шагал впереди всех.
— Мы будем ревизор движения… — говорит он скромно. Подумав, добавляет:
— А может, и сам начальник станции.
— Счастливый! — качает головой Исмаил. Он явно подавлен столь блестящей карьерой друга.
У селения Дзунахай Исмаил обратил мое внимание на великолепный бетонный мост, выгнувшийся аркой.
— Все наши крестьяне так хвалили мост, что инженер, который его строил, умер: такой дурной наш мужик, — сглазили инженера!
— Какая чепуха! — пожал плечами Сэйди, — а еще комсомол!
Подводчик Бисол Исаев и женатый школяр Али Кубиев, черный, горбоносый, похожий на тюрка, отстав от нашей группы, тоже вели разговор.
— Дурной, дурной, куда едешь? — говорил парню подводчик, — они мальчишки, а у тебя жена, двое детей!
— Хочу учиться, — тихо отвечал Али.
— Старая нана будет плакать. Трудно будет нана — хозяйство разорится.
— Хочу учиться… — упрямо твердил Али.
— Ай, дурной!.. Женатый человек такой дурной!
В Арш-Марды, близ Аргунского моста, нас застали сумерки.
Но ребята не хотели отдыхать: завтра утром — экзамен, к утру во что бы то ни стало надо попасть в Алхан-Кала. В убогой сакле-лавчонке старая, черная чеченка отвесила нам на безмене белый городской хлеб — большая роскошь в горах. Ребята делились хлебом по-братски, подкреплялись на-ходу, торопя подводчика.
Едем час, два… бесконечно! Время уже к полуночи. Еще раз взобраться на горб горы, и там, — спуск к плоскости.
Ночь, тьма… Притихли ребята.
— Максим, смотри!
Поворачивают голову — неожиданное, сказочное зрелище, бриллиантовой россыпью сияют во тьме огни Грозного, огни нефтепромыслов. Не верится, что до них еще 35 километров. Но промысла расположены на горе и видны из самых дальних ущелий.
…Черная, ровная степь, мрак, сизый, сырой туман, из тумана выходят и пропадают старые курганы… Едем и едем по таинственной, древней земле Нохчи. Далеко в стороне чуть светятся огоньки какого-то селения.
— Погоняй, погоняй, Бисол, — опоздаем на экзамен!
Заблудились. Стали. Бисол ушел во тьму искать дорогу.
Где-то в стороне проскрипела арба, доносятся голоса.
— Эй! — кричит Джабраил, — милах бу Гойта бюда нек? — Где тут дорога на Гойты?
— На Гойты — прямо! — кричит из тьмы сунженский казак.
И опять тарахтит арба по звонкой, накатанной дороге. Огни, журавль колодца, деревья из тумана… В 12 часов ночи, закоченев, тесно прижавшись друг к другу на дне арбы, пробираемся по невылазным улицам селения Гойты славного революционного селения, где даже женщины и дети помогали отражать атаки белых.
Вдруг возница останавливается. Школяры поднимаются и слушают в глубоком молчании: гудят ночные гудки заводов Грозного.
— А сколько гудков в Ростове! — мечтательно вздыхает Исмаил. — А сколько в Москве!..
В Гойтах часа три поспали в крохотной хатке чеченца, грозненского нефтерабочего: школяры — вповалку на полу, меня хозяин с почетом уложил на своей единственной кровати.
…Чуть брезжит скупой, холодный рассвет. От мутного Мартана клочьями рваной кисеи ползет к горам туман. Над берегом — скифские, каменные торчаки, на пригорке — надмогильные шесты кладбища.
— Холум, — показывает Исмаил на лес шестов, — гойтинцы сильно с казаками воевали, и кто на войне умирал, тому на могиле холум ставят. Мулла говорит, кто на войне погиб — тому место в раю.
— Чеченский чепуха… — брезгливо говорит Сэйди, — хочет на рабфак, а верит в такой глупость.
Степь. Квадраты свежих пашен. У бричек и арб, по зеленому ковру, пасутся крупные черкасские волы. Чеченцы-пахари, недавние переселенцы с гор, настраивают плуги и бороны.
— Малх-Сахажна (солнце взошло)! — говорит Джабраил, будто слова привета.
Капли росы блеснули по зеленому ковру первой весенней травы.
— Солж-галит! — вторит Исмаил с радостью. — Солж-галит!
Арба гремит по мостовой, в’езжаем в Грозный — «Солж-галит» — «Город на Сунже» на языке чеченцев.
Вечером еще раз я вижу Исмаила на вокзале у кассы: в руках у него — путевка, он едет на курсы в Алхан-Кала.
3. Дружба с солнцем
Григорий КацДружба
Время, в пространстве не зная предела,
Несет свое невесомое тело…
………………………………………………
Еще не вечерний, уже не дневной,
Свет за моей стеной.
А с темнотою бороться просто:
Руку протянуть и включаешь зарю.
В серебряном пламени, ровном вдосталь,
Я безопасно для жизни горю.
Если-б лампа думала, то не пустяки
Эти ее мысли, поверьте:
«Как страстно живут мои волоски
На волосок от смерти…
Недосыпая, перегорая,
Светить, светить, светить»…
— Это жертвенность, дорогая…
Но, впрочем, довольно шутить…
Прошлых ошибок своих не прощая,
Я делаю дело,
я песни пою.
В полном порядке —
эпоха большая —
Видит на месте меня в бою.
Немытые зори встают откровенно
Над обнаженной вконец землей,
И только у нас наполнены вены
Кровью горячей, красной и злой.
В развернутом списке почетных профессий:
Шахтеров, чекистов и слесарей —
Идем мы — штандартами тучи завесив —
Солдатское братство страны моей…
Я жизнью, ребята, доволен отменно.
Порукою в том, что я не солгал,
Механический цех —
первая смена —
Товарищ Головин, Иванов, Ингал…
Когда заходишь — ноздри щекочет.
Невкусный запах — серый свинец.
Мне хорошо —
это мой почерк
В статьях моей стенгазеты «Резец»…
И вместе работать,
и в дружбе не клясться
Вместе —
и не теряя имен, —
В этом великое дело класса,
В этом великая дружба класса,
Который молод, здоров и умен…
А возвращаясь теперь к началу,
Я дежурным по станции говорю:
Когда я в комнате свет включаю,
Я лучшей работой отблагодарю
За эту доставленную на дом зарю.
Григорий КацМы открываем утро
Заливай переулки,
вода полногласного марша,
Чтобы свежая сила
в наличный свой рост поднялась.
Выходи на парад,
молодой фрезеровщик Сельмаша.
Покажи свои мускулы,
первоклассный рабочий класс.
Покажи свой тренаж
на разостланном вдосталь просторе.
Ты умеешь так вкусно смеяться
на лету, на бегу, на скаку.
Скоро — автопробег,—
пред которым краснеет, как мальчик,
знаменитый, вошедший в историю
Молодой богатырь Кара-Кум.
Ты водитель машины
в самом длинном и радостном рейсе,
О котором мечтали столетьями
тысячи лучших умов,
Шум которого
в Лейпциге слыша сегодня,
засмейся,
Обвиняемый Димитров.
Это первый будет рейс
рабочего человечества.
По своей земле,
отобранной в боях,
По своему широкому,
без границ,
отечеству
К товарищам,
читающим Ленина,
на разных языках.
Ты завтра в гондолу сядешь,
молодой фрезеровщик Сельмаша,
Молодой командир —
в стратосферу ведешь стратостат.
Это будет — советской планеты
первая наша