— Это у нас Пушкин. Где всполошится, там и сочиняет.
Знает Илюшка: на немецких заводах, где работают мартеновские печи, в основном на жесткой шихте — скраб-процессе, шихтное хозяйство организовано, как самостоятельный механизированный и технически вооруженный цех, готовящий пищу для мартеновских печей, домен и чугунно-литейных вагранок. От этого и эффект большой получается при металлургическом производстве.
Все это принял в расчет Илюшка и внес предложение о перепланировке нынешнего шихтного двора в специальный цех шихты.
— А уж насчет эффективности этого дела не сомневайтесь. Проверено.
Мечутся зеленые змейки в глазах бригадира. Жаркий прибой бушует за массивными чугунными крышками.
Кто-то зовет:
— Товарищ Кашликов!
Жар неуемный струят мартены. Смахивает с лица пот Илюшка.
«Хороша печушка. Горячая, зазнобушка. Хо-ро-ша». Мысли второпях набегают одна на другую.
«Хо-ро-ша. Это как же? Ни тпру, ни ну, ни кукареку. Несознательная…»
Среди вагонеток, нагруженных железной ломью, размахивая красной бумажонкой, кричит Данилов.
— Кашликов! Путевочка на отдых!
У Кашликова завтра выходной. Хорошо было бы с ездить в дом отдыха, поразвлечься, в городки срезаться. А в городки Илюшка большой мастак.
— Нет, брат, лучше другим разом. Завтра буду сеять.
— Завтра?
— Факт!
Данилов машинально сворачивает путевку в трубочку.
— А послезавтра бригада едет. Договорились окончательно.
— Ну, так зайди в завком, — потолкуем, — и Данилов пошел к выходу.
— А путевку отдай Пашке, подручному. Парень — во. — Крикнул вдогонку Кашликов.
И подумал: «Не на пути она у меня, Лелька то».
На другой день Илья Кашликов встал необыкновенно рано, но когда он пришел в колхоз, посевщики шли уже по второму загону. Итти пришлось впотьмах, ощупью, наугад. Утро выпало сырое, зябкое. Густой, тяжелый туман стлался по земле, русыми космами свисал с чернеющих акаций. Кое-где лежал снег.
Кашликов плотнее запахнул полы своего полушубка, запрятал руки в карманы, и не то запел, не то сказал кому-то:
— Как ты, март, ни злися,
Как, родной, ни хмурься…
Глубоко вздохнул и со вздохом закончил:
— Песенка твоя спета, голубчик.
Под ноги подкатывались кусты, при самой дороге вдруг вырастали худосочные одинокие тополя. Потом потянулась однообразная вереница телеграфных столбов. Они медленно надвигались прямо на Илюшку, как бы с ноги на ногу переваливались на своих подпорках и, казалось, что им не будет ни конца, ни края.
Вспомнил Илюшка, как он мальчишкой приносил матери в поле еду. Согнется бывало она над тяпкой или серпом и далеко разносится по полю надрывная бабья песня. Долго не мог понять маленький Илюша, отчего это его мать не поет веселых песен.
Подрос — понял.
«Как-то теперь примут колхозники?» — пришло на ум Кашликову. Последний раз он был в колхозе зимой: завком комсомола посылал на культработу. Сжился с колхозниками Илюшка, свыкся. Совместная работа сблизила его со многими членами колхоза и он частенько впоследствии вспоминал об этой дружбе.
Помнит, как однажды ночью прибежал к нему Федор конюх и давай кричать впопыхах.
— Товарищ Кашликов! Обокрали!
Ничего не понял спросонку Кашликов. Накинул на плечи полушубок, схватил семизарядный, да так без штанов и бросился за Федором. А ночь — хоть глаза выколи. Только в конюшне еле удалось расспросить, в чем дело.
— Ось тут тильки шо лежало. Отвернувся и нэма, — рассказывал перепуганный Федор. Оказалось, что у Федора из-под носа утащили запасы мяса, хлеба и засыпок, заготовленных для детских яслей.
Илюшка собрал людей и немедленно разослал их во все подозрительные уголки деревни. И сам пошел искать. Воры нашлись скоро. Два здоровенных парня с мешками украденной провизии приникли к стене полуразрушенной клуни на краю села. Свет от карманного фонарика сразу нащупал врага.
— Выходи!
Серело. Туман рассеялся и голубело небо. День обещал быть ясным. У самой деревушки Кашликов встретил молодую колхозницу. Поздоровались.
— Далеко до правления?
Женщина указала в конец села.
— Вон огонек горит.
На другом конце села в покосившейся хатенке, в которой помещалось правление колхоза, под большим, с красным бантом, портретом Ильича сидел маленький мужиченка, с старческим помятым лицом и с бородкой, напоминающей холмик, поросший стерней. Мужиченка был тем единственным сторожем, который остается в колхозе в страдную пору. Сидел он на скамье за большим новым столом, на котором дремотно мигала коптилка.
Кашликов постучал.
— Дедушка, начальство далеко?
Мужичонка вздрогнул, поднял с пола большой крючковатый посошок и засеменил к двери.
— Ась?
— Начальство, говорю, где твое?
— Начальство? А вы, стало быть, кто такие будете?
— Я, дедушка, из города. Шеф колхозный.
— Угу! Стало быть шеф. — Старик широко зевнул. — А наши хлопцы в степу. Все, как есть.
Илюшка встрепенулся.
— Сеют, значит?
— Стало быть, сеют. Три дни, как сеют.
— А далеко отсюда?
Старик сощурился, протянул вперед палку и сказал:
— Вона, за бугром.
Потом оживился.
— Да, что там. Вот Сидор проведет.
И он позвал:
— Дядько Сидор!
Невдалеке у амбара возился с мешками высокий кряжистый колхозник. Он грузно взвалил себе на плечи большой чувал и остановился.
— Шо?
— Вот человек до посевщиков желает.
— Ну так ходить.
— А ты куда, товарищ, с таким грузом? — поинтересовался Илюшка.
— В табор. Цеж бачь: одни сеют, а други зэрно доставляют.
— А тягло? — удивился Илюшка.
— В борозде, — сухо ответил колхозник и замолчал.
Тогда Кашликов предложил:
— Давай помогу!
И он, взвалив другой мешок, пошел за своим провожатым.
Кашликов подошел к табору, сбросил на землю мешок и направился к посевщикам.
— А-а, шефы пожаловали! Милости просим!
Из шеренги посевщиков вышел широко улыбающийся секретарь партячейки и дружески пожал Кашликову руку.
— Какими судьбами?
— Что за вопрос? Сеять пришел.
Разгоряченные и веселые посевщики с опустевшими мешками выходили один за другим на дорогу и, здороваясь с шефом, набирали зерна. Они с любопытством поглядывали на Кашликова, но никто ничего не говорил.
Потолковав немного с товарищем, Илюшка накинул сумку на плечи и пошел шагать впереди посевщиков-подшефников.
Старик Денис, шедший рядом с Илюшкой, сказал ему:
— Смотри, молодец, взялся за гуж, не говори, что не дюж.
И Кашликов почувствовал, как взгляды посевщиков обратились на него. Смущенный любопытными взглядами, он в первые минуты сеял плохо. Где-то сбоку послышался звонкий голос весельчака Стехи, колхозного комсомольца. Стеха был хорошим помощником Кашликова в его культурно-массовой работе зимой.
— Смотрите, ребята, этот шеф всем нам перцу всыпет.
И, смеясь, обратился к Илюшке:
— Может, посоревнуемся?
Илюшка вызов принял.
— А чего-ж! Не возражаю!
По шеренге прокатился одобрительный гомон.
— Ладно придумал Стеха!
— А ну, ну! Покажите пример старичкам.
Грязь большими ошметьями приставала к ногам. Шаги становились увесистыми и неуклюжими. Всякий раз, запуская руку в мешок, Илья Кашликов ощущал удовольствие. Он бережно набирал большими жменями налитое крупное зерно и ровно расстилал его по своему загону.
«Главное — не делать огрехов», — думал он. «Огрех при посеве — все равно, что яма в мартене».
Знал Илья, что нельзя ударить в грязь лицом перед колхозниками, и поэтому старался. Он ничего не желал, кроме того, чтобы не отстать от посевщиков и как можно лучше сработать. Он слышал вокруг себя шутки и разговор, видел сбоку деда Дениса, опережающего его, и усиленно налегал.
Не заметил Илюшка, как по степи разлилось солнечное пригревающее утро. Солнце горячо зализывало бугры, исходящие снежной пенкой. Степь облегченно дышала испарениями.
Кто-то запел:
— Из-за леса, из-за гор!
Стеха звонко подхватил:
— Вышел дедушка Егор!
Его оборвали:
— Ни к селу, ни к городу!
— Поцелуй дугу в оглоблю! — огрызнулся Стеха.
Все засмеялись.
В это время со стороны табора позвали:
— Хлопцы, снидать!
«Разве пора?» — подумал Илья и, щипнув себя за ус, пошел за бригадиром.
Завтракали наспех.
Бригадир заявил, что сев идет неудовлетворительно, что до завтрака засеяли только 13 проц. плана.
— Так мы далеко не уедем, — сказал он. — Не темпы, а проволочка времени.
Кашликов заметил, как лицо бригадира странно передернулось, и желание во что бы то ни стало помочь колхозникам непредотвратимо овладело им.
После завтрака Кашликов попал между Стехой — весельчаком и молодым колхозником, с осени только вступившим в колхоз.
Стеха, прямо держась, ровно и широко расстилал горсти зерна, украдкой посматривая на хороший засев Илюшки. «Вот тебе и рабочий», — думал он и еще пуще старался.
А Илюшка нажимал. Он горсть за горстью опустошал свой мешок и ему казалось, что он только что приступил к работе.
«Вот таких бы нам с десяточек», — думал Стеха.
— А ты что-ж отстаешь? — крикнул сосед Стехи. — Смотри, парень, соревнование проиграешь.
— Ну, ты это брось, — отшутился Стеха, но с опаской подумал: «И верно, как бы не отстать».
— Подналяжь, ребята!
— Пришел март — поднимай посевной азарт, а придет июнь — хоть азартничай, хоть плюнь.
Дружный одобрительный смех потревожил поле. Кашликов оглянулся: вокруг было огромное, уже засеянное пространство. Ему хотелось как можно больше сделать в этот день.
Во время обеда, когда сели и потянули махряк, Кашликов об’явил, что он будет сеять до тех пор, пока не будет видно ни зги и вызвал последовать его примеру всю бригаду.